– Особенно здесь. – Она опустила голову. – Я хочу, чтобы ты был у меня первым, Билли.

И она почувствовала, как его руки напряглись и тело вздрогнуло. Она взглянула ему в лицо.

– Ты знал? Знал, что я встречаюсь с Недом Калвертом?

– Я однажды увидел вас вместе. – Билли пожал плечами. – И решил ничего тебе не говорить. Решил, что ты сама скоро разберешься… кто он такой. Так было лучше.

– Не говори мне о нем! Я не хочу о нем думать! Пожалуйста, Билли… я больше ни о чем тебя не буду просить, только не надо об этом.

– Я так давно тебя любил. Так давно. Сколько я себя помню. – Он покачал головой, и дрожь прошла по его телу. – Если б я знал, что ты тоже любишь меня… Если б я только мог так подумать… – Он замолчал и, когда Элен собралась заговорить, мягко приложил палец к ее губам. – Только ты сейчас не лги. Не надо лжи, слышишь? Она не нужна. Между тобой и мной, во всяком случае…

Элен взглянула на него. Его лицо было ласковым, в глазах бесконечная печаль. Медленно она подняла руки и обвила вокруг его шеи, коснувшись грудью его обнаженной кожи. Она прижала губы к его щеке, потом к губам. И отпрянула.

– Я знаю, что поступаю правильно. Я еще никогда, за всю свою жизнь не совершила более правильного поступка. – Ее голубые глаза сверкнули. – Я знаю, что могла бы заставить тебя, Билли…

– Я тоже это знаю. – Билли улыбнулся. – Я понимаю. В этом нет надобности.

Он ласково обнял ее и бережно опустил на землю. И тогда посмотрел ей в глаза, словно хотел, чтобы она поняла нечто такое, чего он не может высказать.

– Моя первая и последняя. – Он чуть нахмурился. – Вот что ты для меня, Элен. В тебе мое начало и мой конец. Вот и все. Скажи мне, что ты знаешь об этом.

– Я знаю. – Голос ее дрогнул.

– Тогда все хорошо, – сказал Билли.

И, когда он нагнулся к ней и поцеловал в губы, она услышала, как птица зашелестела в ветвях.

Когда они лежали около воды, Билли оставалось три часа жизни. Его убили около пяти, там, где колея, ведущая от трейлерной стоянки, пересекала оранджбергское шоссе.

Элен услышала выстрел, когда прошла половину пути по колее в сторону Оранджберга, где должна была встретить мать. Она остановилась; звук был очень громкий, стайка вяхирей сорвалась с деревьев, сделала круг над ее головой и снова в молчании расселась по веткам. Потом она услышала топот бегущих ног, треск ломающегося подлеска, стук автомобильной дверцы, визг шин на пыльном гудроне. Когда она добежала до того места, где они его оставили, воздух еще пах паленой резиной. Билли лежал навзничь в траве рядом с шоссейной дорогой. Руки его были расслаблены; он лежал так, словно спит, только глаза его были открыты.

Она, задыхаясь, упала рядом с ним на колени. Его лоб был покрыт пленкой пота, отчетливо виднелись веснушки на скулах, и рука казалась теплой на ощупь. Она подумала: «С ним все в порядке, они ничего не сделали, они промахнулись, они только хотели напугать его, с ним все в порядке». И тут она увидела на траве что-то красное и серовато-белое, сочившееся из его затылка. Она вскрикнула и протянула руки, чтобы приподнять его голову, залечить рану, прижать к себе, восстановить его целостность, укрыть от всех – она сама не знала что. Тогда его голова бессильно обвисла, и она увидела, что они сотворили своим дробовиком: его затылка не было; Билли не было. Она подняла голову, как животное, и завизжала.

Вокруг появилось очень много людей, внезапно очень много. Она не понимала, откуда они явились так быстро и зачем, ведь они ничего не могли поделать – было уже поздно. Дети, поспешно сбившиеся в кучку, молодая чета из трейлерного парка, человек, проезжавший мимо, – он остановился, потом бросился в кусты, и его вырвало, доктор из Оранджберга – его-то кто позвал? Разве они не видели, что Билли уже не нужен теперь никакой доктор? И все они глазели, глазели, и она ненавидела их за это. Она припала к Билли, потому что не хотела, чтобы они его видели, видели таким, а они не понимали и все тянули ее, и говорили что-то, и пытались заставить ее сдвинуться с места.

Затем прошелестел шум голосов, звук, подобный вздоху, она увидела, что их ноги отдаляются от нее. Она подняла голову – через толпу шла миссис Тэннер. Она несла своего последнего младенца, его толстые ножки обхватывали ее цветастый фартук. Потом остановилась и спустила ребенка на землю.

Она стала на колени рядом с Элен. Она не кричала, не говорила, просто смотрела. Подняла его руку и подержала в своей. Одна пуговица на его рубашке была расстегнута; она бережно положила его руку обратно и застегнула пуговицу. И тут внезапно начался дождь, как бывает после жаркого дня. Тяжелые капли падали на ее голову, на рубашку Билли. Она подняла руки и растопырила пальцы, словно пытаясь защитить его от дождя.

– Его новая рубашка. Чистая. Я ее только постирала. – Она подняла голову и встретилась взглядом с Элен, глазами такими же темно-синими, как у ее сына. – Мой старший. Мой первенец. Билли… – Голос ее окреп. Она подалась вперед и вдруг затрясла его, словно могла пробудить от глубокого сна. – Билли! Что они с тобой сделали? Что они сделали с моим мальчиком?

Она нагнулась и обхватила его руками. В этом положении она и оставалась, пока не прибыла полиция. Когда они попытались оторвать ее, она стала бешено отмахиваться руками, потом застыла, и взгляд ее сосредоточился на лице Элен, как будто она впервые ее увидела. Она толкнула Элен изо всех сил руками, влажными от дождя и крови, лицо ее внезапно исказилось ненавистью.

– А ты уходи отсюда, поняла? Давай уходи. Что тебе надо от моего сына? Я его насчет тебя предупреждала. Я ему сказала. Держись от нее подальше. Я говорила, что эта девушка принесет беду, Билли, посмотришь на нее, и тебе будет плохо. Еще когда он был совсем маленький, я ему говорила…

И тут бешенство покинуло ее: только что ненависть переполняла все ее существо – и вдруг улетучилась. Она обмякла, и ее оттащили. Ребенок заплакал, все вокруг осветилось белым и синим, загудела сирена «Скорой помощи», людей стали оттеснять назад.

Элен встала и, спотыкаясь, побрела к краю дороги. Там она свалилась на землю, а за ней сновали люди, выкрикивая указания, надрывался ребенок. Там она и лежала, когда на своем стареньком побитом «Форде» подъехала Касси Уайет. Она подошла к патрульной машине, сказала что-то, вернулась к Элен и наклонилась к ней. Лицо ее было морщинистым и серым от усталости. Она подняла Элен на ноги.

– Залезай в машину, милая. Просто садись. Вот умница. Молодец. Ты сейчас должна поехать со мной, детка. Ты нужна твоей маме. Она зовет тебя. Элен, ты слышишь, что я тебе говорю? – Она освободила тормоз. – Ты нужна своей маме, детка, просто очень нужна, в самом деле…

Ее мать за два часа до этого вернулась домой четырехчасовым автобусом. Она потеряла сознание на дорожке около салона красоты Касси, и тогда Касси закрыла салон и внесла ее внутрь. Когда она увидела кровотечение, то посадила ее в свой «Форд» и повезла в католическую больницу в Мэйбери. Недалеко от Оранджберга была больница побольше, но там принимали только по медицинской страховке.

– Если у тебя нет карточки с голубым крестом, они оставят тебя умирать на улице, – сказала Касси.

Монахини поняли, что случилось. Когда они осознали, в чем дело, их лица побледнели и окаменели, но они все равно приняли Вайолет. Казалось, первое внутривенное вливание помогло. Когда Элен и Касси вечером добрались туда, мать была в сознании. Над ее кроватью висело распятие, на руке была укреплена капельница, какая-то женщина беспрерывно стонала в углу палаты. Элен посмотрела в лицо матери. Кожа, бледная как бумага, тесно обтягивала скулы. Руки ее лежали на белоснежных накрахмаленных простынях, шелестела кондиционная установка, за окном шел дождь.

– Здесь очень хорошо, Касси, – сказала она. – У них сад есть. Мне сказала одна монахиня. И знаешь, там разрешают сидеть. Когда делается лучше.

Это было последнее, что от нее услышала Элен, ночью ей сделали второе вливание. Она умерла за пятнаддцать минут до того, как Касси и Элен пришли к ней наутро. Сестра, сообщившая им об этом, говорила мягким спокойным голосом. Казалось, она читает молитву. Потом она встала; четки ее поблескивали на фоне черной одежды. Она сказала, что мать теперь готова, Элен может ее увидеть.