Микола ждал, пока хватало сил сдерживать себя, затем взорвался:

- Зараза! Где Стаканчик, зараза?! Ты представляешь, что ты натворила?и схватил со стола утюг.

Лариса сначала даже не испугалась. Но когда он запустил в нее утюг, и тот пролетел над ее головой, пробив стекло в кухонной двери, и глухо бухнулся в холодильник, то сразу смекнула, что шутки плохи. Она опрометью помчалась к входным дверям. Открыть их не успела. Микола на нее набросился. Она вырвалась, вбежала в комнату. Микола минут двадцать гонял ее по квартире. Закончилось это тем, что упал старый, дубовый, еще отцовский, шкаф. Придавил Ларисе левую ногу. Крика почти не было. Лариса только шипела, как гадюка, пока Микола, постепенно успокаиваясь, освобождал пострадавшую. Наступить на ногу Лариса не смогла.

Пока Микола продолжал поиски Стаканчика, она подползла к телефону и вызвала "скорую помощь".

Стаканчик нашелся за кухонным столом-тумбой.

Спокойствие и умиротворение возвратились в душу Миколы. Он расцеловал Ларису, поучая как маленькую:

- Разве можно быть такой легкомысленной? Разве ж можно? Стаканчик беречь нужно, Он наш кормилец.

Врач "скорой помощи", не колеблясь, определил - перелом.

Последующие три месяца, пока Лариса лежала в травматологическом отделении, зарабатывая и себе возможность оставить работу, Микола тоже трудился за двоих.

За годы своей работы Лариса имела репутацию хорошей машинистки, поэтому она имела возможность сказать со временем, что подрабатывает дома перепечаткой, а ходить на службу не позволяет поврежденная нога.

Вернулась она из больницы, смешно прихрамывая на левую ногу. От радости встречи с Его Величеством Стаканчиком она смеялась, пританцовывала. Короче говоря, продолжалась жизнь, заполненная настоящим счастьем.

О сыне они вспоминали, по их мнению, довольно часто - ежемесячно торжественно садились писать матери письмо, благодарили ее за материнскую заботу. Микола воспевал гимны чуткости, исчерпывая до дна глубины своего замутненного краснобайства.

Когда однажды Лариса спросила мужа, почему он даже не думает о том, чтобы сесть к письменному столу и создать "нечто потрясное", Микола долго искренне смеялся. А потом разразился саркастическим монологом:

- Многоуважаемая распространительница чужой графомании! О чем вы лично хотели бы прочитать книгу? Что способно удивить не только весь мир, а хотя бы вас лично? Что? Все уже давно сказано. И обо всем уже написано. Библиотеки завалены тоннами макулатуры, и каждый год выпускаются новые тонны. Читайте, читайте то, что уже написано. Этого хватит на всю вашу долгую и счастливую жизнь. И не нужно удивлять мир. Наш горемычный мир уже так удивлен, что после очередного удивления не успевает менять подштанники. Зачем удивлять мир? Мир нужно жалеть. Торжественно клянусь, что больше никогда не возьму перо в руки. За исключением того, когда буду вместе с тобой писать письма божественно доброй женщине, твоей матери, многоуважаемой Ефросиний Дмитриевне, склоняя в почтении свою дурную, но благодарную голову... Аминь!

В одно из их "трудовых" посещений хозяин породистой болонки, которую во время вечерней прогулки неожиданно и насильно покрыл соседский беспородный пес, жаловался, что не знает, куда девать щенков. Миколе понравился маленький лохматый и белый шарик. Заложил его себе за пазуху, выпил за здоровье Пушка, как он его сразу окрестил, полный Стаканчик водки (коньяк в той компании не признавали) и решительно заторопился с женой домой:

- Нам пора, дорогие хозяева. Извините, что рано сбегаем. Очень много работы. Да и здоровье уже не то. Извините. До свидания.

Пушок щекотал его за пазухой, и Микола всю дорогу блаженно улыбался.

А дома он торжественно запустил щенка к себе под одеяло. После смерти отца он блаженствовал на его кровати, обидевшись на Ларисино пренебрежение к его гениальной в своей простоте и непосредственности персоне. Пушок первые дни смирно терпел пьяные поцелуи нового хозяина, хотя каждую ночь и подмачивал Миколину репутацию. Ему это прощалось, как ребенку. Но со временем, подрастая и умнея, начал царапаться и чихать от перегара. А Микола часто среди ночи кричал на него:

- Лежи спокойно, дурень! С тобой гомо сапиенс, царь природы, спит!

Пушок на эти крики не обращал внимания. Они его вовсе не убеждали. И наконец, как-то ночью "царь природы" сбросил его на пол. Пушок обиженно заскулил.

С тех пор его место определилось под кроватью.

...В глубоких залежах строительного мусора, давно присыпанного черноземом, среди вымытых дождями обломков кирпича и изогнутых застывших червей арматуры, среди "самородков" когда-то расплавленной и отвердевшей смолы упрямо пробивался вглубь своими корнями слабенький росток. Его не вытоптала детвора, так как вырос он под самыми окнами, не потравила и не съела скотина, - ее здесь в центре города никогда не бывало, - не высушило солнце, так как светило оно этому побегу лишь ласковыми утренними лучами, а потом пряталось за глыбу высотного дома.

На третью весну это уже было маленькое деревце. Его заметили, и все очень удивлялись - оно было причудливо, ни на какое известное дерево непохоже. Одни называли его уксусным деревом, другие "знатоки" - молодым олеандром, третьи - какой-то пальмой, а остальные убеждали всех, что это какое-то растение из Индии.

Выросло деревцо под балконом Сидоренко, а они, отец с сыном, четвертый год, изредка наезжая домой, работали в Индии. Строили какой-то комбинат.

Затем деревцо начало расти очень быстро, удивляя всех уже по-настоящему - каждый листок на нем не был похож на другой, имел свою оригинальную форму, цвет каждого листочка был неопределенный, меняющийся.

Микола выполз на балкон, тяжело оперся на скрипнувшие перила, сплюнул на жестяной карниз сидоренкового балкона, потянулся за утренней сигаретой и выцарапал из пачки последнюю смятую "Приму". Чиркнул спичкой и дрожащими ладонями защитил огонек от ветра. Жадно затянулся дымом. Было прохладно. Припадая на правую ногу, он побрел в комнату.

- Лариска!- крикнул хрипло и закашлялся.- Сколько можно спать? Шевелись по дому, магазин скоро откроют, курева нет как нет, хлеба...

- Можешь и сам сходить, хромой чертяка,- прошипела Лариса из-под старого, некогда пушистого одеяла. Она любила спать, укрывшись с головой, а Миколу это в последнее время просто бесило. Темноты и духоты он теперь не переносил, и смотреть спокойно, как спит Лариса, прямо-таки не мог.

- Лариска, вставай!- подошел к кровати и потянул одеяло.

- Отстань, я сплю!

- Зачем врешь? Ты уже три часа с боку на бок крутишься.

- А это тебя пусть не тревожит.

Лариска, худая, помятая, медленно перебирая ногами, начала стягивать с себя одеяло. Справившись с ним, села и зевнула.

- Даже поспать не даешь.

Микола прохромал по комнате от стены до стены раз пять. Сплюнул и снова задымил сигаретой.

- Пушок! Эй, Пушок! Где ты там? Ну-ка, пойди сюда, Пушок!- Микола оглянулся вокруг и заметил кончик грязного хвоста, сосулькой торчащего из-под старого дивана.- Иди сюда, Пушок!

Грязная сосулька чуть вздрогнула от голоса, но не более того, Микола подошел и медленно вытащил щенка, не отпуская его хвост. Тот только жалобно повизгивал.

- Почему не отзываешься? Разленился? Разожрался на хозяйских харчах? С тобою гомо сапиенс, царь природы, поговорить желает. А ты...

Микола опустил щенка на пол, и тот с обреченно-благодарным видом подполз к хозяину и лизнул его босую ногу.

Если бы Пушка иногда купали, он был бы красивым белым и пушистым псом. А в том, что он был умницей, не было сомнений никаких. Но он очень любил своих хозяев (не зная лучших), походил на них и от этого выглядел запуганным и несчастным Не было у Пушка настоящей собачьей гордости и достоинства ни во взгляде, ни во всей его собачьей фигуре.

Когда он выходил из квартиры вместе с хозяином, провожая его к гастроному или на "работу", то всегда бежал впереди, прихрамывая на правую заднюю лапу. Ему нравилось подражать своему хозяину. Пушок чувствовал, что хозяину приятно видеть его, хромающим на правую лапу. Пушок уставал от долгого бега на трех лапах. Тогда он садился, высунув язык, отдыхал. А потом аллюром на всех четырех догонял Миколу и вновь, как и прежде, бежал впереди. Когда Пушок выходил на улицу с Ларисой, то так же добросовестно прихрамывал на левую лапу. Но больше всего ему нравилось прогуливаться с хозяином и хозяйкой. Тогда он совсем не уставал. Бежал спокойненько впереди и, желая угодить обоим, прихрамывал поочередно то на левую, то на правую лапу.