Жан-Жак Бельмон-Лаон вышел из просмотрового зала в семь вечера. Ангелини сделал новый фильм, «Короткая стрижка», с этой своей новоявленной звездой Элен Харт, которая вмиг стала сенсацией.

Теперь он понял почему; конечно, фильму справедливо пророчат «Золотую пальмовую ветвь» и приз за лучшую женскую роль, это само собой. Ясное дело, фильм хорош, хотя ему и не очень понравился. Хороша она, очень, то-то редактор самого популярного их журнала сделал стойку — хочет тиснуть о ней статейку; ладно, пусть тиснет. Но это все чепуха, профессиональный, так сказать, ракурс. Этих звезд на один сезон пруд пруди, они исправно тискают о них статейки. А тут случай особый. Эта Харт ни на кого не похожа. Совершенно. Она вызвала в нем странные ощущения, впрочем, с вполне очевидным физиологическим эффектом: он был крайне возбужден — и чем? — картинками на экране, которые ему показали в прокуренном, набитом мужиками зале. Такого с ним отродясь не приключалось. Даже фильмы с Бардо и Монро не будили его вожделения. Жан-Жак был весьма неравнодушен к женщинам, что да, то да, усмехнулся он, но в натуральном их, так сказать, виде… А помирать от страсти у экрана? Впервые его проняло, да еще так крепко. Он просто не мог терпеть: женщину, скорее!

Он потрогал свой готовый к бою, пульсирующий член. А та сцена с раздеванием — чертовщина какая-то! Ангелини тут явно подражает Вадиму[11]. Эта сцена его и доконала, но почему? Вроде она там не делала ничего особенного, да и ракурсы самые обычные; есть что-то в ее лице: в глазах, в линии рта… Да, рот у нее потрясающий… он явственно представил эти кадры, и в тот же миг дразнящие образы Элен точно пули вонзились в разгоряченное воображение.

Божья Матерь. Затор на дороге. Жан-Жак сходил с ума. Как жаль, что он дал отставку последней своей симпатии, сейчас бы к ней и завалиться. Не беда, авось недолго ему поститься. Что ж, придется поработать дражайшей половине. Только бы Жислен оказалась дома, ведь ее вечно где-то носит.

Ну окажись, молил Жан-Жак. Ну будь дома.

Жислен, к счастью, была дома, Жан-Жак решил не тратить времени на предварительные антимонии — жена она ему, черт возьми, или не жена? Жислен умела его понимать; у нее тоже были свои прихоти, одну из которых, в отличие от ее чувствительных любовников, он умел ублажить: он знал, что она любила секс, не подслащенный нежностями.

Жислен догадалась сразу, как только увидела его лицо, а он, увидев, как она замерла, сразу почуял ответное желание. Он нашел ее на кухне; подойдя к ней сзади, он прижался бедрами к ее ягодицам — чтобы не сомневалась в его намерениях.

Эта дуреха начала испытывать его терпение, взялась его обцеловывать, подталкивать к двери спальни, далась ей эта спальня. Ему она нужна здесь, на кухне, прямо на полу, чтобы в любой миг их могла застукать служанка… Он отнюдь не собирался трахать ее. Не этого он добивался, сатанея от горячего зуда. И никаких раздеваний, пусть станет на коленки и откроет рот. Он подтолкнул Жислен, и она опустилась на пол; потом лихорадочно рванул «молнию» на брюках, освободив исстрадавшегося пленника: пусть полюбуется, вон какой огромный…

Минет был освоен его женой не очень хорошо; он, конечно, не в претензии, у нее недурно получалось, но он знавал настоящих виртуозок. Впрочем, сейчас это неважно, только бы погрузиться во влажное тепло полуоткрытого рта. Схватив Жислен за волосы, он откинул ее голову… наконец… он стал, покачиваясь, нагнетать наслаждение — вперед-назад, и еще, и снова. Закрыв глаза, он увидел перед собой лицо Элен Харт, оно пылало в его мозгу, делая наслаждение непереносимо жгучим, он чувствовал, что его семя вот-вот изольется в этот ее рот, в эту сучью глотку…

Мысль о глотке, вернее, о «сучьей глотке» нанесла последний удар по алчущим нервам. Жан-Жак с воплем забился в упоительной судороге.

Упоение было недолгим, короткие секунды, пока длились содрогания.

…Открыв глаза, он почувствовал прилив отвращения. К медным сверкающим кастрюлям, к синему пламени конфорки. Желанный образ исчез, растаял в последнюю секунду наслаждения.

Слегка отпрянув, он неузнавающим взглядом посмотрел на Жислен. Всего лишь Жислен, а не вожделенная сука из фильма, и эта дурацкая кухня, и ублажавший его рот: все-все не то.

Жислен все еще стояла на коленях. Побледнев так, что бледность проступила сквозь пудру и румяна, она с ненавистью убийцы посмотрела на мужа.

— Кто она? — коротко бросила Жислен. — Что молчишь? Я хочу знать, о ком ты сейчас думал. — И, специально помедлив, добавила: — Ублюдок.

Жан-Жак оторопел. Вид у него был смущенный. Он был уверен, что ничем себя не выдаст, но, видно, сплоховал: она догадалась, что он не с ней.

— Да господь с тобой, Жислен… — он суетливо кинулся поднимать ее.

Под испытующим взглядом жены вдруг что-то сдвинулось в его памяти, а может, жена тут ни при чем, но он вспомнил, вспомнил, где он раньше видел Элен Харт.

И как раз в этот миг Жислен поняла, насколько она ненавидит своего Жан-Жака.

Через два дня после этой истории она обедала с Луизой де Шавиньи в любимом ее ресторанчике, они встретились, чтобы обсудить интерьер виллы в Сен-Тропезе.

Жислен совсем не хотелось тащиться в этот ресторан, она недолюбливала Луизу, у нее было гадкое настроение, настолько гадкое, что она чуть не отменила встречу, хотя Луиза очень выгодная и влиятельная клиентка. Но благоразумие победило, и она все же сюда явилась, только вот никак не могла заставить себя слушать Луизино щебетанье. Из головы ее не выходила унизительная сцена на кухне; как она стояла на коленях, как Жан-Жак вцепился в ее волосы, запрокидывая ей голову, какой красной была его рожа с похотливо открытым ртом. Жислен была вне себя от ярости и отвращения, тем более непереносимых, что она ни с кем не могла поделиться своими переживаниями. Она до сих пор не могла избавиться от вкуса спермы во рту, от ее омерзительного, похожего на рыбный, запаха. Услышав, что Луиза заказывает копченый морской язык, она почувствовала, как тошнота подкатила к горлу.

Скорее отпив вина, Жислен постаралась взять себя в руки. Оказывается, у Луизы новое опаловое ожерелье и очень элегантная, тоже новая, шляпка с вуалью. Жислен стало смешно: в ее-то возрасте нацепить вуаль, пусть даже самую коротенькую… А Луиза, ничего не замечая, вдохновенно размахивая руками, рассказывала о «чудном домике в Сен-Тропезе». Он так романтичен. Но сейчас он совершенно не смотрится, устарел безнадежно… Пусть Жислен поработает над ним, но ведь ей понадобится уйма времени?

придала ему очаровательную нерешительность, которой всегда прикрывала свою железную волю.

— Дом должен быть готов к маю, — прощебетала она, хотя раньше речь шла о конце лета. — В середине мая там хотел погостить Эдуард, — она тонко улыбнулась. Жислен понимала, что эта улыбка относится вовсе не к Эдуарду. — А ближе к лету приедут еще кое-какие знакомые. Устроимся по-домашнему. Скроемся от парижской суеты. Жислен, в последнее время я в самом деле так устала от Парижа…

Филипп де Бельфор, мгновенно догадалась Жислен, и загадочно улыбающаяся Луиза видела, что она догадалась, скорее всего это даже нравилось ей.

Жислен почувствовала еще большее презрение. Невероятно. Какое самомнение. Завести в таком возрасте любовника, да еще ровесника собственному сыну. И она полагает, что де Бельфор действительно в нее влюблен? Ведь ему наверняка требуется только одно: продвижение по службе. Она чуть не с ужасом взглянула на свою клиентку. Неужели она все еще спит со своими любовниками? А почему бы нет, выглядит на сорок с хвостиком, не больше, от Луизы всего можно ожидать. Впрочем, вряд ли ее интересует постель. Ей не нужен секс, ей нужно, чтобы ее обожали, ей всегда нужно было только это.

Жислен перенеслась мыслями в прошлое, когда впервые увидела Ксавье де Шавиньи, совсем тогда была девчонкой. Он поразил ее — и видела-то его раза два, — она безмолвно обожала его, не решаясь приблизиться; в ту пору она еще была напичкана романтическими иллюзиями, это позже она поняла, что представляют собой мужики, в большинстве; а тогда, в юности, ах как она мечтала встретить такого мужчину, как барон. И надо же, его жена, которую он так любил — это знали все, — его Луиза докатилась до того, что чуть ли не гордится своей связью с этим ничтожеством.