На этот раз все началось именно тогда, когда бифштексы дошли до нужной кондиции.

В этот момент Пит Флауэрс держал в руках тряпку-прихватку и открывал дверцу духовки. Плач Дага пронзил его как внезапный особо омерзительный взвизг бормашины. Рука Пита непроизвольно дернулась и, разумеется, коснулась раскаленного металла.

- Черт, - выдохнул Пит, отдергивая руку. Весь запас неизрасходованной за неделю энергии он вложил в два скачка от плиты к раковине. - Ты же говорила, что он заснул по-настоящему.

- Но так оно и было, - запротестовала Мэри. - Он ел как умница. Он был сухой: ты сам его перепеленывал. И даже не брыкался, когда я укладывала его в кроватку. Правда, Пит!

- Черт, - повторил Пит, уже тише. Он держал обожженную руку под краном и не расслышал половины из сказанного женой за плеском воды. Правда, плач Дага он слышал прекрасно. В квартире не было места, где бы не был слышен плач. Видит Бог, я терплю, подумал Пит, осторожно вытирая руку.

Он с таким мрачным видом заковылял к двери, что голубые усталые глаза Мэри расширились от ужаса.

- Ты куда?

- За ним, куда еще? - Пит двинулся через холл в комнату, которая всего шесть недель назад была его любимым кабинетом. Теперь книги покоились в спальне под кроватью.

Нельзя сказать, думал Пит, чтобы он в последнее время зачитывался историей Японии или вообще чем угодно, превосходящим по объему «Графство в цвету». Пит прошел все ступени, ведущие к должности замдекана в университете Сан-Флавио, - все для того, чтобы взять годичный отпуск. Подумать только, он бился - и с радостью бился - за возможность провести этот год, помогая Мэри с ребенком. Теперь он начинал сомневаться в том, насколько удачна была эта идея.

Вопли Дага почти достигли ультразвуковой частоты, воспринимаемой только собачьим ухом. Его отец плотно сжал зубы. Он включил свет в детской: даже в Южной Калифорнии сумерки в ноябре наступают около шести вечера.

Ребенок лежал, повернув головку к Питу. Как всегда при взгляде на сына, злость его заметно поубавилась. Во^-лосы Дага - первая, замечательная, пушистая шерстка, теперь кое-где вытертая о пеленки, - были нежнее даже воздушной шевелюры Мэри, хотя глаза уже начали менять цвет с младенческого серо-голубого на заурядный карий, как у Пита.

Пит поднял сына и сунул палец под памперс (или в единственном числе это просто пампер? Замечательный лингвистический вопрос, ответа на который он пока не нашел).

Даг был совершенно сухой, но по-прежнему продолжал реветь. Пит не знал, стоит ли этому радоваться. С одной стороны, ему не надо было перепеленывать сына, с другой - окажись его палец в чем-то липком, он по крайней мере знал бы причину этого плача.

Пит положил Дага на левое плечо, похлопывая его по спине.

- Ну, ну, - приговаривал он, - ну, ну.

Возможно, Даг рыгнет, или пукнет, или что он там должен сделать. С другой стороны, непохоже было, что у ребенка газы. Такой крик Пит узнал бы сразу. И ногами не сучил. Пит вздохнул. Возможно, Даг орет просто потому, что у него такое настроение.

Мэри, храни ее Господь, уже накрыла на стол. Свою порцию она нарезала мелкими кусочками так, чтобы управляться одной рукой.

- Я возьму его, Пит.

- Спасибо, - Пит придержал рукой головку Дага и тут же зашипел - это была обожженная рука. Он осторожно уложил ребенка на согнутую руку жены,

- Держишь?

- Ага. Как рука? Он посмотрел:

- Покраснела. Выживу.

- Намажь ее.

- После обеда. - Пит выдавил на бифштекс немного соуса и отрезал большой кусок. Проглотив его, он издал недовольный горловой звук:

- Немного передержали. Он знал, когда кричать.

- Извини. Мне нужно было подоспеть быстрее.

- Ничего страшного, - Пит старался поверить в то, что говорит искренне. Он терпеть не мог пережаренное мясо. Он и гамбургеры свои не дожаривал, что до глубины души возмущало Мэри. Впрочем, за пять лет супружеской жизни она привыкла к тому, что Пит крепко держится за свои привычки.

На вкус Мэри бифштекс был превосходен. Она уронила горошину на Дага. Мэри приходилось есть правой рукой, так как левой она держала сына; даже с ее опытом это удавалось не всегда.

- Он успокаивается, - заметила Мэри, сняв горошину с Даговой футболки с надписью «Анонимные сосунки» и отправляя ее себе в рот.

- Конечно, успокаивается. Почему бы и нет? Он свое дело сделал: испортил нам обед.

Стакан замер на полпути ко рту. Мэри поставила его так резко, что часть вина выплеснулась на скатерть.

- Ради Бога, Пит, - произнесла она так тихо и спокойно, что ясно было: дай она себе волю, она бы кричала в голос. - Он всего лишь маленький глупый ребенок. Он не ведает, что творит. Все, что он знает, - это то, что его что-то беспокоит.

- И обычно он не знает, что именно.

- Пит, - на этот раз голос звучал чуть громче: последнее предупреждение.

- Да, да, да, - он сдался, сдержал себя и поел. Но мысль, раз возникнув, уже не покидала его. Разумеется, первые две недели обернулись сплошным кошмаром. Пит надеялся, что готов к этому. Оглядываясь назад, он пришел к выводу, что был готов в той же степени, как любой другой, знавший о новорожденных понаслышке. Он начал понимать, насколько это далеко от действительности, еще до того, как привез Дага домой. Установка детского креслица на заднее сиденье двухдверной «Тойоты-Терсел» было своего рода прелюдией.

Но только прелюдией. Даг появился на свет около четырех утра и, похоже, решил, что ночь - это день со всеми вытекающими последствиями. Первую кошмарную ночь дома он не спал - и вопил - почти все время с часу до пяти.

Даже когда он задремывал, это не приносило Питу с Мэри облегчения. Они поставили колыбель к себе в спальню и вскакивали всякий раз, как младенец шевелился или как-то не так дышал. Брыкание и неровное дыхание, решил Пит как-то раз, когда покончил бы с собой, не будь он таким усталым, свойственны всем новорожденным. Впрочем, вскоре Пит изменил точку зрения.

Одного раза было достаточно, например, чтобы научить его класть на, гм, среднюю часть тела Дага еще одну пеленку. Мэри назвала это явление «фонтаном Версаля»: темой ее диссертации был Вольтер. Не стоит повторять, как называл это Пит, достаточно только сказать, что лицо пришлось умывать именно ему.

Другой проблемой было то, что Даг не спал. Пролистав «Первые двенадцать месяцев жизни», Пит запротестовал:

- В книге сказано, что ему положено спать от семнадцати до двадцати часов в сутки! До рождения Дага это звучало вполне правдоподобно. Это даже создавало впечатление, будто у родителей останется несколько часов в сутки на личную жизнь.

- Я думаю, он не читал этой книги, - ехидно заметила Мэри. - Кстати, подержи его немного. У меня плечи болят от постоянного укачивания.

Пит взял Дага на руки. Младенец пару раз изогнулся, зевнул и задремал. Пит отнес его в детскую (теперь кроватка стояла здесь, хотя Даг смотрелся в ней маленьким-маленьким) и уложил его. Даг вздохнул и почмокал губами. Пит повернулся и пошел в гостиную.

Истошное «Уааа-а-а!» застало его на полпути к двери. На мгновение Пит оцепенел. Потом его плечи бессильно опустились, он повернулся и пошел за ребенком.

- Все зависит от того, где он находится, - сказал Пит, вернувшись, скорее себе, чем Мэри. Даг, разумеется, снова почти заснул. Он сделал еще одну попытку уложить младенца. На этот раз Питу не удалось даже отойти от кроватки.

Теперь уже Мэри в свою очередь утешала мужа.

- Все потихоньку налаживается.

- Ну конечно, - ответил он и подумал, доживет ли до того, как все наладится.

Тем не менее некоторый прогресс все же имел место. Даг начал спать если и не больше по времени, то во всяком случае регулярнее. Теперь он больше бодрствовал днем и меньше просыпался ночью, хотя кормить его по-прежнему приходилось каждые два часа. Темные круги под глазами Мэри казались больше, чем были на самом деле из-за ее хрупкого сложения (так по крайней мере убеждал себя Пит). Что же касается самого Пита, его жизнь держалась на двух столпах - визине и кофеине.