Для воплощения этого столкновения, для характеристики участвующих в нем антагонистов писатель разработал оригинальную и органичную поэтическую систему. Во всех книгах Амаду, начиная с "Габриэлы...", сталкиваются два лагеря, два потока. Это отчасти напоминает двуплановость "Мертвого моря", но взаимоотношения быта и поэзии здесь гораздо сложнее. Поэтический план повествования уже не перенесен всецело в сферу легенды, он как бы обрастает "мясом" реальности, тонкие нити поэзии протягиваются в обыденную жизнь, отмечая в ней то, что соприкасается с глубинным движением народного сознания.
В произведениях "Старые моряки" или особенно "Доне Флор" быт и фантастика сталкиваются в непримиримой схватке. Они насквозь враждебны, противоположны, и только юмор может создать шаткое равновесие между ними. Так, юмор делает возможным "счастливый конец" в "Доне Флор".
В произведениях Амаду сверхъестественное связано с поверьями бразильских негров, с ритуалами их сохранившихся и по сей день особенно в Баия - культов. Конечно, негритянский культ привлекает художника не дремучими своими верованиями. Благодаря радениям кандомбле - сохранилось и сохраняется древнее народное искусство. Кандомбле - настоящий праздник фольклора: звучит изощренная дробь барабанов-атабаке (потом такую дробь под названием "боосанова" выбивают на всех эстрадах мира), поются старинные кантиги, кружатся в хороводе молоденькие жрицы иаво, а старые жрицы готовят для собравшихся пряные и острые блюда, шедевры баиянокой народной кулинарии, которая ведь тоже искусство. Кандомбле собирает бедняков, помогает им сплотиться, чувствовать себя вместе с родными по духу, с друзьями, помогает в трудных условиях сохранять коллективность быта и коллективность художественного творчества.
Кандомбле обожествляет танец: Бог здесь выражает свою милость не иначе, как даровав своему избраннику свободу и красоту движений; удалой пляс - знак присутствия Божества, благоволения Божества. И это отношение к танцу как прекрасному и счастливому дару окрашивает в книгах Амаду обыденную жизнь. Танец становится средством характеристики и оценки, танцем выражаются любовь и радость, облегчение и удовлетворение - все чувства человека.
Такую же роль играет в повествовании Амаду еда. Блюда, которые умеют стряпать только в Баия, участвуют во всех сюжетных перипетиях, во всех решающих событиях жизни героев Амаду. Приключения ожившего трупа Кинкаса Сгинь Вода развертываются в то время, когда друзья волокут его в порт, чтобы он, хоть мертвый, попробовал бы вкуснейшую мокеку, приготовленную Мануэлем.
Наконец, в книгу о доне Флор включены подробные рецепты баиянских блюд - на равных правах с переживаниями несчастной вдовы, потому что каждое блюдо, секрету которого дона Флор, руководительница кулинарной школы "Вкус и искусство", обучает своих учениц, напоминает сладкие и горькие минуты, пережитые с покойным мужем.
Баиянская кухня - одна из важных составных частей афро-бразильской народной культуры. Бразильские историки и этнографы тщательно изучили афро-бразильскую кулинарию как сферу проявления расового смешения. Известный этнограф Жилберто Фрейре указал на то, что негритянские блюда, введенные рабынями-кухарками в рацион белых колонизаторов, помогли португальцам адаптироваться к условиям тропиков. Баиянская кухня участвовала, таким образом, в процессе становления бразильской нации. Жоржи Амаду обращает внимание на другой, духовный аспект проблемы - на отношение народного сознания к наслаждению от еды. Народное сознание не только не стыдится этого наслаждения, но, наоборот, обожествляет его, включая в ритуал. Еда священна, она входит в праздник вместе с музыкой, песней, диковинными движениями танца.
Так же открыто и откровенно царствует в художественном мире Амаду чувственное наслаждение. Иногда критиков смущает безмятежная чувственность, которая разлита в поведении героев, в деталях женского портрета, в речи рассказчика. В романах и новеллах Амаду нет никакого нарочитого "обнажения тайн", к какому привыкли все знакомые с западной литературой. Сексуальное наслаждение для героев Амаду столь же естественно и необходимо, как удовольствие от еды, от физического движения.
Высшая, самая сладостная и мучительная точка воспоминаний доны Флор о ее первой любви - вечер в ресторане, когда Гуляка вытаскивает ее, смущающуюся и застенчивую, танцевать и оба танцуют так упоенно, что затмевают всех, и пара за парой останавливаются, уступая им место...
Танцем выражаются любовь и радость, облегчение и удовлетворение все чувства человека.
Вплоть до клеточек изобразительности проникает эта связь телесных удовольствий. Танец, еда, любовь сливаются в единый образ веселой вольной плоти.
В книгах Жоржи Амаду народная стихия, атрибутом которой являются свободная радостная плоть и свободный полет фантазии, сталкивается в непримиримой схватке с буржуазной средой и буржуазным миропониманием. Это столкновение доведено до открытого и программного противопоставления в романе "Лавка чудес". Кажется, что Амаду написал эту книгу потому, что решил объясниться до конца, начистоту. Тут нет фантастики, нет двойственности мотивировок, все абсолютно реально, и для вящей достоверности упоминаются подлинные имена современников и соотечественников Амаду. Конечно, Педро Аршанжо, протагонист "Лавки чудес", - фигура вымышленная, и вымышлена вся история запоздалого признания его этнографических трудов. Штрихи достоверности, хроникальности нужны лишь для того, чтобы подчеркнуть реальную важность спора, который ведет Педро Аршанжо.
Педро Аршанжо - двойник автора. Конечно, не в биографическом плане. Жизнь Аршанжо приурочена к первым десятилетиям нашего века: в начале 40-х годов нищим стариком он умирает на баиянской улице. Он двойник автора в самом главном - в отношении к жизни, в жизненной позиции. Ученый по призванию и дарованию, Аршанжо делает самую свою жизнь аргументом в научном споре. А спор этот естественно вырастает из его жизни, становится защитой всего родного, бесконечно дорогого для мастера Педро. Так у самого Жоржи Амаду: его книги вырастают из его жизни, из его бесконечной любви к своим землякам, к их древнему искусству, к их наивному и мудрому быту, в котором писатель участвует как равный, как всеми уважаемый мастер (подобно Педро Аршанжо, Амаду избран "оба" - старейшиной одного из баиянских капищ и восседает во время празднеств в почетном кресле рядом с главной жрицей). Книги вырастают из привязанности, а превращаются в убеждение, в позицию в том самом споре, который ведет в романе Педро Аршанжо, а в действительности вот уже много десятилетий ведет писатель Жоржи Амаду.
