9. Еще каникулы

1946 и 1947 годы запомнились мне настоящими летними каникулами, которых мы ждали с нетерпением. За год надоедало все - форма, жесткий регламент распорядка дня и дисциплины. Хотелось окунуться в другую, вольную жизнь наших гражданских сверстников, своих семей. Не будь этой отдушины, обрыдли бы для многих из нас и стены родного училища, и красивая суворовская форма, и сытое питание. Зато после каникул мы охотно возвращались в наш суворовский дом.

Большую часть каникул я проводил у милой моей бабушки Оли на старинном казачьем хуторе Каюковка близ станции Тарасовка. Неширокая извилистая речка с ее жирными окунями и раками была в общем пользовании. У каждого хуторянина был свой сад, большой участок огорода, называемый "левадой", своя живность: корова, свинья, овцы, куры, утки, гуси, индюшки. Каждая левада огораживалась оградой из местного белого камня-известняка, чтобы в леваду не забредала скотина. Двор и хозяйственные постройки назывались "базом", дом - "куренем".

В хуторе сплошные фруктовые сады. Главным занятием моих предков испокон веков был хлебушко, к которому они всегда относились как к святыне, истово и серьезно. А сады- для забавы и украшения земли. Помню, еще до войны у многих наших хуторян были странные деревья, называемые "прищепами", на которых одновременно росли и яблоки, и груши и плоды одного дерева, но разной формы, величины, окраски и даже вкуса! Деревья были уже немолоды, достигали больших размеров. Еще до великого Мичурина, полагаю, мои предки скрещивали различные виды деревьев, своим умом и пытливостью неторопливо отбирали самые зимостойкие, самые урожайные и вкусные сорта плодов.

В Каюковку я приезжал на летние каникулы почти постоянно. Встречи с друзьями и братьями были сердечны, мне были рады, меня ждали. Я всецело отдавался в распоряжение своих сверстников, с удовольствием окунался в стихию хуторской жизни юных казачат с их играми, забавами, дерзкими приключениями. Я у них пользовался огромным авторитетом военного человека. Моя бабушка Оля, подметив, как меня порою "заносит" от гордости за свою персону, строго поджимала губы и поучала: "Не гляди, унучик, на людей с кручи, а гляди с говенной кучи!" - Эти слова моей суровой, но справедливой бабки всякий раз охлаждали меня.

На каникулах собирался сложившийся еще с довоенных времен триумвират: Жора Ковалев, мой троюродный брат, Федя Грошев, сосед, и я. К нам часто присоединялся братушка Саня Андриянов - мой двоюродный брат из соседней Баклановки, и Петя Ковалев из Атаманской. С утра мы трудились на своих огородах, а часть дня мы пропадали на речке, удили рыбу, ловили раков или стреляли из лука на дальность и меткость. Знойную жару переживали где-нибудь в тенистых кустах бузины, обсуждая хуторские новости, строили планы набегов в какой-нибудь сад или огород "взять на анализ" то, что росло в изобилии. Просить лакомые плоды не полагалось.

В станицах и хуторах Тихого Дона очень не любили попрошаек, почитали самостоятельность, независимость и трудолюбие каждого. Гордые казаки и казачки редко когда обращались за помощью к соседям, предпочитая лучше терпеть нужду, чем идти на поклон к другому. Но попросить у соседей уголек на растопку, закваски, чтобы испечь хлеба, щепотку соли или еще чего по мелочи никогда не считалось зазорным. Странников же казачий люд привечал, давал им угол для ночлега или на несколько дней отдыха, кормил и снаряжал с богом в дорогу. А клянчащих молодых бесцеремонно выпроваживали вон с база. Им не было веры. Но в годы всенародной военной беды, когда в хуторах и станицах оставались лишь дети малые, женщины-солдатки да немощные старики, хуторяне и станичники принимали у себя многочисленные потоки беженцев, кормили и поили их, устраивали на постой, а то и на долгое житье до лучших времен.

...Так вот, воровать яблоки, груши и овощи с чужих садов и огородов не считалось большим грехом у казачат и даже парубков Тихого Дона. Это действо деликатно, как я уже говорил, называлось "взять на анализ". В наших хуторах-садах под щедрым южным солнцем каждый год в изобилии что-нибудь произрастало и созревало: от яблок до винограда и персиков. Все это возами продавалось на местных рынках, сушилось, вялилось, солилось или замачивалось впрок на зиму. Рынки ломились от изобилия плодов земных и были весьма дешевы, обычной мерой при продаже были цыбарка (ведро), кощелка (корзина) или мешок. Девать эту дешевую, скоропортящуюся продукцию было некуда, все оставшееся, хуторяне скармливали скоту, и все же львиная доля опадала и догнивала на земле.

Казачата испокон века тренировали свою ловкость, смелость и хитрость на чужих садах и грядках; парубки, подрастая, тоже занимались "анализом", но уже гораздо реже, угощая своих белозубых, чернооких любушек добытыми плодами.

Часто наблюдалось и такое: один хуторянин щедро угощал такого же хуторянина, но с другого конца хутора плодами, "взятыми на анализ" из его же сада. А тот, хитро улыбаясь, доставал из-за пазухи и угощал в ответ приятеля его яблоками. И оба, разгадав взаимные хитрости, довольно хохотали. Нельзя сказать, чтобы эти негативные явления проявлялись в наших хуторах столь уж часто, но нельзя сказать, чтобы и редко.

Жил на конце нашей Каюковки одинокий, нелюдимый старик по имени Прон. Был он в летах, но еще могуч, красивая борода до пояса, длинные волосы, густые кустистые брови. Некогда занимался хлебопашеством, слыл "справным" хозяином, но детей не имел. А когда преставилась старуха, Прон и вовсе занедужил. В колхозе не работал, выращивал свои овощи, рассаду, снабжал всю округу отменным самосадом - этим и жил. С соседями ладил, а с местным сельским начальством у него никак не складывались мирные отношения. Вечно донимал дед Прон местную власть своими тяжбами, претензиями, которые вечно разбирались и ничем не кончались.

А был у него еще небольшой сад, а в саду!! Сочные яблоки, груши необыкновенного аромата, сливы, абрикосы, различных сортов виноград. И все отменного качества, самого лучшего вкуса. Особенно славились проновские яблоки- фунтовки огромной величины, нежного тонкого аромата и вкуса. Они год могли лежать в горнице на окне и ничего им не делалось. Редко кто даже из взрослых удостаивался угощения проновскими фунтовками. Все же одному лихому парубку из Атаманской, науськанному его зазнобой, чудом удалось как-то добыть у деда Прона пару фунтовок для своей любушки. Но это стоило ему штанов, разодранных проновским кобелем вместе с телом. Больше охотников "взять анализ" у деда Прона не находилось.

Как-то, накупавшись и лежа на берегу речки, братушка Жора Ковалев мечтательно заметил!

- Эх, попробовать бы проновских фунтовок, робя, вот было бы здорово!

- Да-а, - протянул Федя Грошев, - его кобель тебя так опробует, задницы не соберешь! Ведь знаешь, что случилось с хлопцем из Атаманской? К чему рот разевать зря все равно ничего не получится!

- А что, если все-таки попробовать? - нерешительно предложил я.

- Одна попробовала, да... - хлопцы засмеялись.

- Но можно как-то отвлечь деда... - не унимался я. Нет, кобель не даст подойти к яблоне... - подумал я.

Федя, вдруг привстал, лицо его просветлело: - Робя! Кобеля можно запутать вокруг яблони, а чтобы он не распутался, приставим дедову тяжелую тачку к яблоне, и все будет отлично, фунтовки наши!

Мы хорошо знали дедов баз, что где находится. Яблоня была метрах в восьми-десяти от куреня и вокруг, поблизости, не было деревьев. А отвлечь старика было проще пареной репы: распустить по хутору слух о там, что его, якобы, вызывают в сельсовет по важному делу - и он, как правопослушный, отлучится на часок. В случае провала операции весь грех я брал на себя - все равно послезавтра уезжать домой в Каменск, а там меня дед Прон не достанет. Мы и побежали к сельсовету. Через третьих лиц пустили нашу "утку", а сами в укромном месте, неподалеку от дедова куреня, стали ждать результатов.

На другой день, спозаранку, мы были на своем секретном посту, видели, как дед ходил по базу, затем перевязал своего кобеля из дальнего конца сада под заветную яблоню и ходко зашагал в сторону сельсовета. Мы взялись за дело. Брызжущий от злобы слюною, рычащий лютый пес был мною запутан вокруг ствола яблони. Жора с Федей подкатили дедову тачку к дереву и поставили ее так, что пес не мог вылезти и распутаться.