- Да что я вам сделала, бабушка? - снова спросила Феня.

- Вот нешто этого не хватало, чтоб ты со мной чего сделала! накинулась на нее Емельяниха. - Ранним утром, ни свет ни заря, девка бегом бежит, лица на ней нет...

За ворота прямо, да и была такова! И спросить не смей, куда, мол, матушка, торопитесь? Махнула рукой, точно на собаку какую, и убежала. Да что ж я тебе после этого?!

Кто я такое? Или уж я не хозяйка стала своему дому? Или уж мне и взыскать ни с кого нельзя?..

В это время заскрипела дверь и в комнату заглянул Максимка.

- Ты куда, чучело?! - топнула на него Емельяниха, но он, не смущаясь, вошел и проговорил:

- Письмо привез. Очень скоро нужно.

Протянув пакет, он добавил:

- Велел будить.

- Кто велел?

- А кто писал.

Важность письма, о котором говорилось в доме целые сутки, сразу охладила пыл Емельянихи. Она бережно взяла пакет, оглядела его со всех сторон и проговорила тихо:

- Пойду постучусь... А ты чего ж, дурень, стоишь разиня рот! - крикнула она сейчас же на Максимку. - Или не знаешь, что сапоги не чищены? А ты, сударыня, - обратилась она к Фене, - не меня ли дожидаешься, чтоб я тебе самовар поставила? Ах вы ироды этакие! Вечно за вами гляди да ходи, ничего сами не знаете. Пошел вон, дурак!

Она выпихнула Максимку и, все еще ворча, понесла наверх письмо:

Феня думала: "Все равно!.. Много я терпела, напоследках уж можно еще потерпеть". На душе у нее было мирно, и только сейчас, когда она увидела Максимку, ей стало неловко и стыдно, что его-то она и забыла... Как он останется без нее? Что будет делать?.. Но сейчас же она вспомнила, что Афанасий Львович проснется, захочет выпить чаю, а самовар не поставлен...

Она улыбнулась, сама не зная чему, и весело побежала на кухню.

Максимка сидел уже там. Возле него лежали нечищенные сапоги, а сам он держал на коленях самовар и тер его тряпкой так усердно и сердито, что, казалось, не будь самовар медным, он давно протер бы ему бока. Увидев Феню, Максимка против обыкновения не улыбнулся и не сказал ни слова.

- Будет, Максим, тереть, - проговорила Феня. - Давай скорей, нужно поставить.

Она отняла самовар, налила воды и, насыпав углей, развела огонь.

- Небось устал в дороге? - спрашивала Феня, гремя трубой. - Ночь-то не спал?

- Я сердит, - мрачно ответил Максимка.

- На кого.

Он кивнул по направлению к горнице.

- На бабушку, что ли?.. Чего ж сердиться?

- А зачем она тебя все ругает?

- Ну, Максим, ненадолго... Побранит, да и перестанет.

Феня подошла к нему и, улыбаясь, положила ему на плечо руку.

- Знаешь, Максим?.. Я ведь скоро уеду от вас.

Тот встрепенулся и с недоверием поглядел на Феню.

- Верно, Максим. Далеко уеду... очень далеко!.. Ну да хорошо, я тебе все расскажу, а сейчас побегу стол накрою.

И, оставив Максима в страхе и недоумении, она схватила сапоги, повернулась и убежала.

VII

Курганов проснулся с больной головой. Письмо, которое ему подали, он прочитал и не понял. Потом он выпил воды, умылся и опять прочитал. Дело было серьезное. Он задумался и подошел к столу, чтобы достать бумажник из ящика, куда он запирал его каждый раз на ночь, а ключи хранил под подушкой. Но в ящике бумажника не нашлось.

Курганов поспешно схватил сюртук, но и в карманах не было ничего, кроме платка, цветных тесемок от выигрышей и, тоже выигранной, пачки шпилек. Начиная беспокоиться, он поднял подушки и под ними нашел портсигар; потом вернулся к столу, перешарил все ящики, перебрал все бумаги, расшвырял подушки, одеяло, осмотрел всю одежду, поглядел под кровать, под диван, но бумажника не было.

"Что такое? - тревожился Афанасий Львович. - Куда он мог деваться?.."

Начиная припоминать, он волновался все более и более.

Он уже вспомнил, что там лежало пять тысяч рублей, которые он получил из банка; было еще переводов и векселей тысяч на двадцать да карманных денег рублей триста. Голова его сразу перестала болеть, и мысли прояснились.

В смущении он несколько минут шагал по комнате, не зная, за что приняться; наконец, сошел вниз и обыскал шубу.

- Емельяновна, - сказал он, встречаясь с старухой, - взойди на минутку, нужно поговорить.

Он вернулся к себе, а следом за ним вошла Емельяниха.

- Что прикажешь, Афанасий Львович?

- Беда стряслась, - проговорил Курганов.

- Что такое?

- Бумажника не найду.

- Как бумажника? - изумилась та.

- С деньгами, с переводами... Тысяч под тридцать...

- Господи Иисусе Христе! - в страхе перекрестилась Емельяниха. - Да как же ты это, батюшка?

Курганов пожал плечами.

- Не знаю. Пьян вчера был.

Старуха качала головой, вздыхала и ахала:

- Что ж это такое! Да ты бы хоть поискал, Афанасий Львович, нет ли где по одеже, или куда не сунул ли в стол, или, может, где обронил за постелью?

Волнуясь не меньше Курганова, Емельяниха встала на колени и подползла под кровать.

- Ах ты, грех какой, - вздыхала она. - Как же это так!

- Пробеги-ка на двор, погляди, нет ли где на снегу или по коридору. За находку не поскуплюсь.

- Да что ты, господь с тобой! Я и задаром тебе весь двор исползаю. Как это так, чтобы пропало! Твое добро пуще собственного! Уж коли только у нас обронил, отыщем, не беспокойся. Чужих у нас не бывает ни в доме, ни на дворе.

Она вдруг запнулась и замолчала.

"А Фенька-то проклятая убегала утром?" - вспомнилось Емельянихе, и она так смутилась, что Курганов даже заметил:

- Что такое?

- Ничего, батюшка!.. В бок что-то кольнуло... Побегу сейчас поищу поскорей...

Она ушла, а Курганов снова зашагал по комнате, вспоминая вчерашнюю ночь и обдумывая возможность потери.

Где это могло случиться? В пассаже во время гулянья, или в трактире, или здесь, на дворе?.. Он пожимал плечами и ничего не мог вспомнить. Однако расстаться с такой суммой ему не хотелось. Главное, были векселя... "Ну, денегто, конечно, уж не воротишь, - думал он, - а вот с векселями как быть?.. Придется заявить полиции... Иначе ни векселей вторых не подпишут, ни переводов не выдадут...

А все это пьянство проклятое!.. - негодовал на себя Курганов. - Поди-ка вспомни теперь, где кого видел, с кем говорил!.."

Всевозможные мысли, догадки и воспоминания вихрем крутились в его голове. На мгновение ему вспомнилась Фсня... Он даже остановился. "Нет, это не то! - сказал он себе. - Где же бумажник? Где я его потерял и как теперь быть с векселями?.." Однако Феня вспомнилась еще раз, вспомнилась и ее комната, пьяная болтовня, поцелуи...

- Эх! - обругал сам себя Курганов: - Свинья! Безобразник!..

Ему сделалось стыдно, и в то же время мысль о бумажнике тревожила все сильнее.

- Феня! - крикнул он, выходя за дверь. - Феня!

На лестнице послышался шелест платья и быстрые, легкие шаги.

Курганов вернулся в комнату, чувствуя себя нехорошо и неловко, но дверь уже отворилась, и на пороге стояла Феня. Он поднял голову и взглянул. Как он ни был расстроен, как ни был занят мыслью о пропавших деньгах, но, взглянув на Феню, прежде всего подумал: "Что с нею?.."

Лицо ее было строго и бледно, глаза глядели в упор, точно ждали чего-то, спрашивали, умоляли... Курганов отвернулся и нерешительно проговорил:

- Войди, Феня. Затвори дверь.

Та затворила дверь и молча ожидала вопроса, готовая по первому слову кинуться на колени, целовать и обливать слезами протянутую руку, но Курганов вместо приветствия, смущаясь и отвертываясь, спросил:

- Феня... ты не видала... бумажника?

Глаза ее сразу точно погасли. Она так же прямо глядела на Курганова, так же ждала от него чего-то, но уже блеск, и надежда, и радость пропали.

- Я говорю, не видала бумажника?.. Вчера я потерял где-то бумажник... Не у тебя забыл?

Феня закусила губу и молча качнула головой.

- Я не шучу, Феня... Там было много тысяч!..