От их сопротивления против сгущенной, амебоподобной мощи современных мегаколлективов... И в таких перипетиях обыденный, одинокий поступок все чаще обретает роковой, "акмейный" характер, обретает смысл решающего действия "на прошлое" и "на будущее" индивидуальных - и не только индивидуальных - судеб.
Вдумаемся в эту предельную ситуацию. Вдумаемся в себя.
Вот точный и художественно осмысленный диагноз тех "откатов" к началам бытия и сознания, к решающим моментам выбора, о которых я здесь говорил. Это - фрагменты из "Записок блокадного человека" Лидии Гинзбург (о ленинградской блокаде).
(1). "В обстоятельствах блокады первой, близлежащей ступенью социальной поруки была семья, ячейка крови и быта с ее непреложными требованиями жертвы. Скажут: связи любви и крови облегчают жертву. Нет, это гораздо сложнее. Так болезненны, так странны прикосновения людей друг к другу, что в близости, в тесноте уже трудно отличить любовь от ненависти - к тем, от кого нельзя уйти. Уйти нельзя было - обидеть, ущемить - можно. А связь все не распадалась. Все возможные отношения - товарищества и ученичества, дружбы и влюбленности - опадали как лист, а это оставалось в силе. То корчась от жалости, то проклиная, люди делили хлеб".
(2). "В период наибольшего истощения все стало ясно: сознание на себе тащит тело. Автоматизм движения, его рефлекторность, его исконная корреляция с психическим импульсом - всего этого больше не было. Оказалось, например, что телу вовсе не свойственно вертикальное положение; сознательная воля должна была держать тело в руках, иначе оно, выскальзывая, срывалось как с обрыва. Воля должна была поднимать его и усаживать или вести от предмета к предмету... Обязательно, встав с постели, подойти к окну. Многолетний утренний взгляд из окна... получил новый смысл - стал вопросом, обращенным к миру и ожиданием ответа".
(3). "Круг - блокадная символика замкнутого в себе сознания. Как его прорвать?.. Как разомкнуть круг поступком? Поступок всегда признание общих связей (без которых можно только мычать), даже вопреки человеку для него обязательных, хотя эгоцентрики твердят, будут и впредь твердить (в мировом масштабе) о самообманах, и неконтактности, и об абсурде... Написать о круге - прорвать круг. Как-никак поступок. В бездне потерянного времени найденное"104.
Вернусь к основной идее.
В XX веке сознание и мысль человека все время отбрасываются как бы к самому началу его бытия, к той грани, где бытие (в точке - "быть или не быть") и мысль (в точке - "я мыслю, следовательно...") взаимопредопределяют друг друга, существуют как бы на заре становления человека человеком. Смысл и тяготение истории должны - в жизни каждого человека - "переигрываться" заново, впервые.
В идею начала втягивается и следующий момент.
3. ...В жизни, и сознании, и мышлении людей XX века обнаруживается неизбежность рассогласования, жесткого столкновения (и своего рода боровская дополнительность) между основными, цивилизационно-автоматизированными "регуляторами" человеческого поведения, деятельности. Между моралью и искусством; наукой и философией; разумом и - рассудком; памятью и воображением, наконец, хаосом стихийных сил и - упорядоченностью, гармоничностью душевной жизни... В этом распадке, все расширяющемся зазоре бытие человеческого духа уже не может слиться (хотя страшно сближается) с бытовой, самоуспокоенной само-собой-разумеемостью. Сопряжение всех этих граней - а без них наш самостоятельный поступок вообще невозможен становится мучительно вопрошающим, отчаянной трудностью, предельной коллизией "быть или не быть" для каждого человека. (Мера сознания этой вопросительности и этой дополнительности - это уже другое дело.) Чтобы поступать сознательно, необходимо заново, изначально решать и перерешать вопросы бытия. Необходимо заново (каждому - для себя) изобретать исходные нравственные и мыслительные и эстетические коллизии.
Впрочем, - и это выяснилось опять-таки уже в 30-е годы нашего века дополнительность взаимоисключающих определений жизни нашего духа оказалась труднопереносима для разума, воспитанного XVII - XIX веками, и человек большей частью облегченно отвергает (лицемерно "не замечает"...) все эти трудности - во имя однозначности и абсолютности одного из полюсов (артистизма или моральности; брожений хаоса или полицейской упорядоченности внутренних отсеков "мозга"; рассудочной расчетливости или мистического отречения от собственной ответственности...). Вне сочетания с противоположным полюсом магнита каждый из таких "избранных" абсолютов все же обеспечивает индивиду (если он закроет глаза) естественность и успокоенность если не поступка, то - повседневного душевного комфорта.
Однако реальное бытие XX века вновь и вновь разрывает и противопоставляет эти полюсы; вожделенный душевный комфорт оборачивается (в глубине души) почти сознательным самообманом, упрямо взвинчиваемым до степени безоговорочных верований и запретов.
Итак, во всех этих направлениях к середине века нарастает не только чудо преображения, но и "бегство от чуда" изначальной ответственности. От чуда беспощадного разумения. В этом, все более паническом, бегстве смещаются и затемняются те определения, которые я только что сформулировал. Философское (действительно разумное) осмысление нового бытия уходит в нети; мысль снова развинчивается до промежуточных сомнений и промежуточных "выходов". Философская разумная логика - логика разума вообще становится сейчас основным предметом ненависти и разрушения для межеумочных настроений мистики и рассудка105.
Наш дух стремится прислониться к одному из возможных смысловых спектров (выбор велик...) и поскорее намертво срастись с ним. Но такое успокоение каждый раз разрушается не только судорогами быта, но и странным беспокойством человеческой головы.
4. Решающие сдвиги в нашем сознании, идущие из глубин бытия современных людей, дополняются (и не могут соединиться) теми сдвигами сознания, что определяются на самых высотах мышления, разумения. На этих высотах разум доходит до необходимости обратиться на самого себя, до свободного преображения своих оснований. Два эти движения, две детерминанты нашего сознания: из глубин бытия, из свободных решений мысли - идут как будто отдельно, параллельно, самостоятельно.
В то же самое время, когда начинается расщепление исходных социальных ниш и матриц, в те же самые первые 25 лет XX века разум, ориентированный в XVII - XIX веках на обоснование возможностей и сил познания, ориентированный на понимание мира как предмета познания (так возникает философия "наукоучения" в самых различных ее вариантах), сам начинает глубокую и фундаментальную переориентацию, восходит (возвращается) к самым началам разумения. И перерешает эти начала.
Даже в самой цитадели "Познающего разума", в естествознании (прежде всего - в физике) и в математике, возникают странные феномены.
(1) Современная физическая теория - общая концепция относительности (тяготения), квантовая механика в понимании Бора и т.д. - включает в свою логическую (даже - формально-логическую) архитектонику нечто принципиально невозможное для теоретического идеала Нового времени - включает историю своего формирования, причем не историю "снятия", но историю, развертываемую и осмысляемую - от какой-то переломной точки - в обе стороны, назад и вперед, в прошлое и будущее. Принцип соответствия и, в другом плане, принцип дополнительности устанавливают такое отношение между прошлыми и вновь возникающими теориями, между идеализациями классики (Галилей, Ньютон...) и идеализациями нового мышления (особенно явно - Бор), что "старая" теория, классическая идеализация мира (в его всеобщности), и новая теория, новая "ин-детерминистская", не-классическая идеализация мира (снова - как всеобщая идеализация - невозможность более глубоких параметров...) не соотнесены по схеме снятия. Старая теория, старый, классический способ мышления не только не снимается в новом способе мышления, больше того - именно в соотношении с новым способом мышления этот "старый способ" достигает предельной "закругленности", самостоятельности, всеобщности, необходимости. Но этой завершенности он достигает только в соотношении ("соответствия" или "дополнительности") с новым видением; так же как и новое видение имеет всеобщий смысл только в соотношении с галилеевой (претендующей на такую же всеобщность) классикой. Классическая и боровская идеализации мира все более расходятся, совершенствуются и все более нуждаются друг в друге. Эти идеализации переходят - на пределе - друг в друга и только в споре, взаимоопровержении и взаимообосновании дают полное, плотное, целостное, не покрываемое ни одним из взаимоисключающих теоретических объяснений определение объекта.
