- На судака завтра не зарьтесь - он мой! И вообще... Я рыбу нашарил значит, я над ней и король! Ясно?
Рыболовы побросали ложки, взъерошились. Над заломом вскинулся невообразимый галдеж.
Ближе к полуночи по небосводу с запада на восток поползли толстые мглистые тучи, и в их медлительном и молчаливом движении было что-то величественное и зловещее. На заломе сделалось пустынно и мрачно, как на забытом кладбище. И внезапный крик выпи - сатаны в перьях, как ее здесь называют, - не оживил это кладбище, а лишь подчеркнул его пустынность и мрачность.
Бронька Медный опасливо покосился в ту сторону, откуда прилетел крик, потом без всякой логической связи с предыдущим вспомнил, что его похвалили в газете, и поморщился.
Не нравилась ему сегодняшняя рыбалка. Не нравилось, что рыба попала в западню. И особенно не нравились рыболовы. Разве можно радоваться чужой беде, пусть и рыбьей? Ведь не хапуги, наподобие Гошки Клюя, нет. Нормальные работящие люди. Валька Басков на что оторва, а и тот ведет себя по-человечески: на смене ломит наравне со всеми, после смены гоняет с пятилетним сыном в футбол или терпеливо стоит в очереди за луком, даже на других покрикивает, чтобы не наглели. А тут - будто ополоумел. Все ополоумели...
Рядом заворочался в парусине и сел, глядя на часы, Степа Князев. На мятом лице следы раздавленных комаров, недовольное выражение.
- Чего не спишь? - спросил Бронька, радуясь, что теперь есть с кем поговорить, посоветоваться.
Степа отмахнулся:
- Уснешь тут. С рыбой с этой. Провались она...
Бронька подлил масла в огонь:
- Завтра еще наверняка раздерутся при дележе... Интересно, какой идиот додумался называть рыболовов спортсменами?
- Вот именно - идиот.
- А Бурлаков-то, Бурлаков...
- А что Бурлаков?
- Нет бы, понимаешь, одернуть. Дак он... А еще начальник смены, говорят...
- Мастер.
- Все равно. Небось на собраниях себя в грудь бьет, трещит о высоких материях. А тут...
- Дак ведь руки-то к себе гнутся, Бронечка!
- Верно, к себе. А брюква на что? - Бронька пококал себя по темечку. Что брюква прикажет, то руки и делают.
- Так-то оно так, да...
Они закурили из Степиного портсигара, думая с тревогой о завтрашнем дне.
Неожиданно Бронька ткнул окурок в песок и заглянул Степе в лицо.
- А что, если мы с тобой устроим сейчас на заливе маленький воскресник?
- Степа понял, но переспросил с испугом:
- В смысле?
- В смысле пойдем и откроем протоку.
- Ой...
- Чего, зуб заныл?
- Зуб, да... Ты видел, какие у Вальки Баскова кулачищи?
- Заохал, понимаешь...
- Заохаешь.
- Ну, дрыхни тогда. Без тебя управлюсь.
- Где тебе, с грыжей-то... Да погоди ты, кипяток! Дай хоть сапоги напялить. Заво-ображал, как в газету тиснули. Рыжее чучело.
- На себя погляди... Куда онучу-то наматываешь?
- На ногу, куда...
- Закрой лучше лысину. А то сверкает, как ж...
- Ч-у-й-й!
- Тише!..
Крадучись, косясь на амбарные двери, на которых спал - а может, притворялся спящим - Валька Басков, парни обогнули становище и заспешили к заливу.
Над заливом струилась теплая паровитая мгла, еще более усилившая впечатление забытого кладбища, на котором все вдруг проснулось и зашевелилось; шевелились, шепчась, какие-то тени, подрагивали колья на могилах вурдалаков, клацал челюстями огромный скелет, превратившийся в вертикально выжатый из воды березовый кряж с двумя рогами-обрубками и полуобррванной берестой ни месте воображаемой головы. К тому же, как только парни поравнялись с кряжем, на заливе опять захлопала крыльями и закричала дико, будто с нее сдирали шкуру, сатана в перьях...
Бронька схватил Степу за рукав.
- Стой!
- А?
- Булькнуло вроде как...
- Где?
- На заливе.
- Щука, должно.
- А вот опять... И опять... Чуешь? Князев мотнул головой.
На заливе работали. Кто-то большой и сильный, кряхтя от натуги, выбирал и выбрасывал на берег топляки из замоины. Подозрение пало на нечистого, поскольку в такой час в этой глухомани и быть никого не должно кроме нечистого.. Но у нечистого, как известно, нет плоти. А тут была плоть, и довольно могучая, раз возилась с топляками. Оставалось предположить, что это - Маркел Бурлаков. На всякий случай Бронька робко позвал:
- Маркеша!
Бурлаков не удивился их приходу. Прикрикнул:
- Чего вылупились? Помогайте!
Парни переглянулись и засмеялись конфузливо. Как они могли подумать скверно про своего давнего приятеля? Бурлак - мужик что надо. В прошлом году по весне, тоже на рыбалке, взбаламутил всех укрепить обрыв с тремя соснами, чтобы его не подмывало половодье. И правильно сделал. Уж больно зрелищен и величав был тот обрыв! Даже в чем-то смахивал на дозор былинных богатырей... Взглянешь на него со стороны речных излук - и вроде как захмелеешь от счастья. Вот она, Русь-матушка! За душой ни гроша, а чувствуешь себя богатым и гордым... Да! Но зачем все-таки Маркел схитрил с этой рыбой? Что: не посмел лезть на рожон или понадеялся на то, что к рыболовам вернется совесть после временного ослепления. Скорее всего последнее. На Маркела это похоже. Недаром с людьми работает. Знает, что, где и как сказать. Психолог...
Через полчаса, как бы в подтверждение того, что Маркел - действительно психолог, у замоины один по одному начали появляться остальные рыболовы. Подходили, правда, несмело, хохлились, отводили глаза. Но в воду лезли без приглашения и работали спо-ро, словно по аккордно-премиальной системе, чтобы поскорее заглушить в себе чувство неловкости.
Последним к замоине подошел Валька Басков, отрезвевший, растерянный. Постоял с минуту на берегу, попереминался с ноги на ногу, ускорил:
- Эй, упыри! Чего не позвали? У меня есть фонарь. Я б посветил.
И тоже полез в воду.
По небу все так же медлительно и величаво плыли мглистые, набрякшие облака. И все та же висела кругом темень, непривычная для июня, для белых ночей. Но пичуги-зорянки уже чувствовали утро, попискивали тут и там, пробуя голоса, а в вопле выпи уже не было той колдовской силы, что в полночь, и даже вода в ближней прогалине булькала как-то по-утреннему, на веселой ноте.
Утром к рыболовам подошел Гошка Клюй с большим садком, полным золотистых лещей. Спросил, улыбаясь, как улов, хотя мог и не спрашивать.
Рыболовы, чаевничавшие у костра с каким-то непонятным Клюю благодушием, сразу оборвали разговор и нахмурились. Никто не обернулся, не пригласил его погреться к костру, как это бывало раньше. Лишь Степа Князев восхищенно зацокал языком, а потом взял одну рыбину, чтобы полюбоваться на свету игрой красок, но не удержал в руках - уронил в пепел. Рыбина сразу потеряла товарный вид.
Клюй двинул ему кулаком под дыхальце, и этим испортил все дело. За Степу заступился Бронька Медный - выхватил из костра увесистую головню, застращал. Да и другие рыболовы огрели его матерком. А Валька Басков, с кем он не раз сиживал после рыбалки на бревнах возле заозерского продмага, добил окончательно:
- Убирайся со своей рыбой! К чертям собачьим! Ходишь тут, разжигаешь у людей зависть!
Клюй обвел всех недоуменными глазами, затем махнул рукой с пренебрежением и подался к другому костру.
Над заломом начал сеяться теплый и спорый моросняк, благодатный в эту пору для лугов, для посевов.
