С раскрашенной куклой из сказки.

Оттуда ее вынимает партнер,

Под ляжку подставив ей руку,

И тащит силком на гостиничный двор

К пиратам на верную муку.

Те точат кинжалы, и крутят усы,

И топают в такт каблуками,

Карманные враз вынимают часы

И дико сверкают белками,

Мол, резать пора! Но в клубничном трико,

В своем лебедином крахмале,

Над рампою прима взлетает легко,

И что-то вибрирует в зале.

Сценической чуши магический ток

Находит, как свист соловьиный,

И пробует волю твою на зубок

Холодный расчет балерины.

И весь этот пот, этот грим, этот клей,

Смущавшие вкус твой и чувства,

Уже завладели душою твоей.

Так что же такое искусство?

Наверное, будет угадана связь

Меж сценой и Дантовым адом,

Иначе откуда бы площадь взялась

Со всей этой шушерой рядом?

1957

ЮРОДИВЫЙ В 1918 ГОДУ

За квелую душу и мертвое царское тело

Юродивый молится, ручкой крестясь посинелой,

Ногами сучит на раскольничьем хрустком снегу:

- Ай, маменька,

тятенька,

бабенька,

гули-агу!

Дай Феде просвирку,

дай сирому Феде керенку,

дай, царь-государь,

импелай Николай,

на иконку!

Царица-лисица,

бух-бух,

помалей Алалей,

дай Феде цна-цна,

исцели,

не стрели,

Пантелей!

Что дали ему Византии орлы золотые,

И чем одарил его царский штандарт над Россией,

Парад перед Зимним, Кшесинская,

Ленский расстрел?

Что слышал - то слушал, что слушал

понять не успел.

Гунявый, слюнтявый,

трясет своей вшивой рогожей,

И хлебную корочку гложет на белку похоже,

И красногвардейцу все тычется плешью в сапог.

А тот говорит:

- Не трясись, ешь спокойно, браток!

1957

ночной звонок

Зачем заковываешь на ночь

По-каторжному дверь свою?

Пока ты спишь, Иван Иваныч,

Я у парадного стою.

В резину черную обута,

Ко мне идет убийца-ночь,

И я звоню, ищу приюта,

А ты не хочешь мне помочь,

Закладываешь уши ватой

И слышишь смутный звон сквозь сон.

Пускай, мол, шебуршит, проклятый,

Подумаешь - глагол времен!

Не веришь в ад, не ищешь рая,

А раз их нет - какой в них прок?

Что скажешь, если запятнаю

Своею кровью твой порог?

Как в полдевятого на службу

За тысячей своих рублей,

Предав гражданство, братство, дружбу,

Пойдешь по улице своей?

Она от крови почернела,

Крестом помечен каждый дом.

Скажи: "А вам какое дело?

Я крепкий сон добыл горбом".

1946-1958

СТИХИ ИЗ ДЕТСКОЙ ТЕТРАДИ

...О, матерь Ахайя,

Пробудись, я твой лучник последний...

Из тетради 1921 года

Почему захотелось мне снова,

Как в далекие детские годы,

Ради шутки не тратить ни слова,

Сочинять величавые оды,

Штурмовать олимпийские кручи,

Нимф искать по лазурным пещерам

И гекзаметр без всяких созвучий

Предпочесть новомодным размерам?

Географию древнего мира

На четверку я помню, как в детстве,

И могла бы Алкеева лира

У меня оказаться в наследстве.

Надо мной не смеялись матросы.

Я читал им:

"0, матерь Ахайя!"

Мне дарили они папиросы,

По какой-то Ахайе вздыхая.

За гекзаметр в холодном вокзале,

Где жила молодая свобода,

Мне военные люди давали

Черный хлеб двадцать первого года.

Значит, шел я по верной дороге,

По кремнистой дороге поэта,

И неправда, что Пан козлоногий

До меня еще сгинул со света.

Босиком, но в буденновском шлеме,

Бедный мальчик в священном дурмане,

Верен той же аттической теме,

Я блуждал без копейки в кармане.

Ямб затасканный, рифма плохая

Только бредни, постылые бредни,

И достойней:

"О, матерь Ахайя,

Пробудись, я твой лучник последний..."

1958

БЕССОННИЦА

Мебель трескается по ночам.

Где-то каплет из водопровода.

От вседневного груза плечам

В эту пору дается свобода,

В эту пору даются вещам

Бессловесные души людские,

И слепые,

немые,

глухие

Разбредаются по этажам.

В эту пору часы городские

Шлют секунды

туда

и сюда,

И плетутся хромые, кривые,

Подымаются в лифте живые,

Неживые

и полуживые,

Ждут в потемках, где каплет вода,

Вынимают из сумок стаканы

И приплясывают, как цыганы,

За дверями стоят, как беда,

Сверла медленно вводят в затворы

И сейчас оборвут провода.

Но скорее они - кредиторы

И пришли навсегда, навсегда,

И счета принесли.

Невозможно

Воду в ступе, не спавши, толочь,

Невозможно заснуть, - так

тревожна

Для покоя нам данная ночь.

1958

синицы

В снегу, под небом синим,

а меж ветвей - зеленым,

Стояли мы и ждали

подарка на дорожке.

Синицы полетели

с неизъяснимым звоном,

Как в греческой кофейне

серебряные ложки.

Могло бы показаться,

что там невесть откуда

Идет морская синька

на белый камень мола,

И вдруг из рук служанки

под стол летит посуда,

И ложки подбирает,

бранясь, хозяин с пола.

1958

ТЕЛЕЦ, ОРИОН, БОЛЬШОЙ ПЕС

Могучая архитектура ночи!

Рабочий ангел купол повернул,

Вращающийся на древесных кронах,

И обозначились между стволами

Проемы черные, как в старой церкви,

Забытой Богом и людьми.

Но там

Взошли мои алмазные Плеяды.

Семь струн привязывает к ним Сапфо

И говорит:

"Взошли мои Плеяды,

А я одна в постели, я одна.

Одна в постели!"

Ниже и левей

В горячем персиковом блеске встали,

Как жертва у престола, золотые

Рога Тельца

и глаз его, горящий

Среди Гиад,

как Ветхого завета

Еще одна скрижаль.

Проходит время,

Но - что мне время?

Я терпелив,

я подождать могу,

Пока взойдет за жертвенным Тельцом

Немыслимое чудо Ориона,

Как бабочка безумная, с купелью

В своих скрипучих проволочных лапках,

Где были крещены Земля и Солнце.

Я подожду,

пока в лучах стеклянных

Сам Сириус

с египетской, загробной,

собачьей головой

Взойдет.

Мне раз еще увидеть суждено

Сверкающее это полотенце,

Божественную перемычку счастья,

И что бы люди там ни говорили

Я доживу, переберу позвездно,