В световой круг, в котором лежал толстяк, вошли из пустоты два духа с горящими значками на груди, они катили кресло на колесах.
- Служба спасения! - объявил один. - Извините за вторжение.
- Ничего-ничего, - успокоил их юноша. - Делайте свое дело, не стесняйтесь.
Двое посадили толстяка в кресло и стали что-то с ним делать. Кавалер скромно стоял и наблюдал.
Да, а демоны не унимались. Тогда он подумал, что свихнулся, и обратился к врачу. Пожилой эскулап испробовал на нем современные методы: клистиры и пускание крови, - ничего не помогло. Врач предложил прижечь пятки каленым железом - средство, которое непременно должно было помочь. Д'Артаньян спустил врача с лестницы,
Ждущий Ньюк
голос ее дрогнул. - У меня не хватает сил стоять там и ждать.
- Хорошо, я пойду, - ответил я и стал собираться.
Мы шли в темноте и дожде. Тысячи теней, не видимых в ночи, догоняли нас и, что-то беззвучно выкрикнув, уносились прочь. Дождь, ночь и ветер спорили, кому владеть нами. Они нетерпеливо касались нас, теребили одежду, гасили наши фонари, требуя нашего тепла. Но их нежность нам была не нужна. Марта шла впереди, скользя и спотыкаясь, она казалась маленькой и беззащитной. Я почувствовал жалость. Когда-то я называл ее Солнечным Цветком, а сейчас она отдана ночи. Хотел поддержать ее, но передумал: до прошлого не дотянуться.
Мы пришли, Марта открыла сарай и зажгла лампу. Я увидел знакомый профиль Ньюкмена - неподвижный, словно на монете. В сарае было неуютно, вода капала с прохудившейся крыши, в трещинах стен шелестели скорпионы.
- Принеси еще одну лампу, - сказал я Марте, - и веревку из овечьей шерсти. Приготовь нам поужинать и выпить.
Марта ушла. Я осмотрел Ньюкмена. В поселке поговаривали, что он свихнулся. Ньюкмен сидел на "пьедестале", словно вырезанный из дерева, глаза его смотрели в темноту, лицо ничего не выражало. Я подумал о том, что капли дождя не падают на "пьедестал", а скорпионы сгорают без следа, попадая в некую зону вокруг него. Но холод? Интересно, чувствует ли Ньюкмен этот пронизывающий холод?
Марта принесла лампу и бутылку виноградного вина, добрая душа. Я выбрал место, где должен встать, прямо перед глазами Ньюкмена.
Устроил лампы так, чтобы хорошо освещали мое лицо, положил веревку петлей вокруг ног, чтобы не лезли скорпионы, и сунул бутылку в карман на всякий случай. Я не знал, сколько мне придется торчать так, "выуживать" Ньюкмена становилось все труднее. Сказал Марте, чтобы шла, плотно затворила дверь и постаралась уснуть. Остался один на один с Ньюкменом и еще с чем-то, чему не было названия на земном языке.
Я постарался устроиться так, чтобы Ньюкмен в конце концов увидел меня. Нелегкая это была задача: он смотрел и на меня, и как бы мимо. Зрачки его были сужены, как от яркого света. Я нашел нужное положение и замер. Со стороны это выглядело, наверное, смешно. Двое мужчин внимательно изучали друг друга, как петухи перед боем. Но мне было не до смеха; находиться в таком положении мне предстояло долго, может быть, несколько часов.
Я смотрел в стеклянные глаза Ньюкмена, которые глядели куда-то: в прошлое или будущее, - и вспоминал, времени для этого у меня сейчас было предостаточно. Судьба связала нас, и даже после того, как он женился на моей невесте Марте, я не могу оборвать эту связь.
Странно.
В детстве Ньюкмен - сейчас-то все зовут его за глаза Ньюком, как дурачка - был слабым заморышем, его обижал каждый, кому охота. A я был самым сильным из мальчишек, глубже всех нырял, а как плавал! Уже не помню, как мне пришло в голову защищать его и зачем. Но с тех пор он привязался ко мне, как собака к хозяину, и пути наши уже не рас
мной - начатая бутылка, желтый свет свечи плавал в черном виноградном соке.
- Настанет день, - сказал я задумчиво, глядя, как колеблется тень за спиной Ньюкмена, - и даже я не смогу тебя вернуть. Что тогда?
- Ты мне здорово помогаешь, - ответил Ньюкмен. - Но, поверь, дело не только в тебе. Я недавно установил, что время пребывания ТАМ можно регулировать.
- Почему же до сих пор ты ни разу не выбрался ОТТУДА самостоятельно? спросила Марта. - Раньше хватало меня, а сейчас приходится звать Дика.
- Не знаю, - сказал просто Ньюк, откладывая ложку. - Словно черная липкая паутина опутывает мой мозг. Мне нужно на чем-то зафиксировать свое внимание, на чем-то близком и родном: на ваших голосах и лицах, чтобы разорвать ее. Мне нужно, чтобы кто-то мысленно звал меня, иначе я не вспомню себя, не всплыву.
- Когда-нибудь ты не услышишь наших голосов, - проворчал я и отпил терпкий глоток. За все царство теней я бы не отдал этот глоток.
- Услышу! Все равно услышу и вернусь, - говорил Ньюк, наливая себе вина. - Все дело в шкале, она задает временной интервал. Ты видел диск с делениями на левой степке "пьедестала"?
- Не присматривался, - пробурчал я. внимательно глядя на Марту. Что было в ее глазах, устремленных на Ньюкмена? Страх? Горечь?
- Я и сам не разобрался сразу. Знаешь, что это такое? Шкала относительных масштабов времени! Каждое деление на шкале - это соотношение скорости течения нашего времени и некого эталонного времени "вездесущих". Первое деление, - один значок, масштаб один к одному,-означает запуск устройства. Второе деление,-два значка, соотношение времен один к двум, означает, что за одну единицу эталонного времени, которую я проживаю, сидя на "пьедестале", общего времени протекает две единицы. Третье деление - три значка, масштаб один к четырем, и так далее, причем каждое следующее соотношение задается возрастающей степенью. Это означает, что последнее, двенадцатое деление шкалы изменяет относительную скорость времен в 4096 раз!
- Послушай-ка моего совета, Ньюкмен, - сказал я, обращаясь к Марте. Продай нашим ученым этот чертов "пьедестал". И деньги выручишь, и община успокоится!
- Не могу. Дик. Это мой шанс, пойми. Я столько ждал чуда и - вот оно! Уйдем в будущее вместе, Дик!
- Есть хоть какая-нибудь польза от твоих путешествий?
- Это не путешествие во времени, как обычно его понимают, - Ньюк пустился в рассуждения, не заметив, что Марта встала и ушла. - Все рассматривают путешествие во времени так, как если бы оторваться от своего времени, переместиться в другое, прикрепиться к нему и начать жить там. Но это, по-видимому, невозможно. Нельзя оборвать живую нить, которую мы тянем за собой от момента рождения, нельзя оборвать пуповину настоящего. Но можно изменить относительное течение времен, нашего и эталонного. Тогда для меня наше время прокручивается, как пленка, с бешеной скоростью проносится мимо, и я остаюсь вне его действия. Причем скорость все бояее возрастает. А я, сидя на "пьедестале", проживаю всегда эталонную единицу. Понял? Если для меня это минута, то для вас - минута в квадрате, в кубе и так далее, в зависимости от заданного масштаба. Если час, то...
- Но что ты видишь? Что испытываешь? - Меня разбирала злость.
- Что я вижу? То же, что и вы, только мелких и быстрых изменений, движений не замечаю. А вижу медленные и большие. Например, как растет дерево или камень крошится, как река меняет русло. Часто ход событий предстает передо мной как ослепительное мелькание цветных пятен, и ничего разобрать нельзя. Когда ты стоишь достаточно долго в поле моего зрения, то я в конце концов замечаю тебя, фиксирую внимание и "всплываю". Для меня "пьедестал" это машина времени, хотя и без обратного хода, я переношусь в будущее на любой установленный интервал, не теряя при этом ни молодости, ни здоровья. А с вашей точки зрения я впадаю в летаргию, бесконечно затормаживаюсь.
- Но что тебе в этом? Скажи! Ты можешь перенестись в будущее, но вернуться не в силах. Ты можешь уйти от нас в эталонное время, но кто тебя вызволит, если нас уже не будет? Ты, конечно, мог бы впадать в зимнюю спячку, как медведь, но зачем тогда тебе жена?
- Подожди, при чем здесь Марта? - удивился Ньюк. - То, чем я занимаюсь, касается только меня.
