- Работаете? - спросил Сенькевич, невольно прислушиваясь к детскому крику.
- Надо, - ответил Децкий, - статью надо сдавать.
- Шумновато у вас, - сказал Сенькевич.
- Обычно я ночью работаю. Но ничего, уже мало терпеть, через год свою получу.
- Очередь подходит?
- Нет, к сожалению, кооператив.
Помолчав, Сенькевич спросил:
- Вы, наверно, в курсе, что у вашего брата похитили деньги?
- Да, - кивнул Децкий. - Ванда звонила.
- Это произошло утром двадцать четвертого июня, - сказал Сенькевич, на купалу. Я думаю, вы правильно поймете мои вопросы.
- Постараюсь.
- Мне важно знать, что вы делали в то утро, часов с восьми до одиннадцати?
- Вы полагаете... - удивился Децкий.
- Нет, не полагаю. Но наша работа, как и ваша, требует дотошности.
- Видите ли, мы с женой развелись, - погрустнев, сказал Децкий. - Дочь живет с ней. В субботу или воскресенье я забираю Люсеньку, и мы идем в кино, в театр или едем в лес или на озеро. Я ради нее и купил машину. Мне приятно ее катать, показывать ей заповедник... ну, да, наверное, вам понятно. Но в ту субботу жена отказалась отпустить со мной дочь, хоть и было договорено. Не знаю почему. Скорее всего, что ей не хотелось пускать Люсеньку к моим родственникам.
- Она сказала об этом утром? - уточнил Сенькевич.
- Нет, накануне вечером. А утром я проснулся поздно, томился, потом позвонил сотруднице, уговорил ее поехать со мной. Мы встретились в одиннадцать...
- Значит, все утро вы провели здесь.
- Да, дома.
- А где были ваши соседи?
- Уезжали в деревню. Они на каждые выходные ездят в деревню.
За стенкой сносное по громкости лопотание телевизора вдруг сменилось ритм-музыкой и песней на английском языке.
- Суббота - мой самый продуктивный день, - поделился Децкий. - Тихо, спокойно...
Сенькевич понимающе кивнул. Помолчали, дослушали песню.
- Сегодня похороны Пташука, - сказал Сенькевич. - Вы пойдете?
- Да, к двум часам.
- Кто сообщил вам о смерти? Юрий Иванович?
- Ванда. Днем. Юра как раз ездил за Верой. Мне очень жаль Павла, сказал Децкий, растирая виски. - Такая жуткая смерть.
Сенькевич вздохнул:
- Водка. Ночь. Дорога.
- Все так, - кивнул Децкий. - Но в сорок лет разбиться... Вот Юрина соседка разбилась, так ей хоть восемьдесят.
- Как, - удивился Сенькевич, - на машине?
- Ну, куда на машине. На лестничной площадке. В тот самый день, когда мы на даче купались и костер жгли. Шла, инсульт, смерть. Как говорится, ходячи. Бог, увы, делит не ровно.
- Причем весьма, - признал Сенькевич. - Скажите, Адам Иванович, ваш брат не предлагал вам взаймы на квартиру?
- Предлагал, и не взаймы, только я отказался.
- Если не секрет, почему же?
- Во-первых, я сам могу заработать, - сказал Децкий, - а во-вторых, по правде сказать, я должен ему тысячу. Он выручил меня, когда я разводился... И потом: у него своя жизнь, у меня своя. Я ведь давно мог найти должность с окладом, но хотелось другого...
- А вы никому не рассказывали про вклад брата?
Децкий задумался.
- Некому говорить, - ответил он скоро. - И вклад - какое мне дело.
Никаких позитивных сведений этот длинный разговор Сенькевичу не дал. С одной стороны, у Адама Децкого было достаточно оснований решиться на воровство: комнатка в шумной квартире, дряхлый раскладной диванчик, отживший свое стол, в перспективе многолетняя выплата за кооператив. И алиби у него ни на вечер, ни на утро не было никакого. Но - с другой Сенькевич интуитивно чувствовал, что Децкий чист. Из этого следовал обещающий новые заботы вывод: среди близких друзей Юрия Ивановича преступника нет: четыре пары и Пташук сели в поезд, когда тот вор находился в сберкассе; Адам Децкий приехал машиной, но непричастен; Глинский сидел на даче с пятницы. Но книжка, думал Сенькевич, зачем преступник возвращал в чемодан книжку? Ведь не ради же смеха. Такой риск: вновь войти в квартиру и вновь выйти. Была цель, умный вор зря не рискует. И время, время, минут двадцать заняла эта операция. Не приносил бы книжку - успел бы на поезд точно.
Жалелось, очень жалелось Сенькевичу, что уже нет в живых Пташука. Он по всем внешним данным тоже включался в схему преступления: жена и сын на даче, доступ к ключам имел наилучший, привычки Децких знал назубок, одна заковырка - прибыл электричкой. А есть своя машина, думал Сенькевич. Если от дома Децких на вокзал машиной, а еще от сберкассы к дому Децких снова машиной, то появляются минуты, и немало. Сенькевич отметил в уме, что надо расспросить гостей Децкого, где именно встретились на вокзале, когда и кто первым увидел Пташука.
- Давай-ка, Валера, прокатимся с ветерком, - сказал Сенькевич водителю и определил маршрут: от сберкассы к дому Децкого, а затем - на вокзал.
Тронулись, Сенькевич засек время. Потребовалось соответственно три с половиной и шесть минут. К ним Сенькевич прибавил пять минут, затраченные на повторное посещение квартиры. Округленно выходило пятнадцать минут, и значит, преступник должен был выйти из сберкассы в девять тридцать пять. Но это противоречило рассказу кассирши. И еще одно рассуждение мешало Сенькевичу принять такие расчеты: Пташук не мог бросить на вокзале свою машину. А чужую? А частник? А такси?
- Сколько, Валера, сейчас времени? - поинтересовался Сенькевич.
- Час.
- Обедать не хочешь?
- Как прикажете.
- Ну уж, прикажете. Попрошу. Может, отложим на полчаса?
- Хоть на час.
И они поехали к дому Павла.
Во дворе уже собирался народ. Сенькевич вышел из машины и подошел к толпе. У подъезда в кругу деловых мужчин стоял Децкий. Недолго подождав, Сенькевич его окликнул.
- Юрий Иванович, прошу извинить, что в такой час, - сказал он раздосадованному Децкому, - но минутное дело. Нет ли здесь кого-нибудь из ваших купальских гостей?
- Почти все.
- Пригласите, если не затруднит. Я на скамеечке обожду. Кого-нибудь, кто ехал вместе с Пташуком электричкой.
Через минуту к нему был подведен равный Децкому ростом крепыш и представлен:
- Смирнов. Петр Петрович.
Оставшись с Петром Петровичем наедине, Сенькевич пригласил его сесть рядом и назвался:
- Моя фамилия Сенькевич, я - инспектор уголовного розыска. У меня к вам, товарищ Смирнов, несколько вопросов.
