Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Не отвечаю на письма несчастных из мест заключения, не умею утешать. А что скажешь? Вот уж с месяц лежит на столе письмо одного из Твери со стихами (стишки тоже ничего себе), где он пишет: "Сижу за убийство, к которому не имею никакого отношения". Я понимаю - в лагере все сидят ни за что, но этот написал такими словами, что я ему верю, не сочинишь. А раз верю, то просто обязан я что-то, не знаю что, но предпринять. Однако письмо пока лежит без движения. Снимите с меня один балл! (Со скидкой на мою плохую кардиограмму.)

А вы поглядите, как я одет! Джинсики, маечка или свитерок, причесочка бандитская, перстень, цепь на шее. Такой подросток Ди Каприо, год рождения 1923-й. А сверху - не пальто от какого-нибудь Армани или, еще лучше, на меху от нашего портного Рабиновича (человек, уважающий себя даже больше, чем его другие уважают), а студенческая пуховка "Рибок", неновая - ну, Ди Каприо или даже его младший брат. А может, я спутал Ди Каприо и Аль Капоне?

Это я в ответе за то, что обе мои дочери не больно пре-успели в жизни при наличии просто явных, от Бога, способностей - у одной к музыке, а у другой к художеству. Ну, как я не настоял, не заставил силой их учиться и победить свое хиппство, когда ничего не надо, кроме фенечек, и все по фигу! Это что, их вина? Только моя - ведь я у нас считаюсь не только самым старшим, но и самым разумным. Сбавьте еще один балл.

А сам-то я, правильно ли я прожил, держась за юбку пусть и любимой жены, дома, в пенатах, на диванчике с книжечкой? Другие на байдарках опрокидывались в горные речки, ноги ломали, ходили на кабана в Алтайском предгорье, ставили паруса на яхтах в Средиземном море, взбирались на Эверест. Я ведь не подкаблучник, не страдатель по женской ласке, я мужик - именно тот бродяга с котомкой, которому "кроме свежевымытой сорочки", да и ее-то, свежевымытую, не надо! Я - Челкаш, я - Жак Кусто, я - солдат Иван Чонкин, я - Веничка Ерофеев! Почему же я позволил своему гороскопу (Дева) и обстоятельствам навязать мне совсем другую жизнь? Значит, нет, не бродяга, а: "Лидочка, подай-ка котлетку с жареной картошечкой". Вот и бляшки в сосудах, и шагреневая кожа моей судьбы сузилась почти до полного отсутствия. Тут можно бы снять два балла, но уже не с чего снимать!

Стихи мне приносят и песни в записях почти каждый день. Кто - просто на оценку, а кто и с корыстью, чтобы помог. Раньше отзывался, напутствовал, даже помогал, как мог, а теперь с порога отправляю. Говорю: пробивайтесь, как сможете, но во-первых, это пока еще плохо, а потом знайте: пробиться трудно и все места давно заняты! Ну и зачем им знать это? А если бы так Блок и Городецкий ответили Сергею Есенину? Конечно, как правило, все у них на самом деле слабо и беспомощно, но человек-то - он человек, надеется. Вот тот, из лагеря, пишет: "Из всех людей на свете я выбрал Вас - Вы единственный имеете сердце мне помочь". (Это что без вины за убийство срок мотает.)

Радуюсь ли я, по-настоящему, искренне, чужим удачам в песне? Отвечу, как ответил когда-то Оксане Пушкиной в интервью по телевидению.

Вопрос: - Михаил Исаевич, вы знаете, у актеров, у спортсменов тоже, существует профессиональная ревность друг к другу. А вот в вашей среде это тоже есть?

- Что вы! Мы рады успехам другого как своим собственным!

- Кого тогда вы могли бы назвать, кто так же успешно работает в песне?

- Никого!

Вот вам последний компромат, который я нарыл на себя. Мог бы еще и еще, да стоит ли? И так ясно, что не ангел. А баллов уже просто не с чего сбрасывать. Пощадите.

Ну, конечно, не ангел,

Не ходил по паркету,

А всему научился

У людей задарма!

И прищурясь, шатался

Я по белому свету

И на скользкой дорожке

Набирался ума!

А чужого, лишнего,

На меня навешано,

Слава нехорошая

Ходит по пятам!

Волюшка с неволюшкой

Круто перемешана,

Трепыхнулся, селезень,

Ты уже и там!

Ну, конечно, не ангел,

Есть и в чем повиниться,

И бывает, когда я

Это сделать готов,

Но со всеми в расчете

И свободен, как птица,

С отпечатками крыльев

В картотеке ментов.

Ну, конечно, не ангел,

Как-то даже неловко

Строить бывшему вору

Из себя мужика!

Но махнула рукою

На меня уголовка,

И братва обещала

Не снимать с общака.

ПРОЩАНИЕ С КНИГОЙ

Вот и рассказана еще одна жизнь. Не знаю - зачем? Может быть, для внуков. Для вас - еще одна, а для меня - моя, единственная, не та, что могла быть, а та, которая была. Была, и почти что прошла. Вот лежит стеклянный флакончик с нитроглицерином, и, когда прижмет, протягивает мне руку и переводит, как по тому - помните? - висячему Лидочкиному мосту через Волгу, сюда, обратно.

И продолжается жизнь. И я думаю, что никому я не враг, никакому народу и ни одному человеку. Ни об одном, которого видел глаза в глаза, не подумал, что это - враг. Разве что по запарке, когда очень уж мешали забить гол, так ведь тоже понимал, что это несерьезно.

Я немножко выдумал себя как большого футболиста, ни в каких серьезных командах я не играл, но навсегда во мне - сами мгновения, когда забивается гол, это ощущение сохранилось и в жизни, и в работе. Забить!

Может быть, я выдумал себя и как большого писателя, хоть и знаю всем и себе цену. Но когда слышу, как вы поете мои песни, совсем не ведая, что они мои, по-собачьи скулит от радости мое сердце.

Я не знаю своих истоков

Из чего, превратясь в реку,

Из каких родников и сроков

Средь лесов и годов теку.

Ни с какою рекою рядом,

Ни в соседстве ином каком,

Ни с какой скалы - водопадом,

Ни с какой воды - ручейком.

И хотя небольшим потоком,

А по камешкам, по песку,

Благодарный своим истокам,

Русло выглядел - и теку.

КОНЕЦ ПОСЛЕ КОНЦА

Это у жизни - один конец, а у книжек - сколько угодно.

Ну, отпустил меня Склиф с призраком надежды - вроде как полегчало. И знали они, конечно знали, что это самообман. Чудес не бывает.

Едва успело ТВ-6 снять о нас с Лидочкой получасовку "Даже звезды не выше любви", как потребовалась еще одна съемка - в кардиологическом госпитале им. Вишневского: а что там у меня в сердце действительно происходит?

А происходит там безобразие: ствол, откуда снабжается кровью сердце, закрыт на восемьдесят процентов бляшкой. И струйка жизни моей тоньше иголки для пришивания пуговиц, и за саму мою жизнь никто не даст и пачки сигарет "Мальборо".

В ней, в этой бляшке, твердой, как пепельница, - и весь футбол, и Первый Белорусский фронт, и ночные разговоры со следователем Ланцовым, и карцеры, и все триста съеденных любимых пирожных "Наполеон" с заварным кремом, и разногласия наши с самой дорогой мне женщиной Лидочкой. Такая, по расшифровке, встала поперек сердца запруда! Вот и решайте, говорят, жить вам или не жить... А между жить и не жить - предстоит операция на остановленном сердце с риском не запустить его снова после риска.

Попробуем жить, говорю, а у самого коленки дрожат. А как иначе?

Помните, я думаю, что все героические поступки совершаются по недопониманию?

Не спешите туда,

Там такая тоска,

Все равно,

Что в аду,

что в раю!

Но иду я,

И пальцем

Верчу у виска,

На последнюю

Ходку свою.

А приду ли назад

Или сгину

В тоске,

И на первое

Шанс невысок!

Но когда

Все висит

На одном волоске,

Много стоит ли

Тот волосок?

Отделение кардиохирургии - это куда суровее, чем кардиология, в которой еще готовятся к прыжку с парашютом. Здесь уже без парашюта!

Лежу, читаю Радзинского, потом Пелевина, по два раза каждый абзац - не врубаюсь. Хоть пацаны оба достойные, несмешиваемые, яркие, среди всеобщей серости.

Сестричка сказала: "В воскресенье - полнолуние". Просто так сказала, а я...

36
{"b":"42288","o":1}