– Так вот, этот Зубцов заявил, что если мы потянем его в милицию за этот чемодан, то он найдет на нас управу у прокурора и мы еще пожалеем… Вот мы и решили сами прийти к вам, показать чемодан и этот акт, все выяснить, а не ждать, когда он на нас наклепает бог знает что.
– Значит, испугались? – едва улыбнувшись, сказал прокурор. – А еще народные контролеры…
Маргарита Волошина, почувствовав поддержку Измайлова, набросилась на Бровмана:
– Я же говорила, что нечего с ним цацкаться, надо было его за шкирку и в милицию, мало ли чего он не хочет… Правильно я думаю, Захар Петрович?
– К сожалению, не совсем. Если Зубцов не хотел с вами идти в горотдел для выяснения всех обстоятельств, то насильно «тащить» его, тем более «за шкирку», как вы тут выражались, нельзя. Не имеете права.
Народные контролеры многозначительно переглянулись. Заметив это, Измайлов продолжил:
– Да, не имеете права, независимо от того, в каких отношениях он с прокурором, его женой или сыном…
– Про жену Зубцов не говорил, – уточнила Волошина.
– И на том спасибо, – усмехнулся Измайлов. – А если говорить всерьез, то про Боярского я действительно от сына, Володьки, что-то слышал – он раза два магнитофон свой чинить в мастерскую носил, а вот, как говорят, в списках моих знакомых не значатся ни Боярский, ни Зубцов. Да и какое это имеет значение? – Прокурор пристально посмотрел на Волошину и на других контролеров, а затем, встав из-за стола, открыл настежь окно и продолжил: – Не кажется ли вам, дорогие товарищи, что часто, слишком часто мы принимаем те или иные решения в зависимости от того, кто он, что он, чей сын, брат или сват?..
Не ожидая ответа, Захар Петрович сел на свое место, набрал номер телефона начальника горотдела внутренних дел. Никулин был у себя.
– Слушай, Егор Данилович, – сказал Измайлов, – срочно пришли ко мне кого-нибудь из ОБХСС…
Буквально через пятнадцать минут в прокуратуру приехал старший инспектор ОБХСС Юрий Александрович Коршунов. Измайлов передал ему, как говорится, с рук на руки народных контролеров. Были предприняты все необходимые меры к поиску и задержанию владельца чемодана.
В конце рабочего дня старший лейтенант Коршунов снова приехал к Захару Петровичу. Был он раздраженный, взвинченный.
– Недаром говорят: если баба встрянет – пиши пропало! – сокрушенно произнес он. – Ну и дошлая же эта девица!
– Контролерша, что ли? – спросил Измайлов.
– Ну да! Риточка-Маргариточка! У парней-то мозги сразу заработали. Хотели из мастерской позвонить нам. А там, как назло, телефон испортился. Этот паренек, Бровман, побежал к автомату. Автомат тоже не работал. Девчонка и уговорила забрать чемодан… Надо же было сморозить такую глупость! – кипел старший лейтенант. – Ведь вот, казалось бы, доброе дело сделали эти контролеры. Хорошо, засекли! И дали бы знать нам, не поднимая шума! Мы того голубчика постарались бы тепленьким взять.
– А что говорит Зубцов?
– Что говорит? Мол, какой-то человек попросил, чтобы чемодан постоял у него с полчаса. Приезжий, говорит. Дескать, куплю кое-что на рынке и заберу чемодан…
– Зубцов описал его внешность?
– В коричневом костюме. Высокий. Глаза серые… Никаких особых примет. В общем, мы составили подробное описание.
– Кто-нибудь еще видел этого человека?
– Других свидетелей не нашли.
– А та женщина, что мешок с редиской оставляла?
– Тоже не видела. По словам Зубцова, мужчина, оставивший чемодан, заходил позже ее.
– Кто эта женщина?
– Пенсионерка. Бывшая колхозница. Из деревни Желудево.
– Понятно… И что вы думаете обо всей этой истории? – спросил Захар Петрович.
Коршунов помолчал, подумал.
– Если все так, как рассказывает этот радиомастер…
– Других-то свидетелей вы не нашли, так?
– Так, Захар Петрович, – вздохнул Коршунов. – Я думаю, скорее всего, можно предположить, что владельца чемодана спугнули контролеры. В таком случае – положение швах! Ищи-свищи…
– А джинсы, майки, сумочки? Тут пахнет большими деньгами…
– Так ведь своя шкура дороже… Судя по количеству товара, спекулянт с размахом. Мелочиться не будет…
– Как по-вашему, Зубцов действительно непричастен?
– Не знаю, Захар Петрович. Поработаем – увидим…
– А контролерам он действительно угрожал? – спросил Измайлов.
– Судя по всему, было дело. Скорее всего, от испуга. За всю жизнь ни разу в милиции не был даже в качестве свидетеля, а тут вдруг такое… Кстати, Захар Петрович, кто будет вести следствие? Мы? Или у себя материалы оставите?
– Обсудим с Егором Даниловичем, – подумав, ответил Измайлов.
На следующий день он позвонил майору Никулину. Тот взмолился и попросил поручить расследование кому-нибудь из следователей прокуратуры. В милиции была запарка: один из следователей вышел на пенсию, другой был в отпуске…
По факту обнаружения чемодана было возбуждено уголовное дело. Измайлов поручил его Глаголеву.
Евгений Родионович Глаголев стал следователем зорянской прокуратуры при обстоятельствах, не совсем обычных. А вернее, совсем необычных.
Когда он появился первый раз, Гранская, проработавшая следователем вот уже больше десяти лет, в шутку назвала Глаголева Бертильоном, о котором только что прочитала интересную статью в журнале. В ответ на это он загадочно усмехнулся. О шутке Гранской вспомнили довольно скоро. И вот почему.
Как известно тем, кто увлекается криминалистикой, история Альфонса Бертильона – одна из самых ярких в анналах науки о преступлениях. Весной 1879 года в полицейской префектуре Парижа, известной под названием Сюрте, появился болезненный молодой человек, замкнутый и недоверчивый. До этого он пробовал себя в разных жизненных предприятиях, но безуспешно. Место писаря в Сюрте могло устроить разве что отчаявшегося неудачника. Тем более отец Бертильона был уважаемым врачом, вице-президентом Антропологического общества Парижа.
Короче, Альфонс Бертильон прозябал в углу одного из больших залов префектуры, внося в карточки описание личностей преступников. В то время еще не существовало такого универсального метода идентификации, каким стала позднее дактилоскопия. В картотеку заносились словесные приметы наподобие: «высокий», «низкий», «среднего роста», «особых примет нет», прилагались фотографии. Но это все мало облегчало работу полиции по установлению личности преступников.
Спустя четыре месяца после прихода Бертильона в Сюрте он сделал открытие, обессмертившее его имя. Духота, приступы мигрени и носовые кровотечения, мучившие Бертильона, не мешали ему, однако, находиться «во власти идеи». Он сравнивал фотографии арестантов, форму и размер носов, ушей. И, к общему смеху работников полиции, вдруг попросил разрешения обмеривать регистрируемых заключенных. Ему разрешили. До начала работы он стал посещать тюрьму, где производил свои измерения.
Не обращая внимания на недоверие и насмешки окружающих, Бертильон продолжал свое дело. Открытие его состояло вот в чем.
Если сделать 16 измерений, например, роста, объема головы, ушной раковины, длины ступни, тела до пояса и так далее и зафиксировать их в карточке уголовника, то подобрать другого такого с такими же данными было практически невозможно. И, когда идентифицировали по этому методу первого преступника, пришел день триумфа невзрачного писаря. Имя Бертильона прогремело. Бертильонаж – так назвали этот метод – победно зашагал по Европе. Правда, вскоре его повсеместно заменила дактилоскопия, но факт остается фактом…
Глаголев в какой-то степени стал следователем тоже по воле случая. Скорее, по несчастью.
С детства он увлекался рисованием. Рисование и помогло ему раскрыть преступление, из-за чего он получил от Инги Казимировны прозвище Бертильон.
После школы Женя Глаголев поступил в художественное училище, которое готовило ювелиров. Все шло хорошо, пока однажды…
Вытачивал как-то Глаголев дома деталь на маленьком станке и не уберегся – забыл или не захотел надеть предохранительные очки, и стружка попала ему в правый глаз. В больнице, куда он обратился лишь на следующий день, стружку извлекли, но с этого момента глаз стал видеть хуже и хуже. Врачи сделали все, что было в их силах, однако зрение у Глаголева скоро испортилось настолько, что он вынужден был теперь пользоваться очками с сильными линзами. О работе ювелира пришлось забыть. Потеря зрения в любом случае – горе, но, когда по болезни приходится расставаться с любимым делом, – горе вдвойне.
