– Каким поездом поедете? – уточнил Май.

– Нашим, – сказал прокурор.

– Будет сделано, Захар Петрович, – деловито произнес шофер, беря деньги.

А уже буквально через три-четыре минуты Измайлов увидел выезжавшие со двора прокуратуры красные «жигули», на заднем сиденье которых он узнал своего шофера.

До Рдянска можно добираться скорым поездом и местным, так называемым рабочим, который шел до областного центра в три раза дольше, кланяясь всем светофорам и останавливаясь на каждом полустанке. Скорый же проезжал Зорянск рано утром. А Захар Петрович не желал терять половину рабочего дня. Тем более четверг – приемный день. Записалось много народу. Так что местный поезд его устраивал больше – отходил в четыре дня и прибывал в Рдянск в девятом часу вечера.

Через час Май вернулся с вокзала и привез билет.

В оставшиеся до четверга дни на Измайлова навалилась масса дел. Да еще надо было закончить доклад. Как у студента перед экзаменами, ему не хватало одного дня. Последнюю ночь Захар Петрович почти не спал, все шлифовал свое выступление… Как-никак будут проверять…

Приехав на работу, он тут же начал прием посетителей.

Первой зашла к нему старушка. С жалобой на квартиранта, который выжил ее из дома, прикрываясь положением опекуна. Со слезами на глазах она рассказала, как несколько лет назад пустила жить к себе молодого здорового парня. И плату положила самую малость, пять рублей в месяц, отведя ему лучшую комнату.

– Больная я, старая, – делилась своим горем старушка. – Некому дров наколоть, печь зимой истопить. Да и боязно одной. Пусть, думаю, селится, живая душа в доме… Поначалу вежливый был, внимательный. Польстилась я на ласковые слова, прописала. Подала заявление в горисполком, что в опекуны беру… Он подружку привел, говорит, как бы жена ему. Однако в ЗАГСе не были. Ладно, думаю, дело молодое. Пусть живут у меня. И если с одной, так это лучше, чем по разным шастать. Как-никак вместе три года прожили, бабой Клавой звал меня. Говорил: вы мне как родная… Появилась в доме его разлюбезная, и все пошло по-другому. Переменился Сергей. Под ее дуду стал выплясывать. Сначала горницу заняли, меня в закуток определили. А краля эта бесстыжая и вовсе, видать, хочет меня со свету сжить. Чуть что, попрекает. Вон, говорит, сейчас молодые косяками помирают, а вы, говорит, небо коптите. Потом знаете что удумали? Дверь из моей каморки заколотили и прорубили другой ход. Чтобы, значит, у них свой был, а у меня свой. Я стала противиться, а злыдня эта заявляет: Сережа, мол, опекун, стало быть, вроде сына, и на дом имеет право, как близкий родственник, наследник как бы… А теперь и вовсе выгнали. У дальней родственницы живу… Что же такое деется, товарищ прокурор?

Измайлов стал успокаивать старушку, разъяснив, что положение опекуна и временная прописка не дают квартиранту никаких прав на ее дом и другое имущество. Согласно закону, опекунство – дело благородное, бескорыстное, и ни о каком наследовании не может быть и речи. Прокурор заверил, что будут приняты безотлагательные меры против обнаглевшего опекуна и его подруги.

Захар Петрович решил также ходатайствовать перед горисполкомом о лишении квартиранта старушки опекунства.

Затем зашла женщина с парнишкой лет шестнадцати. Посетительница попросила Измайлова помочь устроить племянника (племянник при этом не произнес ни слова) в общежитие машиностроительного завода, на котором он теперь работает, закончив ПТУ. Парнишка был родом из деревни, а у нее маленькая комнатка, тесно.

Записав фамилию парня, Измайлов взялся помочь в этом деле.

Около часа дня зашла последняя посетительница.

Когда она появилась на пороге, Измайлов узнал ее сразу. Последний раз она была у него полгода назад. Худенькая, невысокая, с тонкими чертами лица, с печальными глазами и обреченными складками возле уголков рта. И фамилию прокурор вспомнил тотчас же, Будякова.

Муж – пьяница. Работает на машиностроительном заводе слесарем. После принудительного лечения решением народного суда его ограничили в дееспособности. Короче, теперь зарплату Будякова на заводе выдавали на руки его жене.

Если она снова решилась прийти сюда, значит, муж принялся за старое…

– Опять пьет? – спросил Измайлов.

– Об этом уж стыдно и говорить, – тяжело вздохнула Будякова. – Я по другому вопросу, товарищ прокурор.

Она развернула подрагивающими пальцами листок, вырванный из школьной тетради, и протянула Измайлову. Захар Петрович взял теплую и чуть влажную бумажку. Нетвердый, почти детский почерк. «Мама! Уезжаю далеко и буду работать. За меня не беспокойся. Жить в нашем городе больше не могу из-за отца. Мне стыдно, когда меня дразнят ребята: „Аркашка – сын алкашки“. Ты не волнуйся и не плачь. Я скоро вызову тебя к себе. Аркадий».

Измайлов вспомнил и сына Будяковых. Пронзительно четко. Это было возле универмага. Именно там. В плоскости зеркальной витрины отражался мокрый асфальт. Шел дождь. Вечерело. Чей-то тихий голос остановил его, задумавшегося, торопившегося домой: «Здравствуйте, товарищ прокурор». Он тогда не решился спросить у Будяковой, помогло ли мужу лечение и как дела в семье. Потому что рядом стоял подросток. С длинными мокрыми волосами. Он был выше матери, этот Аркадий. Курточка кургузо сидела на его мальчишеских плечах, рукава были выше запястья. Да, какая-то обделенность бросалась в глаза. Наверное, оттого, что за его спиной за зеркальным стеклом витрины манекены кичились новенькими костюмами и куртками…

– Я так боюсь за него, – тихо всхлипнула Будякова. – Аркашке-то нет еще и пятнадцати годков… Где-нибудь сейчас голодный… Или чего доброго со шпаной познается…

Захар Петрович слышал об этой семье и от своей жены. Галина была классным руководителем Аркадия.

«Надо бы поговорить с Галей о нем подробней», – отметил про себя Измайлов. А посетительнице сказал, припомнив вдруг ее имя и отчество:

– Да вы успокойтесь, Зинаида Афанасьевна… Куда мог пропасть ваш сын?

– Если бы я знала, товарищ прокурор. – Она так же тихо перестала плакать и старалась незаметно утереть слезы. – Как пропал в ту пятницу, так до сих пор нету… Совсем ведь малой…

– Может, к родственникам подался?

– Я уже ездила в деревню. Всех дружков поспрошала. Никто ничего не знает… Помогите отыскать Аркашу. Не дай бог, к дурной компании прилепится… Он доверчивый…

– Поможем. Конечно, поможем, – поспешил ответить Захар Петрович. Хотя в чем-то главном он вряд ли в силах был помочь. Корень зла куда более недоступен, чем поиск мальчика. Измайлов с горечью спросил: – Ну зачем же вы даете мужу на выпивку? Знаете же его…

– Что вы, товарищ прокурор, не даю! – испуганно воскликнула Будякова. – Даже на обед. Бутерброды делаю, котлетку заверну, молоко… Я ведь знаю, как ему доверять…

– Тогда на какие деньги он пьет? Вещи выносит из дому?

– Господи, что у нас продашь? Пьет на то, что на заводе получает.

– Как? Ведь зарплату выдают вам?

– Это верно, зарплату мне. Спасибо вам, хоть немного легче стало… А сверхурочные платят ему.

– Не понимаю. Все, буквально все, что он зарабатывает, должны выплачивать только вам. Ясно? По решению суда…

Будякова недоверчиво посмотрела на Измайлова.

– А Яков говорит, что заработок за субботу и воскресенье – его деньги. Отдых, говорит, и мое здоровье в те деньги вложены.

– Странно. Ему на суде все объяснили, не так ли?

– Почему же тогда по выходным дням прямо в цеху выдают?

– Это нарушение! Понимаете? Не должны!

– А все-таки выдают…

– Хорошо, мы это проверим… Скажите, часто ему приходится работать по выходным?

– Да почти каждую субботу. И по воскресеньям случается. – Будякова задумалась, молча пошевелила губами и стала загибать пальцы: – В прошлом месяце, значит, три раза было. В позапрошлом… Не помню, товарищ прокурор, сколько точно, но получается, что дети отца и не видят-то. Или на работе, или пьяный. Какое же может быть воспитание? Я ведь тоже работаю. И еще обстирываю, обшиваю семью. А магазины? Пока все очереди отстоишь… Мальчишки мои в женихи вымахали. Отцовский присмотр нужен, твердая мужская рука…