Тот, кто сказал первым эти слова - "угрызения совести", знал, что говорил. У нее постоянно грызло внутри, потому что она была виновна; Кира вынесла себе такой приговор после Сережиной гибели: виновна. В том, что не увезла его из России, в том, что недооценила ситуацию с потерей работы, в том, что не смогла понять, что он - не "другие", и в том, что была Натке скверной матерью... да, и в этом тоже. Еще была виновна страна, в которой опытный знающий инженер оказался на улице и не мог прокормить свою семью. "Никогда, слышишь, никогда не скучай по этой стране-людоедке, - писала она Вере, - Бармалеева переулка больше нет".
"Ненавижу себя", - говорила себе Кира, просыпаясь утром, и с этими словами начинала новый день. Наверное, проще было бы не начинать вовсе, но этого она не могла себе позволить из-за Натки. И, стиснув зубы, она проживала этот день, а за ним еще один, и еще... В один поздний летний вечер ей показалось, что она сходит с ума. За окном шумел сильный дождь, она легла, перед тем как погасить свет, долго говорила с Сережиной фотографией на стене напротив; в ногах тихонько похрапывал Муська. Кира и раньше разговаривала с Сережей вслух; она никогда даже не пыталась оправдаться, но просто объяснить - так, чтобы он понял, чтобы он знал главное: чем он был для нее. Только один раз она сказала ему это при жизни в тот медовый сентябрьский день в Павловске. Только один раз. И в этом тоже ее вина. Кира щелкнула вылючателем... и услышала, что кто-то тихо вошел в комнату и сел в ногах кровати, рядом с Муськой. Она не испугалась, только кожа на голове пошла мурашками, и окликнула шепотом:
- Это ты?
Наваждение длилось целую минуту, в течение которой она не сомневалась, что Сережа молча сидит в ногах кровати. Потом, через силу протянув руку, она включила свет и увидела проснувшегося Муську. После этого случая она стала принимать психотропные препараты и иногда, чтобы ускорить действие, запивала их вином.
И не было никого, кто бы сказал ей необходимые, хоть и бесполезные слова, которые говорятся в таких случаях: "Прекрати себя изводить... все равно не вернешь... надо жить дальше", а Натка... Натка в день похорон на кладбище, увидев ее лицо, попросила: "Мама, поплачь" - и, опасаясь оставить одну, провела с ней в Купчино первую неделю. А потом... потом старалась ограничиться телефонными звонками, и Кира поняла - почему: ее дочь не была монстром, просто она тоже считала ее виновной. В своей неудавшейся карьере эстрадной певицы Натка винила не Вадима и не бабку, а ее, Киру, свою мать. Чаще всех забегал Санек и приносил ей какие-нибудь продукты: сгущенное молоко, баночку растворимого кофе или коричные булочки, испеченные женой. В его присутствии не делалось легче, но все-таки не хотелось, чтобы он уходил. Как-то раз, прощаясь в прихожей, он сказал Кире:
- Господи, как я тебя понимаю... - И поцеловал несколько раз подряд теплыми губами.
Она догадалась только когда он ушел: это он вспомнил себя после ее побега к Вадиму. И в этом тоже она виновата: зачем вышла замуж не любя? Виновна... Через два года ее подобрал Геннадий, вПходил и постепенно сделался необходим по той простой причине, что, кроме этого человека, в ее жизни никого не осталось.
Уже через три дня Финляндия представлялась Кире случайным сном, а единственной реальностью опять была студия и впечатляющий список сокращенных, висящий у входа. Пока она чудом уцелела, пока... И Кира с головой окунулась в этот давно ставший своим мир. Дни пестрели разнообразными встречами, телефонными переговорами, выездами на натуру; их программа по-прежнему высоко котировалась на студии, а Кирино ведение в прямом эфире считалось лучшим на всем канале. Придирчиво изучая себя на экране, она, в общем, оставалась довольна: подтяжка, на которую она решилась год назад, заметно обновила ее лицо. За исключением глаз... если глаза - зеркало души, то что у нее там? Пепел, зола, остывшие угли. Чему тут удивляться? Странно другое: как женщине с такими глазами до сих пор небезразлично, как она выглядит... Подтяжка унесла деньги, отложенные на отпуск, и Кира хитрила сама с собой, будто это необходимо исключительно для ее работы, не желая признавать правду, которая заключалась в том, что она слишком привыкла быть красивой. Она была не в состоянии отказаться от привилегии увидеть свое лицо в зеркале таким, каким она видела его всегда. Сегодня, если не считать ночных отеков под глазами, она выглядела приемлемо - пока Время щадило ее. А завтра? Но Кира давно приучила себя не думать о завтрашнем дне, вполне довольствуясь днем сегодняшним. Прошлой осенью в день Лицейской годовщины в Царском Селе они снимали, как из Золотых Ворот дворца выезжала в "роллс-ройсе" старая королева Великобритании вся в красном, как алая роза на фоне догорающей вечерней зари. Глядя на нее, Кира подумала тогда: "Да... королевы и стареют по-королевски - могут себе позволить". Она не могла - и упрямо не хотела думать о том, что с ней будет завтра; наверное, поэтому ее так раздражала мысль о незаменимости Крокодила Гены. Единственное, что как-то примиряло ее с этим невозможным человеком - это его немыслимое, небывалое благородство. В этом немолодом крикливом таксисте жило благородство царского морского офицера: он видел в Кире Женщину и преданно служил ей. Никаких намеков, никаких "случайных" нескромных прикосновений, ничего - Крокодил Гена в суконном френче с золотыми лычками и коротким кортиком на боку...
"Дорогая моя пожизненная подруга! - писала ей Вера. - Извини, но мы с тобой уже не девочки... Вспомни: у тебя больное сердце, свалишься - некому будет подать стакан воды. И потом, ведь совсем необязательно расписываться".
Вера и ее муж если и не выиграли "марафон", то во всяком случае выдержали его до конца - и жили теперь в собственном доме все в том же штате Нью-Джерси, переменив городок с названием Little Falls на другой - по имени Squirrel Wood, что означает в переводе Беличий лес. Создавалось впечатление, что они специально выбирали места с такими поэтическими названиями. Вера писала подруге от чистого сердца, не замечая, что, будучи сама физически неспособной на любую сделку с совестью, предлагает ей сомнительный компромисс. Но Кира не могла на него согласиться - скорее уж Кипринский...
Кипринский был по крайней мере из их актерской братии, свой. Они случайно столкнулись в кафе во Дворце Искусств, обрадовались друг другу, ударились в воспоминания, и под впечатлением встречи Кира пригласила его на обед. До развала концертной организации Кипринский работал в иллюзионном номере - на пару со своей женой, которая умерла три года назад. Он пришел, принес бутылку вина, и все шло вполне нормально, пока он не заговорил о жене. Оказалось, что она умерла от заурядного вирусного гриппа, и Кипринский не мог простить врачам ее внезапной смерти. Кира просто не поверила своим ушам, когда он вдруг сказал самым серьезным образом:
- Лечили ее черт знает чем... и залечили. Я тогда еще не знал, а ведь главное лекарство было под рукой, рядом - ее моча. Надо было элементарно пить свежую мочу три раза в день. И все, и была бы жива...
Потом он стал подробно рассказывать о необыкновенных целебных свойствах мочи и добавил, что мочу не всегда принимают внутрь: при воспалении горла ее можно употреблять для полосканий. Кира ошеломленно поддакивала, и, ободренный ее вниманием, он перешел на описание пятидневных сухих голодовок... Кто бы сейчас поверил, что каких-нибудь пять лет назад не было в их концертной организации мужчины галантнее Семена Кипринского. Так и не поняв, какое впечатление произвел на Киру своими медицинскими выкладками, он продолжал позванивать и в конце концов, не дождавшись очередного приглашения, не выдержал:
- Милая Кирочка, - сказал он ей мягким бархатным баритоном. - Не замыкайтесь в своем одиночестве, пригласите в гости: такое уж наше вдовское дело - жалеть друг друга.
Искренность подкупает, и они снова встретились; но о чем бы ни шла речь, она нервничала и все время ждала, что вот сейчас он заговорит о моче... Но, главное, она не могла нарушить своего четырехлетнего вдовства... не могла и не хотела. Особенно отчетливо она почувствовала это с другим человеком, который сначала показался ей интересным - настолько, что она приняла его приглашение в ресторан. И опять это был актер, один из тех, с кем свела ее работа над очередным сюжетом программы. Он работал в знаменитом драматическом театре и сам тоже был знаменит. Правда, скорее в прошлом, но сам он так не считал и по привычке продолжал носить темные очки, отгораживаясь ими от узнающих взглядов толпы. Свою несомненную заинтересованность Кира обнаружила, собираясь в ресторан: она провела у зеркала битый час, давно с ней такого не случалось. Чувство будоражащего волнения не оставляло ее, когда она ехала к условленному месту встречи, и когда входила рядом с ним в переполненный зал ресторана, и когда просматривала принесенное официантом меню...
