Валентин Сычеников

Ведьмино озеро

В современном городе перемены погоды происходят порой малоощутимо для его обитателей. Вчера светило солнце, дул ветер, сегодня заморосил бесконечный дождь, а некоторые так и не заметили изменений сквозь бронестекла своих всеклиматических квартир. Иное дело - в деревне, где большая часть времени проходит под открытым небом, да и жилища, не снабженные центральным отоплением, то и дело теребят своих хозяев: погода сменилась, прими меры. Но и сельские жители, и городские в большинстве своем любят весну - тепло, солнышко, и неприязненно относятся, скажем, к позднеоктябрьской мерзопакостной слякоти. А тут - грянула она именно в те дни, когда в крохотную деревушку, затерявшуюся в глубинке, пытаясь догнать ускользающее отпускное время, заявились Петька Сырьев и его давний друг и наставник художник Иван Федорович Казанцев. Казанцев уже прижился в Постничах, выезжал сюда не первый год и в разные сезоны. Он-то и соблазнил Петьку посулами захватывающей рыбалки, наваристой, щекочущей ноздри ухи. Предвиделась возможность и поохотиться. Правда, Петька совершенно не разбирался в то открывающихся, то закрывающихся периодах отстрела разных птиц и зверей. Но в Постничах их и знать не надо.- заверил Казанцев. Единственный в округе охотинспектор, добродушный Панкрат, только рукой махал, с типичным прижимистым "а-я" в выговоре, разрешал: "Стряляй, чаво там... Ты ж ня браконьер какой... Ну, сшибешь утку, аль глухарку - не обяднеет лес..." Действительно, лес в этих краях, оправившихся от войны, был весьма богат дичью. Зайцы и лисы, лоси и кабаны, мигрируя по пущам, нередко забредали и на деревенские задворки; укромные лесные поляны и опушки заселяло изобилие птиц. На многих небольших, но богатых кормом озерках трепыхались, отъедаясь, стаи уток. В сумерках слышалось и голготанье гусей. Но, конечно, не столько жажда охотничье-рыбацкой удачи заманила сюда Петьку. Хотелось отдохнуть от городской толчеи, суеты будней, полюбоваться красотами золотоосенней природы, а главное, прихватив этюдник, побродить-с Иваном Федоровичем, поглядеть рождение его мастерских зарисовок. Вот почему Петька, несмотря на множество домашних дел, бросил все, согласился. А тут неудача. Обычно после Покрова погода в этих краях устанавливается тихая, ясная. А нынешней осенью, с самого их приезда, вот уже вторую неделю лил дождь, временами перемежаемый ледяной крупой и колючим снегом, выл ветер, растрепывая деревья, загоняя зверье и птиц в самые дальние глухие углы. Какие тут этюды да охота, не говоря уж о рыбалке!.. Иван Федорович и Петька, запертые непогодой в избешке, жарко топили печь, коротали время, потягивая крепко заваренный чай, и вели неторопливые беседы. В этом им охотно помогала баба Варя. Она жила в соседней избе. Старик ее давно помер, дети, повзрослев, разлетелись. Она же сама из деревни никуда не выезжала, читать едва умела, и потому была рада каждому приезжему. Хотя, к слову, за многие последние годы чуть ли не единственным таким человеком был Иван Федорович Казанцев. Он был прост в общении, отзывчив, мог и сам рассказать немало, и другого внимательно выслушать. Потому и сдружилась баба Варя со спокойным и общительным художником. Стараясь не тревожить его слишком часто, она тем не менее любила зайти вечером, попить чайку, поговорить. Дивясь, слушала бабка рассказы Казанцева о разных городах и краях, выставках, академиях. Сама же вспоминала о себе, деревне, родственниках и соседях. Казанцев уже знал всех жителей, все прошлое Постничей, но всегда внимательно выслушивал снова и снова одни и те же истории, вылавливая упущенные ранее мелочи, уточняя подробности. Петьке же интересно было все. И про "первую ампирялистическу", свидетельницей которой была девяностолетняя баба Варя, и про революцию, приплывшую в деревню как-то тихо, не сразу, и про коллективизацию, перевернувшую все вверх дном, и про немцев и партизан, разруху, голод, смерть последней кровавой войны, прошедшей по округе пожаром. Повествовала баба Варя подробно, колоритно, на своем простом, но казавшемся Петьке особом, музыкальном, языке. Кое-что, конечно, присочиняла, но не кривя душой - увлекаемая воображением. Чем давней были события, несомненно подлинные, тем богаче обрастали они неожиданными порой деталями, дополнениями, штрихами. От этого некоторые рассказы воспринимались как полубыли-полулегенды. А особенно бередили фантазию воспоминания бабы Вари о молодости.

* * *

Кое-что о Постничах Петька уже знал от Казанцева. Видел эти края, здешних людей на его картинах, этюдах, набросках. На них была, к примеру, сама баба Варя, окруженная, как нимбом, хороводом лиц. Была и ее избушка - с освещенными закатом окнами и орущим петухом на крыльце; летние зори и осенние дожди, праздничные пляски и кресты на кладбище. Многие картины совмещали реальность с фантастикой. На одной, например, в корне кряжистого дуба почему-то торчала старая лодка, на другой сосна росла прямо сквозь крышу дома; был там широкоплечий, совершенно лысый парень, прижимающий костер к голой волосатой груди и красивая нагая женщина, протягивающая руки из мрачного озерного омута... Многое, конечно, было откликом на сказки, которые тут, несомненно жили. Сам Иван Федорович не любил пересказывать чужие истории, а на отдельные Петькины вопросы доброжелательно улыбался: "Вот приедешь - сам увидишь, услышишь". И теперь Петька, забыв и про рыбалку, и про этюды, слушал, удивлялся. А непогода, как ничто лучше, помогала в этом.

* * *

Беда только, что чуть ли не в первые же дни приезда Иван Федорович простудился. Теперь он лежал на высокой деревенской кровати, обливаясь потом, смешно кряхтел, ворочался с боку на бок. Кое-какие лекарства, прихваченные из города, не помогали. Казанцеву становилось все хуже. Баба Варя еще пыталась отпоить его своими - особыми снадобьями. Но бессильны оказались и они. Потому однажды, вспомнив некий чудодейственный рецепт, она вздохнула: "Эх, гуся бы табе, Хведарыч, дикаго... да иде ж узять-то яво..." Петька не стал ничего уточнять, но принял фразу на свой счет. На следующий день, несмотря на противный секучий дождь и жалящий ветер, он с утра до потемок мотался по берегу озера. Но... Не только на гуся не вышел, но и захудалой утки не поднял. Большое озеро, на берегу которого примостились Постничи, продувалось насквозь. И стало ясно, что птицы, явно предчувствуя непогоду, предусмотрительно спрятались в места поукромнее. Вернулся Петька поздно. Злой от неудачи, голодный и продрогший, он сунул в угол бесполезную двустволку "тулку", пряча глаза, словно чувствовал себя виноватым, сварил картошки, открыл банку "Снетки в томате". "Вот тебе и наваристая уха, вот тебе и гусь с яблоками", - молча ехидствовал он, тыча вилкой в жестянку с жалким красным месивом. Иван Федорович, догадываясь о причинах Петькиной угрюмости, сопереживал ему. Но не утешал - мудро молчал, пока Петька не наелся и не отогрелся. А потом, стараясь переключить его мысли, стал говорить о последних выставках, поездке за границу... Как обычно, уже в ранних сумерках зашла баба Варя. Поохав вокруг Казанцева, она с укоризной обратилась к Петьке: - А ты чаво увесь день по тресте шатаешься? Тожить захотел хворь споймать? Каво табе там надоть? Да ишшо с ружжом? - Гуся, - буркнул Петька под нос. - Гу-у-ся?!.- нараспев отозвалась она.- Ишь, каво задумал... Дак откель же гусь в таку круговерть да в таку пору? - Мало ли...- пожал он плечами. - И ня мало, и ня много, - твердо обрезала баба Варя. - Птица - она вумней нас. Она все заране чуить - попряталася. - Ну так куда же она попряталася? - вскинулся Петька. - Не под землю же провалилась?! - Не, унучек,- ответила назидательно бабка. - На нашем озере ты яё в таку непогодь ня сыщешь. Она, ежли ня улятела так в лясу, на махоньких озерках уся. И пошто дарма шастать? Вот погода возвернется... - Эх, баб Варь, - заговорил Иван Федорович, явно вступаясь за Петьку, - и ничего ты не понимаешь в охотничьем азарте. Это ведь как? Это неизвестность. Не добыча тут важна, а стремление, поиск. Будет - не будет, найду - не найду, попаду - не попаду - вот такая неясность, ожидание и есть мать азарта. Во всем, как, скажем, в игре, так и в охоте - это тоже игра с удачей. А положи тому же охотнику кучу дичи под нос - разве ж азарт появится? Ну, возьмет одну, а остальное бросит, уйдет и все. Вот скажи, баб Варь, стала бы ты играть в беспроигрышную лотерею? Пожалуй, ни в какие лотереи и другие азартные игры баба Варя в жизни не играла. И ответить сразу не могла. Зато Петька, хотевший все преподнести сюрпризом, досадуя, что это не удалось, и его раскрыли, смутился, в безудержном стремлении уйти от разговора вспыльчиво воскликнул: - При чем тут азарт? Ну при чем? Гусь там... или журавль в небе... Есть охота. Надоело эту дрянь лопать, - он пхнул кулаком банку из-под снетков. Иван Федорович даже оторопел от такой резкости. А баба Варя внимательно глянула на Петьку, догадалась, что тут не так что-то, не в снетках, конечно, дело, не в азарте, а в чем-то другом. И гусь, если и нужен Петьке, так не для себя - баба Варя сразу вспомнила свою фразу, выскользнувшую в связи с болезнью художника. Она тронула Петькину патлатую голову, ласково сказала: - Ты, унучек, охолонь. Все равно не поверю, что так уж дичи тебе захотелось... И картошка есть у нас, и огурцы, и - вона - окорок копченый. Чаво про голод лопочешь? Годков-то сколько тебе? Двадцать пять? Иде ж ты голоду натярпелся? То-то. Голод, он, ох, лют. И вот, деревня наша - с недоеду начиналась. Ить Постничи - это что? Так смеялися над нами другие... И баба Варя пустилась в воспоминания.