Теперь лес на горе оказался густо населен, но люди прятались, изведав горя, и потому не спугивали тишину.

Только шорохи в ночи стали гуще.

Вокруг костра сидели втроем, тень не в счет. Я был радостен.

- С тобой на пару мы бы поработали, отец, - приговаривал он. - Шел бы с нами, а? Ведь воевал когда-то? Воевал. Да как! До сих пор легенды рассказывают. Ведь подумать грустно, - обратился он к женщине, - каким воином он был! Сотню новобранцев за него предлагали! А теперь? Сидишь тут, - корил он У. - Думаешь, тогда война была, а сейчас - шутки? Сейчас, может быть, и похлеще, чем тогда.

- Когда - тогда? - рассердился У.

- Да во время той войны, великой.

У раздраженно засопел, попытался промолчать, но не смог: может, вино в голову ударило или час такой выпал.

- Не было никакой войны, - отрезал он высоким вредным голосом. - С чего ты взял, что была война, да еще - великая?

- Как это с чего? - несколько оторопел сын. - Все говорят: великая война, великая победа.

- Много ты знаешь! - фыркнул У.

- Да это все знают! Хоть ее вот спроси!

- Я знаю, - подтвердила женщина. - Полчища захватчиков хлынули на страну с северо-востока. Чужеземцы были сильны и свирепы. Сильных они убивали, слабых порабощали. Разрушали города и сжигали деревни, - женщина говорила словно бы наизусть, как школьник отвечает хорошо вызубренный урок: этот урок вдалбливался в головы уже несколько поколений. - Но в решительный час народ сплотился вокруг правителя, как большая дружная семья вокруг мудрого отца. И была война, славная самоотверженностью солдат, подвигами офицеров и дальновидностью военачальников. А потом была великая победа, и стране выпало счастье долгого и прочного мира. А многочисленные пленные и горстка предателей, оставшихся в живых благодаря доброте правителя, направлены были копать канал на северо-востоке - откуда пришли жестокие и куда бежали трусливые. Только, по-моему, канал так и не выкопали.

- Вот! - сказал сын.

- Все это складно. Но войны не было, - отозвался У.

- А что было?

- Я хорошо помню, что тогда было: голод был. - У помолчал, преодолевая нежелание говорить об этом, но все же продолжал: - Два года подряд голод был. Засуха. А знаешь, с голоду люди злыми становятся. Самое спокойное это если человек целый день работает и получает столько, чтобы самому поесть и семью накормить. Лучше, чтобы на завтра не оставалось, тогда он завтра снова работать пойдет - куда денется! С сытыми ладить труднее: если у него есть все и надолго, с чего он тогда слушаться станет? Приказы выполнять? Но, с другой стороны, сытый человек - спокойный. Разве что с жиру дурь найдет, побезобразничает немного, кровь разгонит. Вообще же сытый боится, как бы не отняли у него его достояние, а потому особых беспокойств начальству не причиняет. Пока были зоны, вопросы эти решались довольно просто, поскольку излишки отнимались, продукты производства распределялись между работниками, голодных не было. А тут голод настал, настоящий. Экономика - штука хрупкая. Сломались стенки, разделяющие зоны, но сломалось и что-то в экономике страны. А голодными, по-настоящему голодными людьми управлять трудно. Потому, кто долго голодает, если даже кинешь кость, он воспримет это не как дар небес, а как должное. А если человека за работу его не кормить, он и работать перестанет. Зачем ему работать? Так ничего не дают и этак ничего. Что работай, что нет - все одно. Дальше - хуже. Дальше он думать начнет, где хлеб доставать. А голова у него свободна, и руки тоже, работать-то он бросил.

Я слушал, все еще усмехаясь, но усмешка сползала с его лица. Женщина совсем затихла.

- Дальше - хуже, - повторил У. - Есть хочется, чем дальше, тем сильнее. Когда голодный начинает пищу добывать другим путем, не работой - тогда и происходят беспорядки. Голодный человек - страшный, он слов уже не понимает, ему слово - ничто. Он на любое преступление пойдет, потому что мирные и послушные скорее подохнут, а по-другому - надежда есть: может жив будешь, или хоть нажрешься разок. И начались грабежи, разбои, убийства. Поджоги начались. В обычные времена на разбой идут одиночки, а тут чуть не все. Кто не в открытую грабит - тянет что где плохо лежит, до чего достать можно. Запасаются: вдруг еще более черный день выпадет. Наблюдают. Голодный человек, он внимательный, он-то заметит, на что сытый и взгляда бы не обронил. Так и пошло: кто горит ясным пламенем среди бела дня, кто с голоду помирает, а кому уже ничего не надо, лежит в пыли и улыбается от уха до уха глоткой перерезанной. Вот тогда и заговорили о войне. И это поначалу даже всех обрадовало. Так надоела жизнь голодная и тоскливая, что хоть каким переменам обрадовались бы. А раз война - все, как при войне. Одних сразу в армию забрали, там хоть кормили. Других прижали. Когда в мирное время безобразничаешь, одно дело. Но если в стране законы военного времени действуют - спрос другой. Тут нарушитель уже враг или пособник врага, поскольку непослушанием своим нарушает общее единство и помогает противнику. Введены были военные трибуналы. Чиновники форму надели. Работать от зари до зари - это само собой. Как же - война! У кого запасы были - отобрали. Кто позволял себе говорить лишнее, исчезал. Война многое предполагает. Защитников кормить надо, порядок охранять. И через некоторое время тишь настала. Раз молчат - все довольны. Все слушаются приказов и работают от зари до зари. Война.

- Понятно, война, - странным голосом проговорил сын.

- А солдаты копали канал, тот самый северо-восточный. И те, которых брали за беспорядки и разговоры, тоже копали канал. Только отношение к ним было другим и охраняли их, чтобы не разбежались.

- А подвиги, победы? - нехорошо усмехнулся сын.

- Трудовые победы, - поправил У. - "В работе - как в бою", "Труд - как подвиг", "Мы ведем бой за лучшую жизнь для всего народа". По этому каналу, видишь ли, должна была вода пойти, чтобы от засухи спасать, если повторится. Овощи еще сажать собирались на северо-востоке.

- Посадили? - мрачно спросил Я.

Отец покачал головой.

- Чем же все это кончилось?

- Да как поумирали все строители канала, так все и кончилось. Легенды сложили про героев. Родным сообщили, что пали героями на поле брани. Меня приплели, про меня и без того сказки рассказывали, а тут старые слухи переиначивали на новый лад. Войну называть стали великой. В общем, победили сами себя, - подытожил У грустно.

- Да, - задумчиво глядя в неяркий огонь угасающего костерка промолвил сын. - Война без войны. Интересно. А знаешь, я не отказался бы с тогдашним вашим правителем поговорить. Забавный, наверное, был человек?

- А это, как я слышал, не он придумал, - опять устало поправил У. - В верховных жрецах тогда был такой Рока, Рока Мудрый - если полностью, или Рока Тихий, как еще его называли. Большого ума, говорили, был, людей знал. Литература, живопись, музыка, театр - что все они делали бы без войны? Правда, людей думающих и творческих несколько поубавилось, потому что из их числа формировались отряды доблестных строителей канала. Зато оставшимся был предоставлен простор: воспевание героев, воспитание на их героических примерах, клеймение трусов и врагов, воздаяние заслуг и сведение счетов - весь набор.

- Да, - задумался Я.

Его воинство дремало, притаившись в незнакомом лесу на горе. Беззвучно несла свой караул тень.

Карательные отряды Полководца ушли уже далеко по дороге, их словно и не было вовсе. И войны не было, а было, продолжалось, счастье спокойного и прочного мира, время работы и послушания.

4

Наутро Я собрал своих молодцов.

- Отец, - обратился он к У безлично (отец-родитель, отец-отшельник, отец - просто старший уважительно). - Я тут тебе работку подыскал подходящую.

Три дня Я гонял с горки на горку, по скалам и кустам новоявленных экстремистов: учил драться. У работал тренером и по совместительству тренировочной грушей. Заодно воинство съело все его запасы, так что вопрос о пропитании встал ребром. Я надумал было устроить вылазку, а кстати проверить на деле боевую подготовку отряда. Но У решил по-своему.