- Видишь, - сказал старику постоянный его собеседник. - Тобой гордятся.

- А что им делать-то? - ответил старик. - Что им еще остается делать? Конечно - гордятся. Куда они денутся?

- Значит, канал наш - большое дело.

- Еще бы не большое! Сколько народу полегло. Наверное, не маленькое.

Я копаю. Выпало все-таки. Привел сержант и ткнул: вот тут! Яму для столба, полтора на семьдесят. Времени до обеда. Поставить надо столб под телефонную линию. Телефон добрался до этих мест, чтобы руководство здесь, на канале, могло получать самую свежую информацию со всех подразделений строительства, чтобы легче было разносить в пух и прах подчиненных - не выезжая на место, не сходя с места, не вставая с мягких сидений. Кроме того, телефон еще удобен для тех, кто сверху и сбоку: расширяется сфера получения информации. Поди узнай, о чем говорили двое наедине! А теперь будет третий в этой цепи - телефонист. Телефонистом можно поставить проверенного, достойного человека. Любой предпочтет сидеть на телефоне, а не копать ямы под телефонные столбы. Телефон - прогресс, телефон цивилизация. Столб - опора прогресса и цивилизации. Следовательно, я проводник прогресса и цивилизации. Я копаю яму и тем прокладываю в дикий край путь прогрессу и цивилизации.

Что-то с сержантом не то. Дал срок до обеда, а работы на полчаса. Копать легко, даже слишком легко. Никаких камней - песок. Не сухой песок, мокрый, и потому копать еще легче. Дождь льет, но я его не замечаю. Мне не положено замечать дождь, обращать на него внимание. Я должен копать, будто нет никакого дождя, потому что приказ - понятие священное, а дождь нет. Во всяком случае, в армии. Или - для армии? Не знаю. Копаю. Песок уже не сырой. Песок мокрый. Не от дождя, дождь - чепуха. Вода просачивается снизу. Здесь болото. Кругом болото. Стоит упасть на колени, и на земле на почве, точнее, - остаются две ямки и быстро наполняются водой. Снизу. Песок плывет. Я вычерпываю его лопатой, как ложкой, жаль, что лопата - не ложка. Здесь нужна лопата-ложка, большая-большая. Чтобы ею зачерпывать и выплескивать весь этот песчаный кисель. Ложка для великана, кисель для великана, питающегося камнями, - песок такому можно давать на десерт.

Мокро, очень мокро и холодно. Что сверху мокро, это ничего, не стоит внимания. Мокро снизу. Сапоги тонут в жиже, и жижа проникает в сапоги. Руки быстро становятся красными, потом фиолетовыми. Говорят: руки синие. Это неправильно. Руки становятся фиолетовыми от холода - первое самостоятельное открытие. Если по такой фиолетовой руке стукнуть, пятно будет морковного цвета. Бездна красок - богатая палитра.

Я вычерпываю и выплескиваю подальше песчаный кисель, и яма, которую я копаю, постепенно все больше становится похожа на воронку. На воронку от взрыва чего-то большого и незаглубленного. Очень обширная и совсем не глубокая получается воронка. Если взять по вынутому объему, то давно уже есть яма для столба, вероятно, в этой гипотетической яме уже можно было бы утопить столб целиком. Но даже очень большая воронка не устроит сержанта. Воронка - это не яма для столба.

Холодно, мокро.

Я мокрый насквозь. Мокрые руки на мокрой лопате. Неизвестно как, неизвестно, какими путями попадает на ручку лопаты песок, втирается в кожу. Да, копать все-таки желательно было бы сухой лопатой. Минутку, надо подумать. Нет, нельзя останавливаться, надо копать и думать одновременно. Я же умный, во всяком случае, не глупый, что же можно придумать в данной ситуации? Нет безвыходных положений, не бывает. Не должно быть. Что тут можно сделать?

Хорошо бы заморозить песок и долбить его ломом. Тоже работа не сахар, но зато уж что выкинул - то твое. Но для этого нужно ждать ноября, когда земля застынет, а у меня срок до обеда. И я не волшебник. Не подойдет. Но что еще, что еще, что еще можно придумать? Не знаю. Я не могу думать. Я могу только копать - пока еще могу. Очень скоро, пожалуй, я не смогу и этого. Воронка уже не большая, она - огромная, и сапоги почти совсем затянуло песком. Я слышал про людей, которых закапывали, но ни разу не слышал, чтобы люди закапывались сами. Наверное, никому не хватало упорства, если у меня его хватит, я буду первым.

Выкопать яму невозможно, не в моих силах. Не выкопать, не выполнить приказ сержанта тоже невозможно. Не по моральным причинам - мне сейчас плевать и на будущий прогресс, и на всю цивилизацию. Песком плевать. Но сержант! Ему ведь тоже приказали, и он из меня не знаю что и кого сделает, если приказ не будет выполнен. А песок течет. Слышал, думал - метафора, для красоты слога. Правда. Чистая, девяностошестипроцентная. Такую правду водой запивать, а то глотку сожжет. Но что же делать, что можно сделать? Одно уже ясно: не копать. Зачеркнуть, устранить в таблице спряжений: "я копаю". Останется еще - ого! Ты копаешь, он копает, они копают. Моя яма по сравнению с каналом, как комар рядом с динозавром, Но когда-нибудь динозавр издохнет, а комар останется.

Тут неожиданно шумно стало в квартире. Пришли школьники с двумя учителями или воспитателями, на экскурсию, на внеклассный урок. Учиться на живом примере.

"На полуживом", - подумал старик.

- Как вы удостоились чести стать в ряды строителей канала? - задал вопрос учитель.

"Хорошо говорит, - отметил старик. - Учительская манера: внушает самой постановкой вопроса. Значит, то, что я встал в ряды - уже честь".

- Нужно было проявить себя с лучшей стороны, - произнес он вслух, громко.

Дети молчали послушно и внимательно: ждали откровений. Каких откровений, умницы?

- Разумеется, - подбодрил учитель. - А что вы лично для этого сделали?

- Учителя своего разоблачил, - медленно и злорадно ответил Л'оро, глядя в блекнущее, застывающее педагогическое лицо. - Придирался ко мне очень мой школьный учитель. Незаслуженно, - я-то же - хороший, не зря ведь потом канал доверили строить. Куда уж лучше? А кто может зря придираться к хорошему человеку? Ясно - враг. Ну, я и стал за ним следить: за каждым словом, за каждым поступком. Внима-а-тельно. Разоблачил в конце концов, оказалось, и вправду - враг. А меня за это - как сейчас помню! - на канал.

Воспитатели ушли, увели с собой детей.

- Зачем ты так? - упрекнул собеседник.

- А как надо было? - рассердился старик. - Правду сказать? Нужна им наша правда! А ложь, все равно, что та, что другая - ложь. Так какая разница?

Собеседник бесшумно вышел из комнаты, неслышно прошел в санузел и даже там умудрился обойтись без лишних звуков.

- Ты пойди в кухню, - сказал ему старик, не открывая глаз. - Дам еды много. Поешь. Мне больше не надо.

Мусоровоз в час урочный увез содержимое урн. Я на трубе водосточной сижу, играю ноктюрн. Сверху смотрю я на малых сих, тех, что внизу, людей. Гвозди бы сделать из всех из них - много бы было гвоздей!

У Лоро имелись когда-то хорошие шансы на простую и легкую жизнь. К призыву у него было образование, три курса. Не бог весть что, но на безрыбье, - а безрыбье тогда было крепкое, - он мог бы надеяться и даже, пожалуй, рассчитывать. Стариком он, конечно, тогда не был, какой уж там старик - двадцать один год. Опасный апостроф после первой буквы в древнем родовом имени он незаметно опустил, и звали его все просто Лоро, безобидным простеньким именем, которое в переводе с малоизвестного диалекта означало - попугай. В армию Лоро шел с охотой, все равно служба была неизбежным делом, а за время ее, - так он думал, - возможно, рассеются сами собой неприятности, накопившиеся к двадцати и одному его годам стараниями его собственными, окружающих и времени.

Время шло сложное.

На сборном пункте, раскладывая личные дела призывников по потребной системе, спросил его заезженный работой капитан:

- Родственников за границей не имеете?

Он помолчал тогда самую малость и ответил: "Имею", - скрывать не приходилось, слишком легко все можно было проверить: только папку раскрыть.

Капитан, потеряв к нему всякий интерес, переложил листочек в какую-то отдельную стопку, назвал номер команды, к которой Лоро был отныне прикреплен. Ему надлежало этой команды держаться и с ней двигаться когда и куда скажут. На канал. На полжизни или на всю жизнь - как это вышло для многих. И все.