Советские газеты заполнены типично русскими вопросами: "Кто виноват?" и "Что делать?" Все "Ох!" и "Ах!"...
Почему-то никто не поставит вопроса прямо: кто поджег бикфордов шнур, вызвавший пожары и взрывы вдоль советских границ? Когда и как началась расистская вакханалия, под лозунговую трескотню о дружбе народов? Страна выживет лишь тогда, когда поджигателей назовут поименно. И накажут, а не отправят тихо на почетную пенсию...
У меня сложилось твердое представление о том, кто, где, когда заложил динамит под многонациональный Советский Союз и зажег шнур...
Я никому не хочу навязывать своего мнения. Я буду рассказывать о своей жизни, размышлять о ней и прошу читателя думать вместе со мной. Прав ли я? Если не прав, то в чем?
...Конец войны застал меня в бункере, в котором мы с братом и еще восемь человек прятались от эсэс и латвийских добровольцев, охотившихся на евреев. Вбежал Жан Липке, рослый белокурый латыш, и закричал, что на улицах Риги советские солдаты, но чтоб никто не выходил... Через несколько часов он принес новые костюмы, добытые им неизвестно где; люди сбросили с себя тряпье, а мы с братом -- чужую немецкую униформу, благодаря которой нам удалось бежать из концлагеря.
В новых отглаженных костюмах мы вышли на улицу. Навстречу советские солдаты. Они затащили нас в подъезд и стали раздевать. Мы кричали, что мы евреи, чудом спаслись, они смеялись и стаскивали с нас брюки.
Жан Липке снова спас нас, он стал кричать, что тут же отправит солдат к коменданту, окликнул проходившего офицера, и солдаты, подальше от греха, исчезли. Жан не согласился с нами, что это антисемитский поступок. "Они евреев и не видели, -- сказал. -- Они победители и в обносках, а вы вон какие богатеи! Богатеи у Советов не в чести..."
Возможно, так оно и было, однако в те же дни нас остановил офицер в чине старшего лейтенанта. Мы шли к Жану Липке, который жил на полуострове. Относили одолженные им костюмы. Чтоб попасть к Липке, надо было пройти пустырь. Тут, на пустыре, нас и спросили резко, с украинским акцентом:
-- Хто вы такие?!
Мы объяснили. Вдруг лицо старшего лейтенанта перекосило. Стало багровым.
-- Жидовские морды, -- вскричал он. -- Мы, советский народ, воюем, а вы прятались в подвалах, служили немцам... Я вас, сволочей, тут же всех застрелю... -- Он кричал те же слова, которые были на устах латвийских фашистов. Что из-за нас-де, евреев, все беды, все войны, что мы кровопийцы проклятые и так далее, и прочее. Я бы, признаться, подумал, что он переодетый доброволец из латышского легиона, да вот только акцент свидетельствовал, что он ни за кого себя не выдает. Какой есть, такой есть...
В течение нескольких недель подобное повторялось со мной трижды. То в продуктовом магазине у меня требовали документы, а затем орали, что от евреев нет прохода. Жаль, что Гитлер не всех уничтожил. То в автобусе... Это тоже были отнюдь не переодетые добровольцы из легиона, а словеса были легионерские...
Признаюсь, это оставило ужасный осадок. Но мне не хотелось верить, что это лицо освободителей. Мы хорошо относились к русским, ведь они действительно нас спасли!... Всюду есть поганые людишки и хорошие люди. Во всех нациях.
Иные мои знакомые, семьи которых были истреблены латышами, о латышах без ненависти и слова не могли произнести. Я понимал их горячность, но думать так, как они, не мог.
Латыши -- убийцы? А Жан Липке, латыш из Рижского порта, который спрятал 42 еврея? А шофер Карлис Янковский, в доме которого мы скрывались? А братья Розенталь? Я был обязан им жизнью. И потому мой первый рассказ о них.
2. ЖАН ЛИПКЕ, ЕГО ДРУЗЬЯ И ЗНАКОМЫЕ
Мы начали готовиться к побегу из концлагеря, услышав, что в телефонной будке, у "воздушного моста", как его называли в Риге, написан карандашом адрес, по которому следует идти беглецам... Об этом знали многие. Передавали на ухо друзьям, знакомым, которым доверяли. Появилась надежда.
Мы видели до войны Жана Липке, докера из порта, но совсем не думали, что спасение евреев -- его работа. Что Жан бросил клич: "Кто вырвется из-за колючей проволоки и найдет меня, тот в Риге не пропадет!"
Бежать было трудно. По обе стороны от лагеря располагались склады боеприпасов гитлеровских военно-воздушных сил, окруженные сторожевыми вышками. Точнее, бежать было некуда. Удерешь из лагеря, окажешься на территории склада "Люфтваффе". Однажды мы с братом отодрали доски от забора, выскочили из столярной мастерской, выстрелы с вышки загнали нас обратно.
Дождались, когда нас погнали на работу вне лагеря. На станцию Румбули, где разгружались вагоны с обмундированием. Два комплекта мы спрятали в сортире. Отпросившись в сортир, переоделись в солдатские мундиры. Когда с грохотом и лязгом подошедший поезд отвлек часового, мы бросились бежать.
На пути нас ждали тысячи опасностей: полевые жандармы с серебристыми цепями на груди, солдаты, просившие закурить, офицер, которому мы не отдали честь. Но нам повезло. Мы добрались до телефонной будки. Никакого адреса там не было. Ни на стенах, ни на потолке... Оказалось, адрес был в другой будке, стоявшей не на виду.
Не знаем, кто сообщил Жану Липке о беспокойных "солдатах", снующих возле телефонных будок. Но только он вышел на нас сам. Он прогуливал собаку, породистого колли. Наклонился погладить золотистую шерсть колли, не сводя с нас взгляда...
Через несколько минут мы шли, по одному, в сторону парка, пробежали арку незнакомого двора, где Жан Липке ждал нас возле маленького домика с гаражом на две машины. Это был дом шофера Карлиса Янковского. Убежище, в которое нас привели, находилось под гаражом.
Оно напоминало строительный участок. В углу громоздились кирпичи, в бачке разводили цемент. Немолодой инженер, который убежал из лагеря днем раньше нас, строил стену.
Оказалось, неделю назад была облава. Взвод бандеровцев и латвийские легионеры с собаками. Собаки навели бы на бункер -- в этом ни у кого не было сомнения. Застрелили бы всех: и хозяина дома Карлиса Янковского, и евреев-беглецов. Спас, как всегда, Жан Липке. Он ворвался в убежище и сказал:
-- Все за мной! Облава! -- На нем был костюм матроса Латвийского флота. Он был очень внушителен в этом костюме, высокий, широкоплечий. Широкое славянское лицо. Властный взгляд серых глаз.
Он бросил латышам -- охранникам из батальона по-латышски:
-- Ребята, это со мной! На разгрузку! -- И вывел евреев из оцепления.
И вот теперь сооружали стену. Тайник в тайнике. Примерно треть подвала была отгорожена новой стеной и как бы не существовала. Дверца была частью кирпичной стены. Позднее в убежище проник соглядатай. Не то гестаповец, не то просто вор. Мы успели спрятаться. Он обшарил все углы. Ушел ни с чем.
Я в прошлом был столяром. Соорудил в отгородке двухэтажные нары. Когда их построили, нам с братом дали отоспаться. Мы спали три дня и три ночи.
Убежище в доме самого Жана Липке было во дворе, под свинарником. Здесь и искали евреев. Гестапо за поимку еврея давало награду -- две бутылки водки, три кило сахара. Кто-то из соседей донес. Но собаки в свинарнике потеряли чутье. Спаслись беглецы.
Иногда Жан Липке уводил еврея прямо из гетто, однажды из концлагеря, когда работали вне его. Ребенка унес, посадив на плечи. Своего друга Хаима Смолянского спас от смерти, отведя рукой дуло полицая:
-- Если его хочешь застрелить, вначале прикончи меня!
-- Отвели Смолянского в участок, где Жану Липке удалось подкупить стражу.
Когда Жан увидел, что за ним следят и днем и ночью, привлек к делу двух латышей -- братьев Розенталь, у которых были дома с обширными подвалами.
Не все так сказочно удавалось. Купили на деньги богатого еврея морскую яхту, чтобы уйти в Швецию, -- провалились. Кто-то донес, когда яхту готовили в путь... Один из подвалов обнаружили. У евреев было два автомата, они отстреливались, пока их не прикончили, одного за другим.
После очередной "акции", когда немцы увозили на смерть женщин, стариков, детей, -- всех, кого считали "неработоспособными", Жан ходил несколько дней как больной. Он считал себя чуть ли не виноватым, что не мог всех спасти. Он испытывал острое чувство стыда от того, что существуют латыши, которые бахвалятся друг перед другом, кто больше евреев застрелил...
