Как же так, кипятилась следовательша, замечательная была женщина, похожая на Эльзу Кох (на вопросы я не отвечал, в следствии не участвовал, а так мы разговаривали). Как же так, я вынуждена читать вашу графоманию, а ее даже ваши друзья не читают! Что ж вы меня за графоманию посадили, говорил я, но едва ли это был сильный ответ.
Конечно, я прекрасно понимал моих свидетелей, не мог не восхищаться их хитроумией и находчивостью, но что-то меня коробило: я же все-таки писатель, пусть графоман, всю жизнь на это потратил - а никому, оказывается, не нужно... Тоска. В тюрьме не так просто с юмором.
И вот я читаю показания очередного свидетеля. Свидетельницы, скажу я для ясности. Знакомы ли вы... Да, знакома. Где, когда и при каких обстоятельствах... Я знаю имярека много лет, отвечает моя свидетельница, а я читаю ее слова в протоколе, и напротив сидит Эльза Кох. Я знаю его как замечательного человека и прекрасного писателя... - продолжает моя свидетель-ница, и это зафиксировано в протоколе. Он не совершал никаких преступлений, а уже много месяцев находится в тюрьме. А потому я, исходя из моральных, этических, нравственных соображений не буду отвечать на ваши вопросы. Кроме того, он был арестован с такой дикой, бессмысленной жестокостью, в тот день и в тот час, когда его дочь, оставшаяся без арестованной матери, была в родильном доме, рожала, что я вообще не стану с вами разговаривать. Дальше вопрос: знаете ли вы, свидетель, что за ложные показания и отказ от дачи показаний вы несете ответственность по статье такой-то? Знаю, отвечает моя свидетельница. Распишитесь. Подпись.
Я читаю протокол, мороз по коже, и думаю: только бы слезы не потекли все-таки тюрьма, долгие месяцы, разумеется, слабость, случается с пожилыми людьми. Говорят, Горький в последние годы постоянно плакал. Не знаю, плакал ли он на Соловках, едва ли, но когда стоял вместе с Роменом Ролланом на мавзолее и мимо них шли танки, оба они, рассказывают, плакали от умиления. Нет, здесь у меня было не умиление, нечто другое, что никак не следовало обозначать перед сидящей напротив дамой.
Но я все-таки не выдержал. "Как она вам?" - постыдно спросил я. "Что как?" - холодно сказала моя Эльза Кох. "Ну как она вам показалась, вы ж в первый раз ее видите?" - "А... - она поджала тонкие губы, - обыкновенная фанатичка, допрыгается..." Так мне и надо, подумал я тогда.
10. Нет, она, разумеется, не была фанатичкой, я попробую, если удастся, объяснить о чем речь, но здесь дело было еще в том, что эта моя свидетельница была человеком ничем и никак не защищенным: в то время она разошлась с мужем, у нее были дети, от старшей дочери посыпались внуки, работала моя свидетельница в каком-то занюханном институте научным работником, и, чтобы выкинуть ее оттуда, следовательше стоило только пальцем шевельнуть и набрать номер ее администрации. И никакое Би-Би-Си ее бы не защищало - подумаешь, выкинули с работы, когда людей убивают в психушках!
А между тем этот свидетель следствие должен был бы заинтересовать ну, исходя из пользы дела. Именно эта барышня занималась моим архивом, а он и х очень интересовал - шесть обысков только в день моего ареста! А знаете что такое архив писателя-графомана? Шесть чемоданов и сумок с моими рукописями, письмами, фотографиями, книгами кочевали по Москве; я-то понимал, что они непременно придут, а если возьмут, обратно не получишь, жалко. А у кого тогда были большие квартиры, место для хранения архива, да еще чтоб человек не слишком близкий, чтоб и м в голову не залетело, что у него что-то может быть? Много условий. Найдешь, договоришься, отвезешь, а у него неожиданно семейная драма, развод, имущество делить они не станут, а эти чемоданы оставленной жене - зачем? Или, напротив, приведет человек в дом барышню для совместного проживания - а это, скажет, что за хлам?..
И вот однажды моя свидетельница перевозила очередной раз мое барахло из пункта "А" в пункт "Б" на машине своей приятельницы, и машина эта, натурально, заглохла где-то в центре - уж не напротив ли Лубянки? Они остановили такси и под изумленными взглядами прохожих и гаишников перекидывали чемоданы и сумки из одной машины в другую...
Много можно было бы вспомнить всякого рода занятных подробностей в развитие темы, но, пожалуй, достаточно. Я думаю, более того - убежден, что режим наш со всеми его супербомба-ми, самой большой в мире карательной машиной и дружбой на века между народами рухнул или, говоря словами Розанова, слинял в три дня, именно потому, что моя свидетельница сказала ему - "Нет". Сказала тихим голосом, может быть, даже - про себя. Но сказала так твердо и определенно, что где уж этому режиму было удержаться. Как тот самый неизвестный солдат на большой войне. А я знаю эту барышню: если она скажет - "нет", "да" из нее уже ничем не вышибешь, пусть неделю будешь стоять перед ней на голове - не уломать. "Сибирский характер", - говорил Юра Левитанский. Правда, он имел в виду другую женщину.
11. Тут понимаете, в чем дело: есть вещи, которые нам всё равно не понять, хотя и очень хочется докопаться - откуда такой характер, сила, цельность, из чего и как она может произойти? Ну, бывают, бывают люди герои или святые с пеленок. Я таких не встречал, но об этом написано, сказано, наверно, есть. Как говорится: не стоит село без праведника. Стало быть, если стоит, где-то есть и праведник. Но это особый случай - чего тут понимать и размышлять, как сейчас модно говорить - харизма, мол, и всё тут. Хотя как ее определяют - эту самую харизму, не возьмусь объяснить, внешность, что ли, на нее тянет? У одного на щеке бородавка, у другого рык звериный... Но всем почему-то ясно - у этого, мол, есть харизма, а у этого нет. И все подтверждают или молчаливо соглашаются - явный харизматик.
Оно, конечно, необыкновенность, особенность или, скажем, предназначенность судьбы - значит много и для каждого, кто к такой судьбе так или иначе прикоснется, но я, по простоте, думаю, что и, скажем, обыкновенность такой исключительности немаловажна, нам и в ней может быть дано понять нечто значительное.
Вот, коль я уже вспомнил Лескова, история "запечатленного ангела" иконы, которую чиновники "запечатлели", отобрали в монастырь, а староверы, которым икона принадлежала, подменили ее копиею во время пасхальной заутрени. Чтоб исполнить сей подвиг, один из староверов прошел с одного берега реки на другой при бурном ледоходе по цепям. Замечатель-ная история, все ее помнят, наша классика. Но на самом-то деле, как сам Лесков в другом своем сочинении признался, сюжет был несколько иным. Да, дело было, действительно, в Киеве, мост через Днепр только еще строился, цепи только что натянули, и некий каменщик, уполномочен-ный товарищами, отправился с киевского берега на черниговский во время ледохода. Всё так. Но не за иконою лежал его путь по цепям над бурным ледоходом, а за водкою, которая на том берегу стоила много дешевле. Отважный малый налил бочонок водки, повесил его себе на шею и, взяв в руки шест для баланса, благополучно возвратился со своею ношею, которая и была распита во славу святой Пасхи.
Думаю, это никак не умаление подвига, и речь тут не просто о русской удали. В простой этой и вполне житейской истории можно многое разглядеть, а быть может, и понять.
12. Вот и в моем случае, никакой такой явной харизмы у моей свидетельницы не было - обыкновенный, скромный, славный человек, жила всегда трудно и только на себя рассчитывала. Человек твердый, так сказать, с принципами: если любит - любит, а нет - не взыщи. Что еще? Ну, скажем, для меня, несомненно, женщина красивая. Но ведь тоже, как говорится, проблема - кому-то хороша, а кто-то пройдет мимо и внимания не обратит. Причем тут это?
Впрочем, ее глаза я никогда забыть не мог. Тоже, словно бы ничего особенного, такие глаза глядят на нас сейчас с экранов телевидения, ничем не удивить. Но это другое, а ее глаза я навсегда запомнил. Я не большой путешественник по лесам и не грибник, но приходилось, бродил, бывало, даже по тайге. И вот шагаешь по настоящему, не дачному, а всамделишному лесу, он на сотни верст тянется, сумрачно, страшновато, подымешь голову - и вдруг в листве, нет, не в листве, в хвое, такая бывает тяжелая, густая хвоя, ель, лиственница, подлесок - блеснут глаза: дикая ли кошка, птица какая-то, глаза внимательные, о чем-то своем, затаенном, на чем-то сосредоточенные таким подлинным на тебя дохнет... Короче, совсем не те глаза, что смотрят сегодня со всех экранов телевидения.
