- Это он, знаешь, зачем? - зашептала Рита в ухо Льву Ильичу. - Он ведь все подслушивающую аппаратуру боялся, а там, считал, им будет трудней установить, воду можно пускать в ванне...
Лев Ильич так и застыл с холодцом во рту.
- Я привел этот, может и незначительный эпизод из боевой биографии товарища Гольцева для того, чтоб сказать, что человек и в малом виден, а может, в малом-то он лучше и виден. Это я по опыту работы с жильцами могу утверждать особенно твердо, - он опять строго посмотрел на Семена. - Спи спокойно, товарищ Гольцев, и за наш дом не тревожься. Чем сможем - поможем вашей замечательной семье. И поэтажный план нарушать не дадим.
Все выпили в некотором даже оцепенении.
- Ну ты даешь, Борис Иваныч, с поэтажным планом! - хмыкнул через стол Ирин муж.
- А ты думаешь, это шуточки? - обиделся ЖЭК. - Попробуй посиди хоть день в нашей конторе - не то запоешь. Это кажется легко - напоминай, мол, чтоб платили. А как быть с растущими потребностями - они ж постоянно растут? вот оно в чем дело-то. А базис? Я имею в виду дом - как он может расти, когда строительство закончилось, государственная комиссия его приняла? А что такое государственная комиссия? это уже навсегда. И это не философия, заметьте, а суровая действительность наших дней. Конечно, если считать, что потребности только от грязи да из обломков навсегда канувшего в прошлое, как полагают некоторые, которые стажем перед нами гордятся. А мы имеем дело с живым человеком. А живой человек, известно - у меня у самого потребности растут и все остановиться не могут! - подмигнул он Ириному мужу.
- Я думаю не очень и уместно здесь про эти свои... как вы их определяете... - начала дама в пенсне.
- Потребностями. И не я их определяю, - не сдавался ЖЭК, - а директивные партийные документы. Ну-ка, пусть нам старый коммунист разъяснит: как быть, когда дом построен на века, а человек что ни день - меняется? Сегодня в совмещенном, так сказать, санузле не желает сидеть, а завтра ему подавай индивидуальный бассейн для прыжков в воду! Не всегда жилец такой сознательный, как наш юбиляр... Простите.
- То-то вот, что "простите", - ввернула дама в пенсне.
- А может, музыку послушаем? - сказал Ирин муж. - У меня записи есть новые...
- Будет тебе, - вмешалась нянька, - записи! Чай, не именины.
- Что-то и не кушает никто, - поднялась тетя Рая, - вот и холодец остался...
- Эх, тетя Рая, тетя Рая! - думал Лев Ильич, глядя в ее потухшие глаза, на неприбранные седые волосы, в тусклое, неживое лицо. Ну конечно, горе сейчас все сокрушило, даже не горе, а верно, полное отупение ото всего. Это я-то раз за два года забежал, а потом и вспоминать не решался, а тут день за днем - и этот горшок, и эта аппаратура, да еще, наверно, не самое тяжкое, было и еще чего - и дочери, и их раздражение, и их жизнь, но главное монотонность, безнадежность - так вот изо дня в день... Тут уж потухнешь, сокрушишься. Да разве только это - ведь и другое было! И он представил себе полвека с этим Яшей - и когда он бегал мальчишкой со своим маузером - она уж и тогда была ему женой, чуть не в восемнадцать лет привел он Раю к своему отцу. Да ведь еще и дед, отец Яши!.. Тут удивляться не тому надо, что потухла и потускнела, а что жива - вон холодцом своим потчует!.. Да ведь кроме жалкого преуспеяния, карьеры ненатуральной, пустой, когда этот Яша в своем райкомовском кабинете чьи-то судьбы решал, кроме всего этого была красота и молодость, пришедшаяся на двадцатые лихорадочные годы, а были еще годы тридцатые, вот где звездный-то час тети Раи, когда она во имя любви совершала свой подвиг! И он представил себе Лубянку, Кузнецкий, толпу этих женщин, Раю, однажды не выдержавшую этой бесконечной тупой безнадежности - женщина ведь она была! "Вот она, еврейская женщина!" - и так печально стало у Льва Ильича на сердце. "Что-то слезы все близко", - подумал он. Как она пришла к этому человеку, как родилась та мысль? А что тут - и мысли не было: пришла к своему профессору за советом, за помощью, вчерашняя студентка - с томными глазами, с плавной полнотой... И ведь сделал, что обещал, вот ведь что удивительно! сколько было таких историй, когда, натешившись, про то обещанное и позабывали - погулять, воспользоваться сладкой возможностью, в том, какой грех, когда с врагом имеешь дело, а вот сдержать слово - за это могли и спросить по всей строгости классового сознания! Что ж, значит совесть заговорила? Да ну, какая там совесть! Читал недавно Лев Ильич его речи, и по тем даже временам поразительные - да никто себе такого никогда еще не позволял: средь бела дня лгать на весь мир, упиваясь собственным каннибальским красноречием, даже не пытаясь - да что там, принципиально не желая! - соблюдать хотя бы видимость правосудия или вообще хоть какие-то человеческие нормы. От того кровавого пафоса и сегодня, спустя сорок лет, почитай их открытыми глазами, муторно становится - но ведь читали, глотали ту кровавую жижу!.. "А что, не нравится?" - вдруг перебил себя Лев Ильич. Желудок не справляется с такой пищей? А когда те, кому тот профессор вколачивал осиновый кол в глотку, да, да, те самые - с маузерами, и не год, не два - двадцать лет гуляли! - или они соблюдали нормы судопроизводства? "Не нравится?.." "Стоп, - сказал себе Лев Ильич, - это другая тема..." Но вот почему он все-таки сдержал слово? Потому только Яша и выкрутился, через пять лет вернулся, Рая еще одну дочку ему родила, а еще через тридцать лет спокойненько в красном гробу плюхнулся в глину, провожаемый все теми же речами? Почему?.. А может, профессор за то с Яшиным братом сквитался? эх, темна была вода, не разглядишь! Чтоб еще брата - отца Льва Ильича спасти и ее волооких библейских глаз не хватило б, Эсфирь, быть может, только... Нет, и Эсфирь ту задачку не решить, да ведь и Артаксеркс, и первый человек после него в Сузах, так страшно погибший за то, что осмелился злоумышлять против иудеев не Сталин с Вышинским! - хмыкнул про себя Лев Ильич.
- Разрешите и мне два слова? - Лев Ильич налил себе водки, но не встал, а голову опустил.
За столом замолчали, только дама в пенсне, фыркнув, что-то бормотнула.
- Конечно, Левушка, скажи, ты ж знаешь, как тебя Яшенька всегда любил, ты один у Илюши... - тетя Рая снова заплакала.
- Мой дядя, - начал Лев Ильич, - Яша был легким человеком. Такому человеку, как он, и жизнь была б нужна совсем другая - легкая. А она его с самого начала вон куда потащила. Веселый он был человек. И выпить с ним хорошо было, и поговорить про все на свете, и по улицам погулять. А он, видите, как схватился еще мальчишкой за тот маузер, и держал его, пока его самого тем же маузером... Не ту жизнь он выбрал, а может его не та жизнь выбрала - не по его плечам. И все-таки счастливым он был человеком - мой дядя Яков. Таким счастливым, что вот и сегодня, глядя на страшные эти... - Лев Ильич запнулся, представив не дававший ему покоя, не уходивший из глаз красный гроб, плававший в глиняной яме. - Провожая его, думалось: ну как же тебе повезло, Яша! А счастье его, радость - а ведь он это знал, понимал, всегда понимал, потому и бывал порой веселый как ребенок, - посчастливилось ему встретиться с тетей Раей...
- Ой, что ты, Левушка! - охнула тетя Рая.
- И так посчастливилось, - поднял на нее глаза Лев Ильич, - в самом чуть ли не детстве, когда он себя и человеком еще не сознавал, мужчиной не был. Это, вон, книжные люди все полагают, что коль держит человек в руке пистолет, или там ножик, он - мужчина. Не так ведь, а, тетя Рая?
- Ну знаете!.. - вскинулся Семен.
- Да уж знаем, - не сбился Лев Ильич. - Куда как знаем, навидалась Россия мальчиков с ножами и пистолетами, возомнивших себя мужчинами. Да уж так, кто берет нож, те же от ножа и погибают. Не нами это сказано, а иначе не бывает. И не у таких, как Яша, спину ломали, не такие, как он, за тот стаж собственной кровью расплачивались. А ведь он вернулся. И вот девочки при нем выросли, внучке порадовался, даже начальник ЖЭКа, строгий к своим жильцам, доставляющим ему столько огорчения, и он помнит его добрым словом. А все тетя Рая, ее подвиг, ее только сокрушивший, любовь, которая оказалась посильней ножа. Вот кому всем обязан Яша - не партии своей, вы уж простите меня, Семен, лучше б и не вспоминать здесь - за поминальным, тети Раиными руками сделанным холодцом про это, да и стаж его - не насмешка ли всего лишь? Любовь тети Раи, которая не просто спасла ему жизнь, что уж там жизнь, которая все равно так или эдак, но у всех у нас закончится смертью. Она эту жизнь ему светом наполнила, про который он за пистолетом своим и позабыл бы, коль не она все - не тетя Рая и не любовь ее великая, никакой награды себе не требующая... Давайте мы за тетю Раю выпьем, за подвиг и за страдания ей поклонимся, пожелаем счастья, покоя, сил вырастить внучку и помочь ее и Яшиным девочкам. Будь здорова, Раечка!..
