- Помните, как мы с вами встретились, Костя, тогда в поезде?.. Вы не один там были, Веру помните?.. Так вот, все, что произошло - весь этот невероятный ужас ли, счастье, не знаю, не могу сейчас придумать этому название, все связано с вами и с ней. С вами и с ней! Потому что все остальное, а поверьте, Костя, у меня за эти две недели - третья пошла, столько случилось, что уж не знаю, если вы мне обещаете это еще в тысячу крат увеличить - и от самого себя, не только от справедливости откажешься. Но это другое, это я, мое, со мной, из-за меня - я всему причина и пред всеми виноват. А тут...

- Что тут? - спросил Костя. Он сидел прямо на своем венском стуле, поглаживал усы.

- А тут меня коснулась такая мерзость, такой ад кромешный - уж не знаю, наяву или в бреду черном - да не наказание за грехи и постыдную слабость, не за мое ничтожество... Это, знаете, как если бы я в том, что вы мне наобещали, не зэком был, которому все эти тысячелетия или миллионы лет, то уж все равно! - уготованы без всякой надежды на амнистию, а охранником, вохровцем, который бы с дьяволом - собакой бегал вокруг, и всех, кто оттуда выползает, обратно бы зашвыривал...

- И это вы связываете...

- Нет, нет! - заспешил Лев Ильич. - Вы меня поймите, меня будто неудержимо тянет к вам - к ней и к вам. Мне иногда кажется, не вы мне все это говорите, а я себе сам через вас - вроде, как слышу, а без вас нет. И ее - не она меня на что-то тащит, у нее своя судьба, теперь там все кончено, а я в ней, через нее, такую мерзость в себе открываю - такую непосильно-сладостную жуть, что ради нее... Вы знаете, Костя, - прошептал Лев Ильич, недоуменно озираясь, - я на все готов, на самую эту мерзость, про которую в себе и не знал.

- А, это та дамочка, которая бывает в церкви и своими формами там?.. Ага. Да, головка может закружиться... А, теперь понятно, в чем ваша драма - вот откуда седьмая заповедь выскочила! Только я тут причем - не пойму? Я ее знать не знаю, да и на каком уровне вы меня с ней объединили? Темно что-то, болезнь у вас. Я не раз говорил, оставьте это, не для вас. Сидите себе тихонько - мне предоставьте. Вот он ваш хваленый отец Кирилл с его благодатью. А уж она не крестная ли вам?.. А кто?.. Да ладно, не мое дело... Ага, вот в чем загадка: мы вас вдвоем встретили, взяли за руку, она в постельку повела - а я куда?.. Успокойтесь, Лев Ильич, дама она привлекательная, наверное, дело свое знает, чего вам сокрушаться? Я ж говорю вам, я вам говорю, - у Кости блестели глаза, голос сделался звонким, поразвязнел. ("Напился, что ли?" - мелькнуло у Льва Ильича.) - Забудьте про эту заповедь - литература. Я разрешаю вас. Я. Да подумайте, Лев Ильич, ну о каком бы спасении могла идти речь, когда б таким шалостям следовало придавать значение? Добьетесь вы успеха или нет - велика ли разница - возжелали! Справитесь с этой, так за углом, да в той же вашей церкви другую увидите - глаза есть, не вырвали. Да и зачем такое членовредительство, изуверство? Что, по-вашему, провокация, что ли, - пустить человека в мир, перед этим миром уж совсем беззащитным? Научить его греху, для этого греха лучшим образом снарядить, а потом ему ж это усчитывать? Правильно вы заметили, - он ткнул дымящейся сигаретой в гравюру на окне, - про это и речи там не было и быть не могло. Че-пу-ха. Да что вы, для себя одного, что ли, стараетесь, вы ей доставляете радость, свою нежность материализуете, не одни слова-серенады современной женщине да еще с такими формами? Вполне гуманно: вы ее первым делом осчастливливаете... Это я на ваш интеллигентский язык все это перевожу, чтоб понятней было...

- Погодите, Костя, - попросил его Лев Ильич, еле-еле удерживая в себе ужас, он уже чувствовал, как погружается во что-то вязкое, как оно ползет по телу, подбирается к горлу, - вы себе все время, на каждом шагу противоречите, эта ваша разорванность, она и пугает меня больше всего, она и есть первый признак...

- Чего? - спросил Костя, покраснев от злобы. - Какие еще там вам признаки открылись? Вам надо, чтоб вашу похоть в церкви освятили, чтоб отец Кирилл на вас руки наложил - и тогда, с его благословения вы пребудете "плоть едина" уже безо всяких сомнений? Или у вас плоть от того другой станет? От того, что он над вами пошаманит? Может, и про это вам Христос заповедал?

- Сказано, Костя, что всякий, кто посмотрит...

- Ну а коли сказано - не смотрите. Мы с этого и начали. Противоречия у меня нашли. Ну а как вы - без противоречий? Глаза вам дадены - не смотрите, все прочее тоже, как я понял, у вас в полном порядке - куды денетесь? Противоречия у меня нашел! Это уж не черта ли вы углядели в противоречиях и разорванности?

- Черта! - выдохнул Лев Ильич.

Костя захохотал, Лев Ильич глянул на него и обомлел - он и не заметил, как это произошло: Костя сидел верхом на стуле, выбросив ноги в тех же клетчатых штанах, усы топорщились от смеха.

- Наконец-то! - смеялся Костя. - Ну и долго тебя приходится обрабатывать, чтоб вырвать признание. Дошло. Ну сегодня у меня дело пойдет поживей, а то с тобой все высокими материями надо было заниматься - церковь, иудеи, а вот он где, камешек-то запрятан! Да я и в те разы замечал интерес, а, вишь, все сбивался. Переоценил своего клиента.

- Чего надо? - с отвращением спросил Лев Ильич.

- Вашу милость. Только уж со всеми потрохами, чтоб не вывернулся, а то за вашим братом глаз да глаз нужен, чуть что - жаловаться бегаете. Давай кончать канитель, голубчик, больно много времени на тебя потрачено. Хоть оно у нас и относительное, а лишнего нету.

- Можешь мне... Веру предоставить? - спросил Лев Ильич, холодея от собственных слов.

- Делов-то, - отмахнулся его собеседник. - Вера, Маша, кто там еще? Наташу - ту, шаровидную, не желаешь попробовать, небось, глянул на коленки? Такая, брат, экзотика, лично я бы предпочел, чем с красавицей иметь дело банальность!.. Ну так как - не уговорил, заметано? Или Варю подождем - да не долго, лет десять, самая сладость, а время у нас, знаешь, десять лет, как одна минута промелькнет... Чего морщишься, верно тебя баба сегодня подсекла краской залился, младенчика увидев - чист, нечего сказать!

- Болтовня какая-то пустая, - с тоской сказал Лев Ильич. - Неужто ты думаешь меня на такой пошлости изловить? Да причем тут Маша, Наташа, еще Варя. Глуп ты до омерзения. Человек никогда так глуп не бывает - а уж таких дураков навидался. Я люблю Веру, понимаешь - люблю. Где тебе понять, не твоего ума категория.

- Как не понять! Поэзия, цветы, мадригалы - а с чертом в сговор вступил! Или мне послышалось - меня ж просил свою, как ты выражаешься, любовь сюда доставить? Ай, ай, ослышался...

- Хватит паясничать. Я тебя хотел испытать, чтоб не хвастался.

- Тоже мне подвиг - есть чем гордиться. Ты сам сегодня мог дело провернуть, кабы уши не развесил, на чужие коленки бы не загляделся. Чего за ней не побежал, она б в слезах на что хошь пошла - такой надрыв самая сладость. Или помещения нет? Сообразил бы чего-нибудь, да ведь и она догадлива - пол-Москвы подруги. Можно и кушетку Людовика ХV обновить, да ее без тебя обновили - это тебе в диковинку...

- Хватит, - сказал Лев Ильич, - надоело. Будем считать, что ни о чем мы не договорились. Знаешь, что такое свобода? Господь Бог над ней не властен, не то, чтоб ты. "Нет!" - говорю я тебе и весь сказ.

Собеседник его снова захохотал, распушив усы.

- Ну уморил! "Свобода", говоришь? Ну комик, с тобой в цирк ходить не надо. Да когда это ты "нет" сказал в таком деле, ну хоть раз был такой случай за твои пятьдесят лет?

- Был... - ответил Лев Ильич, но какого он это не твердо сказал.

- Ага, - засмеялся тот, - стыдно стало! Мы еще проверим тот случай, все руки не доходят, занимался последним десятилетием твоей жизни. А вот вернусь, в холодке, тьфу, оговорился! - в жару отогреюсь, подниму документы десятилетней давности... Что-то мне странно, как ты тогда на крышу забрался, что-то там не все чисто - скрываете, любезный! Подозреваю, что и там не было твоего "нет", какие-то обстоятельства помешали и уж несомненно внешние, от тебя не зависящие. Может, у нее, к примеру, зубы болели, извиняюсь, или еще чего?