Но стыдно стало ему. Он недооценил их и себя. Почти одновременно они протянули к нему руки и окружили его нежностью и пониманием. Ни один круг дубов не мог дать столько тепла даже дриадам, даже гордой, самоуверенной Волумне. Сегодня, в день утрат, когда он нашел отца, чтобы сразу потерять его навсегда, он, как оказалось, приобрел больше, чем утратил. Брат любит его, а матери он стал еще дороже. Все вместе они сели на берегу реки. Асканий посередине, но не разъединяя их, а обнимая и того и другого. Молчание было не стеной, а открытой дверью и сближало больше, чем любая речь.

А первые короткие фразы были полны для них глубокого смысла.

– Годы не тронули тебя, Меллония. Ты все та же зеленоволосая девочка, сидящая у реки.

– Они коснулись тебя. Ты стал похож на него.

– Он гордился бы своим сыном.

– Я тоже горжусь. Лавиния знает о нем?

– Нет.

– Она была добра к твоему отцу?

– Да, по-своему.

– Какая она?

– Как пустой бурдюк. Как кошелек без монет. Но безобидная.

– Асканий, ты ведь никогда по-настоящему не любил женщин, разве не так?

– Любил когда-то. Одну или двух.

– Желал. Обладал. Но не любил!

Асканий растерянно смотрел на извилистый поток, будто надеясь найти ответ в журчании бегущей по камням воды.

– Мама, не задавай таких вопросов, – воскликнул Кукушонок.

Ему не следовало это говорить, нужно было слушать, ведь он узнал уже столько удивительного, но вопрос матери прозвучал как обвинение.

– Все в порядке, Кукушонок. Твоя мама может спрашивать меня обо всем. Она, наверное, права. За двумя исключениями.

Меллония не настаивала, чтобы Асканий назвал их.

– Твой отец любил Лавинию?

– Разве мог он любить кого-нибудь после тебя и моей матери? Она ему нравилась. Ему было с ней… спокойно.

– Ему нужна была именно такая женщина, способная защитить от холода.

– Но огнем была ты.

– Боюсь, я не согрела его. И тебя тоже. Волумна ненавидит тебя, Феникс. Как и раньше. Тебе нельзя приходить в мое дерево, а нам с Зимородком в Лавиний.

– Тогда будем встречаться здесь.

– Мы ведь по-прежнему в Вечном Лесу. У фавнов длинные уши, а трава не умеет хранить секреты. Ничего не изменилось, кроме того, что у меня появился сын, а ты потерял отца.

– Нет, – воскликнул Асканий, – после его гибели должно что-то измениться. Он всегда был добр и остался таким даже в смерти. Мы найдем способ видеться, все трое.

Меллония прижала палец к губам:

– Тише, дорогой. Мне надо прислушаться.

– Я ничего не слышу.

– Доверься моему острому слуху. Ты не можешь слышать, как жалуется трава, и как вскрикивают маргаритки. – Она поднялась на ноги: – Кто-то идет. Уходи, Феникс.

– Когда мы опять здесь встретимся?

– Не знаю. Никогда, если ты не уйдешь!

– Что ты слышишь?

– Трава вскрикивает… дриада. Несколько. По обе стороны реки.

– Близко?

– Очень. Беги, будто тебя преследует Ахилл в своей колеснице!

– И оставить тебя, Меллония?

– Они мне ничего не сделают. А тебя – убьют. И, может, убьют моего сына. Ты должен его взять с собой.

– Я не оставлю маму, – решительно заявил Кукушонок. – Они запрут ее в дереве и украдут пчел. – Асканий схватил его за плечи:

– Кукушонок, есть несколько способов быть храбрым. Сейчас храбрость в том, чтобы убежать. Поверь нам с мамой. Ты вернешься к ней. Обещаю.

Кукушонок верил ему. Он поцеловал мать в щеку.

– Мы оба вернемся. – А затем сказал брату: – Вдоль реки идти нельзя. Это самый легкий путь, и они ждут, что мы пойдем именно так. Они нас поймают. Дриады бегают быстрее всех.

– Ты знаешь другой путь?

Они ушли от реки, стрекоз, кустов ежевики и вошли в ту часть леса, где всегда было так темно, что солнце казалось далеким созвездием, тускло мерцающим на темном небе из листвы.

– Дриадам здесь не нравится, – сказал Кукушонок.

– Потому что темно?

– Да, нет травы, и пахнет львами. Они сразу чувствуют себя неуверенно и начинают после каждого шага озираться по сторонам.

Во мраке деревья выглядели совсем старыми и корявыми. В основном здесь росли дубы, лишь изредка попадались буки и вязы. Их называли деревьями Сатурна. Когда-то это были веселые, беспечные деревца, теперь же – морщинистые и мрачные, состарившиеся не только от возраста, но и от скорби. Когда Сатурн покинул эту страну, они сомкнули ветви, чтобы ни один луч солнца не мог коснуться земли, и убили всю траву у своих ног. Дриады ненавидели их.

Путь им преградил лев. Он стоял неподвижно и казался одним из тех зверей, что изображены на знаменитых воротах в Микенах. Мать рассказывала о них Кукушонку. Молодой самец, полный сил и очень большой, слишком большой для маленького мальчика. Кукушонок почувствовал во рту горький вкус страха. Этого льва он никогда раньше не встречал. Но, схватив Аскания за руку, мальчик произнес:

– Не волнуйся. Они меня знают.

– Ты не боишься львов? – воскликнул Асканий. – Убить такого под силу только Геркулесу.

– Из двух зол надо выбирать меньшее. По-моему, дриады сейчас страшнее. Кроме того, львы предпочитают женское мясо. Оно не такое жилистое. И к тому же сейчас не время для еды.

Все же Асканий потянулся к ножу.

– Убери это. Он станет волноваться. – А затем обратился к зверю: – Друг Сатурна, позволь нам пройти.

Друг Сатурна величественно взглянул на них, хорошо понимая, кто хозяин в этой части леса. В глазах у него мелькнуло коварство. Львы, так же как дриады и как воины, отличаются друг от друга. «Этот, – подумал Кукушонок, – веселый, любит поиграть. Любопытный. Он встречался с дриадами, фавнами, кентаврами, но никогда не видел тощего мальчишку с желтыми волосами. Что бы я ни говорил брату, аппетит у этого льва чудовищный. И вряд ли он ест только в определенные часы. Сейчас он решает, что с нами делать – растерзать, съесть или познакомиться».

Кукушонок приблизился ко льву, уговорив себя, что он совершенно спокоен – услышав учащенное биение сердца, зверь мог наброситься на него, – и погладил его по песочной гриве. («Сделаю вид, что это кентавр Скакун – друг матери, умерший еще до моего рождения».)

Кукушонок внимательно следил за тем, чтобы случайно не погладить его против шерсти. Грива была мягкой, как мох. Огромная голова, повернувшись на мощных плечах, потянулась к руке Кукушонка. Из пасти донеслось урчанье. Он будто говорил: «Можете проходить. Я провожу вас».

Друг Сатурна послушно шел рядом с ними, пока они не подошли к краю леса. Там он остановился, чтобы Кукушонок напоследок приласкал его, а затем стал добродушно наблюдать, как они поднимаются на невысокий холм и исчезают из виду, покидая его страну.

Внизу расстилалось поле, покрытое травой и маргаритками, среди которых виднелись большие муравейники и островами возвышались два холма – «черепахи», державшие на спинах Лавиний. Это был первый настоящий город, увиденный Кукушонком.

– Теперь мы можем не торопиться, – сказал Кукушонок. – Дриады не пойдут туда, где нет деревьев. Да их, наверное, и не пропустит наш новый друг, ведь он может изменить свое обеденное время. А если и пропустит, они все равно боятся Лавиния. И неудивительно. Это великий город.

– Может быть, когда-нибудь он и станет таким, – ответил Асканий, – но пока это еще не Троя. Все же мы найдем там укрытие.

Он внимательно смотрел на Кукушонка, будто изучая его.

– Ты когда-нибудь покидал надолго свое дерево?

– Как-то я заблудился и целых два дня блуждал по лесу.

– И как ты себя чувствовал?

– Устал, проголодался, хотелось пить, хотя я ел грибы и пил из ручья. Это был самый долгий срок.

– Но сейчас…

– Я ведь наполовину такой же, как ты, и, наверное, смогу научиться жить без своего дерева. Во всяком случае, пока мы не придумаем, как помочь маме.

– Кукушонок, ты так же смел, как отец.

– Никто никогда не говорил мне об этом, кроме мамы.

– Теперь у тебя есть брат, который может это сказать.