XXXXIII.

Солнце зашло, и только горящие алым пламенем в последних лучах кучевые облака напоминали о нем. Глубокий овраг, заросший по краям соснами и густым кустарником, задышал пронизывающей прохладой. Узкая тропинка, то и дело ныряя в кусты, ненавязчиво заставляла наклоняться. По мере спуска озноб переходил в дрожь, а сумерки - в темень. Растительность кончилась, и они пошли по вязкой глине вдоль русла оврага.

- Скоро что ли? - не выдержал Хомут.

- Как придем, сам увидишь.

- Предупреждать надо! Я бы хоть сапоги одел.

- Какая разница? Что сапоги мыть, что ноги!

Они замолчали. Идти было тяжело. Дорога то шла по сухому, то погружалась в хлюпающую грязь. Впереди показались люди. Точнее тени, которые по мере приближения превращались в людей. Народу было много. Но стояла тишина. Все молчали. Хомут и его спутник подошли и тоже молча стали ждать. Овраг в этом месте расширялся, образуя естественную площадь, просушенную прорвавшимся днем солнцем. Все стояли лицом в одну сторону, противоположную той, откуда пришел Хомут, в виде нескольких, стоящих друг за другом, расширяющихся полукругов. И даже непосвященному было бы ясно, что это не случайно собравшиеся люди. Стояли неподвижно, чувствуя обволакивающее дыхание тьмы и мрачную решимость окружающих. Никто не суетился. Погруженные в темноту и замершие, словно статуи. На фоне едва ощутимых глазом скатов старого оврага, устремляющихся в дрожащее в звездных лучах небо мохнатых деревьев. Они погружались в пугающий и манящий омут. Решимость и страх, переплетаясь в невероятную гирлянду, обхватывали щупальцами спрута и влекли в бездну. Запретное и желанное, страшное и нежное, приносящее боль и бесконечно приятное разожгло в голове, требующей простора, пламень. И в этот миг перед живым амфитеатром из людей возник Авол. Повязка на лбу была единственным отличием от его обычного облачения. Своим появлением он замкнул круг и в его центре зажегся огонь, словно из невидимой чаши неосторожный водитель пролил бензин и поднес спичку. Пламя с чадом выбросило раздваивающийся извивающийся язык. Глаза, привыкшие к темноте, моментально ослепли. Все, как по команде, поднесли сжатый кулак ладонью внутрь к солнечному сплетению. Авол, сделав паузу, отвел руку. Все замерли. Глаза постепенно вновь стали различать окружающее пространство. Позади него стояли двое. Он отвел левую руку и один из стоящих сзади подал ему кролика. Второй подал нож в виде финки. Кролик смешно задергал лапами, пытаясь оттолкнуться от воздуха. Резким движением кинжала Авол отрубил ему половину правой лапы. Кролик забился в конвульсиях, издавая невероятный детский крик, похожий на плач грудного ребенка. Капли крови, срываясь с обезображенной плоти и попадая в пламя костра, превращались в искры. В такт маленькому сердцу, а быть может вырывающемуся телу, кровь время от времени устремлялась тончайшей струйкой, оставляя на легком белом меху след дождя. Движения жертвы становились слабей. Но детский плач, переходящий в своеобразные всхлипы, не переставал. Эта песня рождала нечто, вызывающее в груди давнее, очень глубинное, но моментально подавляемое желание, и ускоряющая свое вращение гирлянда, захватывая пламя, переносила во времени и пространстве. И вот уже блеяние безобидного существа не ранило мозг своей бессильной просьбой, а подстегивало и возбуждало. Разум, оттолкнувшись и устремившийся в вечность, не в силах удовлетвориться моральным зверским чувством, потащил за собой тело. Чувство, не сравнимое ни с одним из земных, наполнило и расслабило. В этот миг Авол обезглавил агнца. Головка слетела в костер и исчезла в нем. Крови оказалось на удивление мало, но рука жреца заблестела в отблесках костра. Вздох облегчения вырвался из груди множества людей одновременно и вернул их на землю. По членам разлилась приятная усталость, и только холод окружающего неприятно ласкал кожу. Хомут почувствовал, что на его нижних штанах появилась влага. Он понял, что это такое. Смущенная улыбка мелькнула на его лице. Казалось, секунды прошли с тех пор, как возник Авол, однако стало светлей, небо уже почувствовало приближение солнца. Месса продолжалась.

- Братья! - мощный и властный голос эхом ворвался в уши, словно выстрел из пистолета, пронизывая расстояние между ними. - Все ли вы почувствовали силу Отца нашего?

- Уу-оо! - Одним голосом отозвался амфитеатр.

- Он дал нам радость!

- Уу-оо!

- Он дал ненасытность!

- Уу-оо! - Громкость ответов не возрастала, но мощность хора, противореча физике, усиливалась, унося последние остатки мысли.

- Хотите ли вы еще?

- Уу-оо!

- Просите Отца нашего, - Авол бросил остатки в пламя и воздел руки. Все склонили головы и поднесли кулак к груди. И разносящимся возгласом взревели:

- Дай! - Костер выбросил в небо огненный протуберанец. Жрец сделал два шага назад. Двое сзади вышли вперед, неся человека. Его ноги, по всей длине плотно обвязанные веревкой, волочились по земле. Клейкая лента закрывала рот. Руки, жестко закрепленные сзади, не позволяли ему особо дергаться. Один из носильщиков встал на колено и положил узника спиной на ногу, другой двумя руками отвел, итак откинутую назад голову. Авол подошел. В его руках блеснул двузубец. Жертва задергалась.

- Снова мы вместе. Отец наш дарует нас и ждет даров наших. Так принесем же ему душу. И воздаст Он нам бесконечным наслаждением, наполняющим тело и освобождающим дух. Разве мы псы, чтобы подлизываться? Разве мы рабы, чтобы перетруждать свое тело? Нет! Мы возьмем сами. Уже есть то, что получать. Ушастое четвероногое дало нам негу. Эта овца неверия даст нам возможность соединиться с Ним. И Он дарует нас. Ибо Он всегда дает страждущим. Только "рабочий скот" не принимает Дар Его. И так же, как человек откармливает одних животных, чтобы съесть, и кормит, и балует других любящих Его тварей. Так и мы, принося Ему - получаем. -Тот, что стоял на колене, вытащил тонкий прозрачный шланг, делящийся на три и оканчивающийся с одной стороны иглой, а с трех других чем-то вроде мундштуков. И натренированным движением правой руки ударил по затылку.

Жертва затихла и выпрямилась, словно проглотила кол.

- Придите ко мне! - Жрец прижал двумя руками кинжал к груди. Стоящий на колене медленно ввел иглу в шею жертве. По трубкам потекла кровь. Жрец провел лезвием над переносицей, сделав надрез, моментально наполнившийся живой влагой. Затем взял три кровоточащих трубочки. Подошедший опустился на оба колена, ожидающе глядя в лицо Авола.

- И ты будь с ним, - произнес тот и протянул один из мундштуков. Человек с жадностью, присущей путешественнику в пустыне после нескольких часов без воды, припал к мундштуку. Из двух других Авол окропил ему уши.

- Мы вместе! - Голос прозвучал торжественно и грозно. Он забрал шланг, пережав концы, экономя напиток. Люди стали по одному подходить из амфитеатра, выходя из левого конца серпа. И процедура стала повторяться. Когда она закончилась, заря уже возвестила о своем приближении.

Хомут шел, шатаясь. В мозгу кружились, расплываясь, шары. Розовое небо дополняло сладкие виденья.

XXXIV.

Послеобеденный жар спал, и город собрался встречать вечер. Жаркое, но уже не обжигающее солнце ласково поглаживало запыленные листья городских деревьев. Дорожные машины, поливая из цистерн дорогу водой, освежающе наполняли воздух прохладой. Рабочий день кончился, и люди, придя домой, успели отдохнуть. Семейные занялись домашними делами. Одинокие мучительно почувствовали чей-то зов. В такие минуты начинаешь задумываться о смысле жизни.

Молодость берет свое. И вот парень представляет: он идет один ночью и видит, как к невинной девушке пристают трое, нет, десять. Он спокойно подходит и предлагает отстать.

- Вась, разберись, - произносит один, вероятно, их лидер, с невероятной слащавой уверенностью, присущей человеку толпы, когда перед стаей один. Один из громил ленивой вялой походкой подходит к нему и нагловато-деланно, нехотя кладет руку ему на плечо. Глядя ему в лицо, подчеркнуто по-отечески мягко произносит: