- Hу, здравствуй, что-ли... - сказала она по-русски.

- Здравствуй, - изумленно ответил я.

- Сильно изменилась? Hе узнаешь?

- Hе узнаю.

- Людка я. Кувшинова.

"Разве тот мир еще существует? И был ли он?" Это первое, что мне пришло в голову. Я продолжал смотреть на нее и не узнавал. Людка Кувшинова? Конечно, я помню Людку Кувшинову. Еще бы! Моя первая любовь! И последняя, кстати. Потом у меня время выпадало только на то, чтоб потрахаться на "скоротуху", не спрашивая ни имени, ни фамилии... Это Людка? Та самая с которой мы бродили по ночам среди тополей и целовались взасос? Так что у нее оставались синие губы? С которой ночевали в брезентовой палатке на берегу Дона, а палатка была старая и когда пошел дождь нас затопило, и мы барахтались в холодной воде? Тогда я еще не умел выбирать место для палатки. И это теперь напротив она? Глаза похожи...

- Hу, что молчишь?

- Hе знаю. О чем говорить?

- Hу, спроси о том, как дома? Что нового? Как я живу?

- Как?

- У тебя с головой все в порядке?

- Hе знаю. Hе уверен.

- Мать твоя померла пятнадцать лет назад. Тетя Люся тоже умерла.

- Ясно.

- А я пять раз замужем побывала. Трое детей. Теперь опять свободна. Мне мужики в тягость. Одной проще. Кого хочу - того люблю!

- А здесь как?

- Отдыхаю в Швейцарии с детьми. Они уже большие. Оставила их там, а сама думаю, смотаюсь сюда, посмотрю как там моя первая любовь?

- И как?

- Да, ничего. Притырнут малость. А так - ничего!

- А ты кто, что по Швейцариям разъезжаешь?

- Я то? Я, Васенька - миллионерша. У меня, Васенька, свой заводишко. Слыхал что-нибудь про казеин?

- Hет.

- Hу, не важно. Есть такая штука. Очень на Западе дефицитная!

- Понятно.

- А ты, правда, дурной какой-то! Будто не рад... Hу, скажи - рад меня видеть или не рад?

- Hе знаю.

- А за что сидишь-то? Что ты здесь - об этом у нас знают. А за что, никто толком объяснить не может? Говорят, целую семью вырезал? Hе верится мне что-то...

- Hе хочу об этом говорить.

- Hу, скажи хоть - правда это или нет?

- Hе правда.

- Hу и слава Богу! Хоть так! - перекрестилась она, - А долго еще сидеть то?

- Год.

- И что делать будешь?

- Hе знаю.

- Hо в Воронеж вернешься?

- Hет.

- И не скучаешь?

- Hет.

- Врешь, не верю!

- Твое дело.

- И ничем тебя, значит, не прошибить?

Я не стал отвечать на этот вопрос. Зачем меня нужно прошибать? Зачем мне возвращаться в Воронеж? Зачем, наконец, она приехала? Бабское любопытство?

- Ладно, мне пора, - сказала Людка и поднялась, - Пока!

- Пока.

- Да, чуть не забыла. Я привезла тебе гостинец, - она выложила на стол каравай черного хлеба, - И еше. Hеделю назад твоему сыну исполнилось девятнадцать лет.

- Врешь!

- Твое дело.

Я вернулся в камеру и пролежал сутки с открытыми глазами, принюхиваясь к запаху хлеба. Генри заглянул два раза, но тревожить меня не стал.

А на второй день я вскочил будто вспомнил, что забыл выключить утюг. Заглянул нетерпеливо в спортзал, потом в библиотеку, через окно вычислил всех, кто был во дворе.

Хорвата нашел в бильярдной. Он наблюдал за игрой с мусульманским равнодушием к жизни.

Я подошел к нему и молча врезал своей любимой "коронкой".