- Ваши предположения оправдались, - тихо донеслось наконец из угла. Нет, не подумайте, что жизни вашей угрожает опасность. Уверена, что жить будете долго. Но в остальном вы были правы...
Итак, я узнал от нее то, что в сущности уже знал. Но я не мог себе представить, что подтверждение собственного прогноза может так сдавить сердце. Преступник, заранее знающий полагающуюся ему кару, вот так же, наверное, с напряжением ждет последней строчки оглашаемого приговора, а услышав ее, обливается холодным потом. Мне выпадало долго жить, словно в плену, не зная любви и счастья. И никакой надежды!
Словно в какой-то прострации, я, не мигая, смотрел на ровное пламя коптилки. Но оно вдруг резко колыхнулось. Я поднял взгляд и увидел, что Вера стоит у стола, а на ее щеках две блестящие бороздки слез. Большие и влажные, полные почти материнского сострадания глаза устремились на меня, и тут зазвучал ее горячий, проникновенный шепот:
- Я решилась... Все у тебя будет хорошо, Слон. Я одна... Одна могу тебе помочь! Ты будешь счастлив. И никогда, никогда меня не забудешь... Только сегодня ты должен во всем меня слушаться.
Кажется, никому я так безоглядно не верил в жизни, как поверил ей в эту минуту. Мне было велено немедля укладываться спать. Сама же Вера куда-то засобиралась, облачаясь в плащ и резиновые сапожки. Я попробовал было протестовать против того, чтобы она одна уходила из дому в сырую непроглядную темень, но она властно посмотрела мне в глаза:
- Мы же договорились? Вот и хорошо. И ни о чем не спрашивайте. Делайте, что вам говорят.
Вера задула лампу, и пока я раздевался в темноте, услышал, как заскрипели ступени крыльца и как хлопнула садовая калитка.
Сон, конечно, не шел, зато было о чем поразмыслить. Куда же она все-таки заторопилась? Что задумала? Кто она вообще, эта необыкновенная, покоряющая женщина? Где же это до сей поры запропастились мои спутники? Я строил предположения, но концы не связывались с концами. Решая все эти головоломки, не заметил, как погрузился в легкий и чуткий сон.
...Проснулся я не от шороха или стука, а от удивительного, чарующего запаха, наполнившего комнату. Сравнить его с каким-либо из тех, что хранились в памяти, было невозможно. Сказать, что это был аромат свежести и бодрости (а эти два слова и приходили на ум, когда я пытался в нем разобраться) - значит допустить, что, например, горный ледник или айсберг тоже имеют свой запах.
Первое, что я увидел, открыв глаза, была пригоршня тлеющих угольков, непонятным образом парящая над поверхностью стола. Впрочем, что я говорю! Приглядевшись, я понял, что это больше походило на гирлянду маленьких лампочек, что развешиваются на миниатюрных новогодних елочках с веточками из зеленой пластмассы. Пораженный этим видением, я встал, намереваясь получше рассмотреть эту диковину.
- Только не зажигайте лампу, - раздался вдруг Верин голос, и тут я различил ее, стоявшую по ту сторону стола, и не мог поручиться, что на ней была хоть какая-нибудь одежда. Узкий серп луны, заглядывавший в окошко, мягко вычерчивал контур ее стройной фигуры.
- Что это? - шепотом спросил я, словно боясь спугнуть и разрушить таинственное свечение огоньков.
- Зацвел тысячелетник, - так же тихо, но совершенно спокойно ответила она. - С детства я знала, что мне доведется это увидеть.
- Ничего не понимаю. Никогда не слышал о таком.
- Но об алоэ, конечно, знаете. За то, что цветет он примерно раз в сто лет, ему дали имя "столетник", а за целебные свойства прозвали "домашним доктором"... А тысячелетник - старший брат алоэ. Их сохранились единицы... В нашем роду это растение передается из поколения в поколение, но дождаться его цветения никому из моих предков так и не посчастливилось... Между тем предания свидетельствуют, что в эту пору против целительной силы тысячелетника не может устоять никакая болезнь.
Мне так хотелось и на этот раз безропотно поверить всему услышанному от Веры, но рассудок взбунтовался. Ведь я хорошо знал, что в нашей средней полосе алоэ не цветет почти никогда, зато у себя на родине - на юге Аравийского полуострова - распускает свои цветы почти ежегодно. А тут мне еще преподносят сказочку о "старшем брате", о "тысячелетнике", которого и в природе-то скорее всего не существует... Только тот, второй человек, живущий во мне, словно беспаспортный квартирант, и удержал меня тогда от насмешливой улыбки и иронического замечания. "Поверь, дурашка! - посоветовал он мне. Все, что сорвалось с таких прекрасных уст, не может быть неправдой". И я склонил голову в знак того, что не сомневаюсь в чудодейственных свойствах цветка.
Даже впотьмах я не столько видел, сколько чувствовал, что Вера улавливает мое смятение и понимает происходящую во мне борьбу противоречий. После паузы она заговорила со мной звучным окрепшим голосом, так не вязавшимся с предыдущей интонацией:
- Все, что я говорю, не может быть неправдой. Это вы, Слон, сейчас подумали и выполните все, что я от вас потребую. Вы еще не понимаете, на какую жертву я иду ради вас. Да это и лучше, если не поймете вообще. Послушание и вера - вот все, что мне сейчас от вас нужно.
Оттаявшие под конец почти ледяные фразы вихрем закружили мое сознание. Приписываемая Тертуллиану фраза: "Верую, ибо абсурдно" в эту минуту уже не пробуждала внутреннего протеста, мысли путались, привычные убеждения растворялись, и я с изумлением ловил себя на том, что вся здравая логика, которая, как мне всегда казалось, присуща моему мышлению, с каждым мгновением вытесняется во мне растущим чувством обожания. "Не долго же ты сопротивлялся", - мелькнуло в голове, а вслед за этим я подумал, что если бы она сейчас сказала, что Земля вращается вокруг Луны, я бы с радостью и истово присягнул в этом.
- Так, - нежно произнесла Вера. - Так, милый мой Слон. Теперь подойдите ближе к столу... Наклонитесь и глубоко вдохните запах цветов, как это сделаю вместе с вами и я...
Я сделал все, как она велела. Наши лица сблизились над облачком светлячков, источавших холодный и незнакомый аромат, и мы одновременно вдохнули его полной грудью. Тут мне показалось, что Вера покачнулась, словно в изнеможении.
- Поцелуй меня, - простонала она. - Ну же! Время мое пришло...
Повинуясь с невыразимым блаженством, я припал к ее губам, но то, что случилось со мной спустя мгновение, я тоже не в силах выразить. По бедности своей фантазии я попытаюсь сравнить те свои ощущения с каким-то "гулом крови". Нарастая, он заполнял собой все мое тело, по всем артериям которого словно бы развивали скорость тяжело груженные поезда. Всего меня била неодолимая дрожь. "Что это? Что со мной?" - не то подумал, не то выкрикнул я, прежде чем на меня зримо и достоверно, словно в кино, налетел могучий локомотив, смявший и развеявший в прах сознание.
...Очнулся (или проснулся?) от звуков автомобильного гудка, обнаружив, что время сна (или обморока?) я провел лежа ничком на пыльном столе. Все случившееся вмиг восстановилось в памяти. "Бред собачий!" - выругался я про себя, устрашившись, что меня так и застигнут развалившимся на неподходящем месте в трусах и майке мои друзья, топающие от калитки через двор по направлению к крыльцу. Из окошка было видно, как они то прыгают через лужи, то вытягивают сапоги из вязкой жижи.
"Черт побери, сыпь какая-то! - удивился я, глянув на свою кожу перед тем, как натянуть рубашку. - Неужто и впрямь от крапивы? Определенно бред!" Надевая стоя брюки, я прислонился спиной к печи и... Да это уж совсем не лезло ни в какие ворота! Она оказалась не то чтоб очень горячей, но явно недавно топленной.
Когда Центнер, пихнув ногой дверь, первым вломился в комнату, вид у меня был растерянный и только одна нога находилась в штанине брюк.
- Внимание, братва! - заорал наш богатырь, адресуясь к подпирающим его сзади Ваве и Сосе. - Новый вариант картины Репина "Не ждали". Гляньте-ка, Слон вроде бы и не рад нам. Мы-то думали, что он здесь дуба врезает, а он на одной ножке прыгает и хоть бы что! А отсюда вывод: достаточно оставить симулянта на полчаса наедине с самим собой, и он себя неминуемо выдаст!
