Словом, вышел большой и грязный скандал, правда, только с одной стороны. Старая аристократка, конечно, в него не вступила и выслушала все в ледяном молчании. Потом повернулась, ушла к себе и заперлась на ключ. С тех пор ее общение с Никитой стало сухо официальным, что злило его до чрезвычайности. А Слава, в общем-то осудив друга за не очень красивый поступок, не упускал случая подпустить шпильку:
- Значит, все-таки есть хоть одна женщина, на которую твои чары не действуют!
Никита, разумеется, заводился с пол-оборота и начинал ругаться, а я всякий раз с наслаждением добавляла (как только он начинал слегка остывать):
- Не одна, Славочка, а целых две. На меня Никитины пассы тоже не действуют.
Но если для нас это были игры, жестокие, конечно, но игры, то для Лидии Эдуардовны все было гораздо серьезнее. Как и много лет тому назад, когда у нее исчезла фамильная икона, украденная соседями, она буквально слегла. И все реже выходила из своей комнаты, даже со мной разговаривала явно через силу. И не было уже в квартире Семы Френкеля, который помог бы мне найти украденную вещь и вернуть ее хозяйке. Каюсь, тайком обыскала Никитины апартаменты. Но кольца, естественно, не нашла: то ли он его кому-то подарил, то ли, что более вероятно, давно продал.
А девяносто третий день рождения Лидии Эдуардовны запомнился мне надолго. По моей просьбе Слава купил ей от меня коробку конфет. И когда я утром, устав ждать ее выхода, постучала к ней в комнату и не услышала ответа, то, заподозрив неладное, толкнула дверь, к счастью, незапертую и увидела, что старуха неподвижно лежит на кровати.
Лидия Эдуардовна была еще жива и жестом остановила меня, когда я рванулась вызывать "скорую". И жестом же подозвала меня поближе. Я подъехала к ней почти вплотную и разобрала чуть слышный шепот:
- Не надо никого звать, деточка, не продлевай моих мучений. Мне недолго осталось, да и пожила достаточно.
Я хотела возразить, но она снова сделала нетерпеливый жест:
- Никите придется выполнить свое обещание и похоронить меня за свой счет. У меня пропали бриллиантовые сережки. Те самые, помнишь?
Еще бы не помнить! Фамильные драгоценности Лоскутовых, похоже, приносили несчастье. Я посмотрела в глаза Лидии Эдуардовне, и мы поняли друг друга:
- Не поднимай шума, деточка. Я почти год их не доставала из шкатулки. А вчера вечером вдруг решила посмотреть...
Я посмотрела на тумбочку около кровати. "Шкатулка", то есть жестяная коробка из-под печенья, стояла там открытой. И в ней среди нищенских безделушек и документов лежала... пачка снотворного.
- Не говори ему ничего. Намек поняла, но греха на душу не возьму. Умру своей смертью. Икону возьми себе. Все. Оставь меня.
Последняя фраза была сказана так твердо, что я машинально подчинилась. И только минут пятнадцать спустя до меня дошло, что надо что-то делать, а не потакать старческим причудам. Серьги я из Никиты выну, хватит с меня его фокусов, и все наладится. Я вернулась к "баронессе". Но опоздала: она уже не дышала. Ирина сказала бы: "Проклятая квартира!" Но при чем тут квартира?
Слава воспринял мой рассказ скептически:
- Старуха где-нибудь их потеряла и забыла. Или отдала кому-нибудь. Не станет Никита красть драгоценности у бабки. Не его стиль.
- А колечко?
- Колечко, согласись, он выманил, а не украл. Так что не переживай, малыш. В конце концов она же была очень старая. Отмучилась.
Конечно, он меня не убедил, но Никите я ничего не сказала. Мне вообще не хотелось с ним разговаривать. Ни его деятельное участие в организации похорон, ни те немалые деньги, которые он за это заплатил, меня не смягчили. За такие серьги можно было похоронить десяток старушек, да еще осталось бы кое-что на жизнь.
Но и порывать отношения с соседом было страшно. Тогда я действительно оставалась совершенно одна. Я зависела от Никиты целиком и полностью, а если не от него, то от Наташи, которая, стремясь угодить своему возлюбленному, и продукты для меня покупала, и помогала справляться с другими бытовыми сложностями. На меня ей, естественно, было наплевать, но так велел Никита. А то, чего хотел ее драгоценный Никита, было законом и не подлежало даже обсуждению. Вторая женщина - милая, добрая, умная, заслуживающая гораздо большего - на моих глазах превратилась в покорную, влюбленную рабыню этого пижона. Я могла только поражаться: что они в нем находят?
А он делал все, что хотел. Например, строго-настрого запретил Наташе подходить к телефону. Звонить самой - пожалуйста, отвечать на звонки - ни в коем случае. Даже если его не было дома сутками, телефонную трубку могла снимать только я. И неудивительно: после полугода абсолютной идиллии начались неизбежные у Никиты штучки: мнимые командировки, работа по ночам и даже встречи с женщинами прямо у нас в квартире, когда Наташа была на работе. Меня просто распирало от возмущения - она терпела. Хотя разговора о женитьбе уже и не заходило. На что она надеялась, один Бог знает.
Все чаще, выбираясь поздним вечером на кухню за водой или чем-нибудь еще, я заставала одну и ту же картину: Наташа сидела за столом и раскладывала пасьянс. Один и тот же, до бесконечности, как автомат. И один и тот же вопрос был в ее глазах, когда она поворачивалась ко мне.
Я качала головой. Нет, он не звонил. И она возвращалась к своему механическому занятию. Почему в кухне? Потому что комната была слишком далеко от входной двери, и там она не слышала шагов на лестнице, звука ключа, поворачивающегося в замке. А здесь все было слышно.
Никита злился, заставая ее там ночью, устраивал скандалы - ничего не помогало. Тогда он запретил ей раскладывать на кухне пасьянсы. Нарушить запрет она, естественно, не могла, поэтому стала сидеть в темноте у входной двери и ждать его там. А услышав знакомые шаги, бежала в комнату, ложилась в постель и притворялась спящей. Чтобы все выглядело правдоподобно, в прихожей она сидела в одной ночной рубашке. Кончилось это, разумеется, воспалением легких и больницей. Навещал ее там время от времени отнюдь не Никита, а Слава, который Наташу искренне жалел. Я даже не ревновала.
Вернулась Наташа из больницы на два дня раньше, чем ожидалось. Не пустить ее в квартиру я, естественно, не могла. Хотя прекрасно знала, что лучше бы мне этого не делать: Никита был дома и, разумеется, не один. А по Славиной версии, за три дня до этого изложенной им Наташе, ее возлюбленный срочно уехал в командировку.
Я услышала только ее короткий, какой-то заячий вскрик. И тут же она, в чем пришла, не выпуская из рук сумки, пробежала мимо меня на лестницу. Спустилась на один пролет вниз, повернула обратно и снова вошла в квартиру. Но это уже была другая женщина, с совершенно безумным лицом. Она бросила сумку на пол, вбежала в кухню и тут же стремительно бросилась в спальню Никиты.
Я открыла рот, но не смогла издать ни звука. Мне стало безумно страшно, как тогда, когда Никита признался мне в своем косвенном участии в гибели Елены Николаевны. Я даже не могла заставить себя двинуться к той комнате, куда ворвалась Наташа, меня словно парализовало. И тут я услышала крик - не Наташи, а той девицы, которая ночевала у Никиты. Она кричала страшно, даже не кричала - выла. А сам Никита выскочил из комнаты полуголый и бросился к телефону...
"Скорая" и милиция приехали почти одновременно по слишком хорошо знакомому адресу. В одну машину погрузили случайную подругу Никиты, которую Наташа ударила кухонным ножом в спину. Она была жива, но без сознания. Никита отделался дешево - нож только скользнул ему по груди, оставив, правда, весьма болезненную царапину. Третий же удар ножом Наташа оставила для себя - и не промахнулась. Как потом прокомментировала это Ирина, которой я, разумеется, все рассказала по телефону: "В сердце попасть очень легко, если оно болит". И, разумеется, добавила свое любимое определение нашей с ней когда-то общей квартиры. И на этот раз мне почему-то не захотелось ей возражать.
