- Поставь-ка, брат, себя на его месте и потом скажи, не так ли же бы поступил ты сам?
- Нет, не так. Я бы просто сказал с самого начала: "Аммалат! не жди от меня никакой помощи!" Я и теперь не прошу от него помощи, прошу только, чтобы он не мешал мне, так нет: он, заграждая от меня солнце всех радостей, уверяет, что делает это из участия, что это впереди принесет мне счастие!.. Не значит ли это отравлять в сонном питье?
- Нет, друг. Если оно и в самом деле так, то сонное питье дают тебе, как человеку, у которого хотят что-нибудь вырезывать для исцеления. Ты думаешь об одной любви своей, Верховскому же надобно хранить без пятна и твою и свою честь, а вы оба окружены недоброхотами. Поверь, что так или иначе, только он вылечит тебя.
- Кто просит его лечить меня? Эта божественная болезнь, любовь, - моя единственная отрада! И лишить меня ее - все равно что вырвать из меня сердце за то, что оно не умеет биться по барабану...
В это время вошел в ставку незнакомый татарин, подозрительно осмотрелся кругом и с низким наклонением головы поставил перед Аммалатом туфли свои. По азиатскому обычаю это значило, что он просит тайного разговора. Аммалат понял его, кивнул головою, и оба вышли на воздух. Ночь была темна, огни погасли, и цепь часовых раскинута далеко впереди.
- Здесь мы одни, - сказал Аммалат-бек татарину. - Кто ты и что тебе надобно?
- Мое имя Самит. Я дербентский житель, секты сунни, и теперь служу в отряде, в числе мусульманских всадников. Порученье мое важнее для тебя, чем для меня... Орел любит горы!
Аммалат вздрогнул и недоверчиво взглянул на посланца: то была условная поговорка, которой ключ написал ему Султан-Ахмет заранее.
- Как не любить гор! - отвечал он. - В горах много ягнят для орла, много серебра для человека.
- И булата для витязей (игидов). Аммалат схватил посланца за руку.
- Здоров ли Султан-Ахмет-хан? - спросил он торопливо. - Какие вести принес ты от него? Давно ли видел его семью?..
- Не отвечать, а спросить я прислан. Хочешь ли ты за мною следовать?
- Куда? Зачем?
- Ты знаешь, кто прислал меня, - этого довольно; если не веришь ему, не верь и мне, - в том твоя воля и моя выгода. Чем лезть в петлю ночью, я и завтра успею известить хана, что Аммалат не смеет выехать из лагеря!
Татарин попал в цель. Щекотливый Аммалат вспыхнул.
- Сафир-Али! - вскричал он громко. Сафир-Али встрепенулся и выбежал из палатки.
- Вели подвесть себе и мне хоть неоседланных коней и с тем вместе сказать полковнику, что я поехал осмотреть поле за цепью: не крадется ли какой бездельник под часового. Ружье и шашку, да мигом!
Коней подвели. Татарин вскочил на своего, привязанного неподалеку, и все трое понеслись к цепи. Сказали пароль и отзыв и мимо секретов понеслись влево по берегу быстрой Узени.
Сафир-Али, который очень неохотно расстался с бутылкою, ворчал на темноту, на кусты и овраги и очень сердито покрякивал подле Аммалата, но, видя, что никто не начинает разговора, решился сам завести его.
- Прах на голову этого проводника, - сказал он. - Черт знает, куда ведет и куда заведет он нас. Пожалуй, еще продаст лезгинам ради богатого выкупа... Не верю я этим косым.
- Я и прямоглазым мало верю, - отвечал Аммалат. - Но этот косой прислан от друга. Он не изменит нам.
- А чуть задумает что-нибудь похожее, так при первом движении я распластаю его, как дыню. - Эй, приятель, - закричал Сафир-Али проводнику, - ради самого царя джинниев (духов), ты, кажется, сговорился с терновником оборвать с чухи моей галуны. Неужто не нашел ты попросторнее дороги? Я, право, не фазан и не лисица. Проводник остановился.
- Правду сказать, я слишком далеко завел такого неженку, как ты, возразил он. - Оставайся здесь ностеречь коней, покуда мы с Аммалат-беком сходим куда следует.
- Неужели ты пойдешь в лес без меня с этой разбойничьей харею? шепнул Сафир-Али Аммалату.
- То есть ты боишься остаться здесь без меня? - возразил Аммалат, слезая с коня и отдавая ему повод. - Не поскучай, милый. Я оставлю тебя в прелюбезной беседе волков и чакалов. Слышишь, как они распевают?
- Дай бог, чтобы мне не пришлось выручать твои кости от этих певчих, - сказал Сафир-Али.
Они расстались.
Самит повел Аммалата между кустами над рекою и, прошедши с полверсты между каменьями, начал спускаться книзу. С большою опасностию лезли они по обрыву, хватаясь за корни шиповника, и, наконец, после трудного пути, спустились до узкого жерла небольшой пещеры, вровень с водою. Она была вымыта потоком, когда-то быстрым, но теперь иссякшим. Известковые, трубчатые капельники и селитряные кристаллы сверкали от огня, разложенного посредине. В глуби лежал Султан-Ахмет-хан на бурке и, казалось, нетерпеливо ожидал, чтобы Аммалат огляделся в густом дыме, клубившемся в пещере. Ружье со взведенным курком лежало у него на коленях; космы его шапки играли на ветре, который дул из расселины. Он приподнялся приветливо, когда Амма-лат-бек кинулся к нему с приветом.
- Я рад тебя видеть, - сказал он, сжимая руку гостя, - рад и не скрываю чувства, котого не должно бы мне хранить. Впрочем, я не для пустого свидания ступил ногою в кляпцы и потревожил тебя. Садись, Аммалат, и посудим о важном деле.
- Для меня, Султан-Ахмет-хан?
- Для нас обоих. С отцом твоим водил я хлеб-соль; было время, когда и тебя считал я своим другом...
- Только считал?..
- Нет, ты и был им и навсегда бы остался им, если б между нами не прошел лукавец Верховский.
- Хан, ты не знаешь его.
- Не только я, скоро ты сам его узнаешь!.. Но начнем с того, что касается до Селтанеты. Аммалат, тебе известно, ей нельзя век сидеть в девках. Это был бы зазор моему дому, и я откровенно скажу тебе, что за нее уже сватаются.
Сердце будто оторвалось в Аммалате; долго не мог оп собраться с духом. Наконец, оправясь, он дрожащим голосом спросил:
- Кто этот смельчак жених?
- Второй сын шамхала, Абдул-Мусселим. После тебя, по высокой крови своей, он больше других горских князей имеет права на Селтанету.
- После меня? после меня? - вскричал вспыльчивый бек, закипая гневом, - Разве меня хоронили? Разве и память моя погибла между друзьями?
- Ни память, ни сама дружба не умерла, по крайней мере в моем сердце. Но будь справедлив, Аммалат, столько же, как я откровенен. Забудь, что ты судья в своем деле, и реши: что должно нам делать? Ты не хочешь расстаться с русскими, а я не могу с ними помириться.
- О, только пожелай этого, только скажи слово, и все забыто, все прощено тебе. В этом ручаюсь я тебе своей головою и честью Верховского, который не раз мне обещал свое ходатайство. Для собственного блага, для спокойствия аварцев, для счастия твоей дочери и моего блаженства умоляю тебя: склонись к примирению, и все будет забыто, все прежнее возвращено тебе!
- Как смело ручаешься ты, доверчивый юноша, за чужую пощаду, за чужую жизнь!.. Уверен ли ты в своей собственной жизни, в собственной свободе?
- Кому нужна моя бедная жизнь? Кому дорога воля, которой не ценю я сам?
- Кому? Дитя, дитя! Неужели ты думаешь, что у шамхала не вертится под головой подушка, когда в голову забирается дума, что ты, настоящий наследник шамхальства тарковского, в милости у русского правительства.
- Я никогда не надеялся на его приязнь и никогда не побоюсь его вражды.
- Не бойся, но и не презирай ее. Знаешь ли, что гонец, посланный к Ермолову, минутою опоздал приехать и упросить его: не давать пощады, казнить тебя, как изменника. Он и прежде готов бывал убить тебя поцелуем, если б мог, а теперь, когда ты отослал к нему слепую дочь его, он не скрывает к тебе своей ненависти.
- Кто посмеет тронуть меня под защитой Верхов-ского?
- Послушай, Аммалат, я скажу тебе побасенку: баран ушел на поварню от волков, и радовался своему счастью, и хвалился ласками приспешников. Через три дня он был в котле. Аммалат, это твоя история! Пора открыть тебе глаза. Человек, которого считал ты своим первым другом, первый предал тебя. Ты окружен, опутан изменою. Главное желание мое свидеться с тобою было долгом предупредить тебя. Сватая Селтанету, мне дали от шам-хала почувствовать, что через него я вернее могу примириться с русскими, нежели через безвластного Амма-лата, что тебя скоро удалят так или сяк, безвозвратно, следственно, нечего бояться твоего совместничества. Я подозревал еще более и узнал более, чем подозревал. Сегодня перехватил я шамхальского нукера, которому поручены были переговоры с Верховским, и пыткою выведал от него, что шамхал дает пять тысяч червонцев, чтобы извести тебя... Верховский колеблется и хочет послать только в Сибирь навечно. Дело еще не решено, но завтра отряд идет по домам, и они согласились съехаться в твоем доме, в Буйнаках, торговаться о крови или кровавом поте твоем: будут составлять ложные доносы и обвинения, будут отравлять тебя за твоим же хлебом и ковать в чугунные цепи, суля золотые горы.
