И наш деревянный дом, выстроенный дедом в 1908 году. У меня сохранились некоторые чертежи этого здания. Он был поставлен по старому московскому обычаю в полтора этажа - "бельэтаж": нижний этаж, полуподвал, где были службы, дворницкая, прачечная - из камня. И верх из прекрасного, выдержанного строевого леса. Дерево в наших комнатах надежно удерживает тепло, предохраняет от болезней. Стены из великолепной вагонки. Огромные двери с массивными медными ручками, высоченный потолок, сложенный из отборного соснового бруса. Все это превосходного качества с замечательным естественным рисунком натурального дерева. Гордостью дома были прекрасные голландские печи, сделанные из великолепных белых изразцов.

Дом строился на одну семью. Все комнаты сообщались и печи зеркалами выходили на две-три комнаты.

После революции в дом поселили одиннадцать семей - каждая со своей судьбой и своими проблемами. И дом зажил иной жизнью.

Я вспоминаю суровую снежную зиму 1943/44 годов. Было холодно: не хватало дров. И, как всегда в дни лихолетья, в комнатах появились знаменитые печки-буржуйки. На наборный паркет положили лист железа, пробили отверстие в великолепном голландском кафеле для трубы буржуйки и установили это чудовищное устройство.

Печь быстро раскалялась, но так же быстро остывала, и к утру наши огромные окна покрывались толстым слоем мохнатого инея, такого плотного, что за ним не было видно улицы. "Железку" для тепла обложили кирпичом и замазали глиной. Но от жара глина отстала и кирпичи развалились. Тогда отец стянул все это устройство проволокой и снова покрыл глиной. Стало тепло. Эту конструкцию он назвал звонким именем "Смерть фашистским оккупантам" - и уехал надолго в Сибирь. Мама работала во фронтовом театре в Белоруссии и мы остались одни с несговорчивой печкой. Утром она никак не разгоралась, дымила, и сырые осиновые дрова принципиально не горели. Керосин был дорогой и на помощь пришла дореволюционная многолетняя подписка на журнал "Нива" с бесплатным к нему приложением: произведениями Пушкина, Тургенева, Гончарова, которую бережно хранили все эти годы.

Каждое утро ритуал растопки был долгим и мучительным, я успевал рассмотреть очередной номер, приготовленный для печки, и даже вырезать наиболее интересные иллюстрации. К школе, в 44-м году, у меня была целая иконография портретов царя, цесаревича Алексея и групповых портретов царской семьи. Наверное, после рассказов бабушки о судьбе этих несчастных людей мне их было очень жалко. Это чувство осталось во мне навсегда. Когда я вижу царские портреты, тут же вспоминается холодная зима 43-го года, дым от нашей печки, заиндевелые окна и горькие строки Георгия Иванова:

Эмалевый крестик в петлице

И серой тужурки сукно.

Какие печальные лица

И как это было давно.

Какие прекрасные лица

И как безнадежно бледны

Наследник, императрица,

Четыре великих княжны...

Наш "семейный" дом стоял в очень интересном месте Москвы. Вокруг дома три церкви на расстоянии десятка метров - редкая даже для исторического центра столицы плотность храмов. Причем каждый храм связан с историей Москвы, с ее культурой и с жизнью нашей семьи. Но обо всем по порядку.

Вплотную к дому подступал Хлебозавод имени 1-го Мая, а в прошлом одна из святынь древней Москвы - Никольский храм. Я уже говорил об этом. Из трубы хлебозавода, выведенной в купол храма, летели клубы дыма и гари. Много лет спустя я узнал историю этого храма и его тайну.

В церкви Святителя Николая венчались мой дед и бабушка. У нас в архиве сохранилось приглашение на это событие, где записано: "Григорий Михайлович и Мария Николаевна Константиновы в день бракосочетания сына своего с девицей Пелагеей Семеновной Самохиной, Семен Данилович и Наталья Васильевна Самохины в день бракосочетания дочери своей с Борисом Григорьевичем Константиновым, покорнейше просят Вас пожаловать на бал и вечерний стол 9 ноября 1908 года, в 71/2 вечера. Венчание имеет быть в церкви Св. Николая, что в Покровском, в 6 часов вечера".

Почетной прихожанкой храма до его закрытия в 30-е годы была Мария Николаевна Константиновна - моя прабабушка, здесь же крестили мою мать в 1913 году и ее брата и сестру. До конца жизни моя бабушка Пелагея Семеновна дружила с вдовой последнего священника храма, расстрелянного в 1934 году.

На земле храма Св. Николая, взятой в аренду до 1938 года, мой дед построил дом, в котором я и родился в 1937 году. До закрытия Никольский храм был приходским храмом семьи моей матери.

И вот удивительное открытие - Никольский храм был приходским храмом семьи Суворовых. Так, в исповедальных ведомостях церкви Св. Николая, что в Покровском, содержится свидетельство о проживании в приходе этого храма семьи А. В. Суворова. У них, по словам биографа Суворова, был "деревянный дом, почти напротив церкви", то есть на том самом месте, где Борис Григорьевич Константинов почти через полтора века поставил наш дом.

Возможно, это о доме отца Суворова приводилось краткое описание в газете "Московские новости" за 1762 год. Там было сказано: "... близ Немецкой слободы, в Покровском селе, при реке Яузе... в том дворе 7 покоев с бумажными обоями, кухня, людских изб 2, 2 анбара, погреб, каретный сарай, сад..."

В 1741 году в исповедных ведомостях Никольской церкви записано, что в собственном доме в ее приходе живут "лейб-гвардии Преображенского полку поручик Василий Иванович Суворов, 35 лет, жена ево Евдокея Федосеевна, 30 лет, сын их Александр, 12 лет". В ведомостях и за другие годы встречаются записи о суворовской семье: так в 1751 г. вместе с В. И. Суворовым живут "дети ево Александр, 22 лет, Мария, 9 лет, и Анна, 8 лет". Это единственные найденные до сих пор документальные сведения о ранних годах жизни Александра Васильевича Суворова в Москве, как утверждает в своем исследовании знаток Москвы историк Сергей Романюк.

Я часто приезжаю на "родное пепелище", на то место, где когда-то стоял наш дом. Прохожу по траве, которая растет на месте дома; захожу в возрожденный храм Святителя Николая - там уже возобновилась служба; смотрю на расположенный напротив такой знакомый с самого раннего детства силуэт Покровского храма. Каждое утро в течение многих лет я видел его из своей кровати. О нем рассказывала прабабушка Мария Николаевна: по словам ее матери, в 1812 г. испоганили храм солдаты Наполеона, устроив в алтаре церкви конюшню. А в 30-е годы вновь испоганили храм уже свои, русские, организовавшие в нем мастерские. Слава Богу, сейчас он отреставрирован, и каждый желающий может узнать его удивительную историю.

В 1618 году украинский гетман Сагайдачный, поляки и Литва едва не взяли приступом Москву, в праздник Покрова Богоматери, но неожиданно отступили. "Егда сохранил Бог царствующий град Москву помощью Пречистой Богородицы, славного Ея Покрова, тех литовских людей от города отбиша... Государь же поставил храм каменной по обету своему во имя Покрова Пречистыя Богородицы во дворцовом селе Рубцове",- пишет московский летописец, современник тех далеких событий.

Первый царь из рода Романовых, Михаил Федорович, часто жил тогда в "своем селе Рубцове", так как Кремль после Смутного времени только восстанавливался и вся деятельность в Москве ограничивалась восстановительными работами.

"Строительство храма Покрова, что в Рубцове, стало началом строительной деятельности в столице",- сообщает путеводитель по Москве за 1913 год. Наши предки не ставили памятники людям, а ставили храмы Богу, святым в знак благодарности за помощь в войнах, за избавление от "глада и мора".

Так возник храм-памятник, давший имя и улице - Покровская, и селу Рубцову - Покровское.

Сын Михаила Федоровича, царь Алексей Михайлович Тишайший, тоже бывал в "нашем, великого государя, селе Покровском, в наших царских хоромах" и имел там "столовое кушание". Бывал в Покровском и его сын - Петр I. Наверное, в детстве познакомился он здесь и с Немецкой слободой, а позже с Лефортом, а затем за Яузой по его воле в селах Семеновском и Преображенском были созданы легендарные Семеновский и Преображенский полки.