И он достал Библию. А был все-таки 1982-ой год.

- Видишь, с рисунками Доре. За триста рублей купил, на рынке, на Украине где-то... Я ее вот хочу в библиотеку, как вклад. Студенты пускай учатся. Читают... Смотрят картины.

Прощаясь с этим миром, человек думал о других, о духовном, о том, что им останется...

Мы хоронили Бориса Федоровича. Многих мне пришлось хоронить, даже пошел такой слушок по чиновникам: пускай Столяров это делает, ему это нравится. А мне это очень не нравилось. Тяжкое дело. Но я помогал! Потому что это последний путь, последнее прощание... Уже человек никому не нужен. Уже не поможет тебе достать квартирку, не пойдет за тебя похлопотать, чтобы тебе повысили ставочку, не скажет кому-нибудь в съемочной группе: возьмите этого актера в свое окружение, в массовку или на роль. Он тебе уже ничем не поможет! Обычно в эти моменты образовывалась пауза, тишина. Надо было помогать.

Вспомнился мне удивительный поступок Бориса Федоровича, еще отец мне рассказывал. Умер Петр Мартынович Алейников - великий артист, о котором Борис Федорович писал, что это замечательный человек. Все отмечали обаяние Алейникова, его изучали даже в Голливуде, говорили об удивительной фотогеничности актера, что он с целлулоида, с экрана несет в зал чудо своего необыкновенного обаяния. Но Борис Федорович говорил и другое: "А ведь Петька - умница! Чистая душа! С ним я чувствовал себя сильнее, я у него черпал силы. А сам он был раним, остро воспринимал непонимание. На нем ведь тоже был ярлык - Ваня Курский! А он многое, ох как многое мог бы сыграть!"

И это было действительно так. Алейников был чрезвычайно талантлив и как актер, и как художник-рисовальщик, хотя этого никто не знает. Он замечательно играл Пушкина в картине "Глинка", он был абсолютно похож на своего героя, это видно по кинопробам, но чиновники расценивали все по-своему: "Э-э, Ваня Курский, пятьсот граммов для пробы..." И вот когда этот любимый артист, любимец народа умер, встал вопрос, где его хоронить. И тогда Борис Федорович обратился в профком - отец был председателем:

- Скажи там начальникам...

А все решалось на уровне Моссовета: кого хоронить, где и как.

- Я - народный артист Советского Союза, мне полагается Новодевичье. Так во-от, я свою могилу отдаю Петьке.

И написал заявление. Оно было принято и утверждено. И Петра Мартыновича похоронили как выдающегося деятеля нашей страны на Новодевичьем кладбище. А звание народного артиста, уже никому не нужное, ему дали задним числом.

Бориса Федоровича похоронили на Ваганьковском, там, где нашли последний приют и отец, и Мочалов, Суриков и Есенин, и Владимир Даль.

Несколько слов об Алексее Денисовиче Диком. Отец глубоко уважал, я бы даже сказал - поклонялся артистам и руководителям Художественного театра. Он изучал систему Станиславского. Книга этого великого режиссера была у отца настольной. Высоко ценил он работы Добронравова, Топоркова, Ливанова, Тарханова, Леонидова. Этих людей он увидел в детстве, и они навсегда опалили его душу своим высоким благородным талантом. Именно артисты этого ряда определили художественный вкус отца, подсказали, кто есть художник, а кто - конъюнктурщик. Руководствуясь столь высокими профессиональнонравственными критериями, трудно было найти друзей. Они были в жизни, но вот в искусстве...

Отец часто вспоминал про Алексея Денисовича Дикого. До поступления в школу-студию МХАТа он занимался в Доме ученых в студии А. Дикого. Всю жизнь отец вспоминал постановку в студии лесковской "Блохи". Это было какое-то невероятное, феерическое представление. Блистательно играл мужественного старика Платова сам Алексей Денисович Дикий, императора - Юрий Александрович Завадский. Но, пожалуй, самым большим потрясением и открытием было решение всего этого спектакля в стиле лубка. Декорации готовил гениальный художник Кустодиев. Так вот, Дикий и Кустодиев и удивительный актерский коллектив создали этот уникальный спектакль. И в дальнейшем за какую бы работу ни брался отец, он всегда говорил: "Ну, чем будем удивлять?" Это был завет А. Дикого. Иначе - это скучно и неинтересно.

Отец был человек спортивный. Когда мы наконец получили квартиру, первую в жизни отца, на Кутузовском проспекте,- тогда это была самая окраина Москвы и называлась она Кутузовская слобода - мы выходили из дома, переходили через две узкие полосы Можайского шоссе, становились на лыжи и шли до дач, среди которых была и дача Сталина.

Отец никогда не видел Сталина, более того, он относился к вождю далеко не однозначно. Как-то уже после войны я сидел дома, готовил уроки. Над моим столом кнопками были прикреплены несколько вырезок из газет: "Товарищ Сталин гуляет по Кремлю", "Товарищ Сталин на Мавзолее", "Товарищ Сталин в маршальской форме" и т. д. Даже и не помню, кто их повесил, может, бабушка. Был 46-ой год, все было правильно.

На душе у отца в ту пору было тяжело. Обычно легкий, веселый, он, читая газету и встретив нелепую фразу, улыбался, хотя, казалось бы, что веселого можно найти в "Правде". Но находил. Однако день ото дня отец становился все мрачнее и мрачнее. Сняли Жукова. Угрожающе веяло какими-то мрачными переменами. И вот однажды отец молча подошел к моему столу и снял эти картинки, а вместо них повесил портрет Джоконды. Помнится, в киосках тогда только что появились первые литографии.

- Вот, пусть у тебя висит Леонардо да Винчи.

Я уже учился во ВГИКе, когда после очередной лыжной прогулки, обогнув дачу вождя, мы остановились у мрачных ворот. Они были закрыты. Шел пятьдесят шестой год, началось разоблачение культа личности. И отец вдруг вспомнил, а может быть, счел нужным только сейчас рассказать о давнем событии... Вот сюда, на эту дачу был приглашен в свое время Алексей Денисович Дикий. А выглядело это так.

Алексей Денисович после спектакля вернулся к себе домой. Собрались друзья. Выпивали. Выпито было уже достаточно, когда среди ночи появился человек в черном плаще и сказал:

- Вас просят прибыть на Ближнюю дачу. Машина внизу.

Страшно. Чистая рубашка, костюм... И душ - то холодный, то горячий, чтобы не было признаков алкоголя. Приезжают на Ближнюю дачу, вот сюда, к этим воротам, рассказывает отец. Проходят в комнату. Там Сталин, один, перед ним с какими-то пометками сценарий "Сталинградской битвы". Начинается разговор. Страшно напряженный Дикий - и неторопливый, спокойный Сталин.

- Кстати, товарищ Дикий, а почему вы играете товарища Сталина без акцента?

Он говорил о себе в третьем лице.

- А я играю не вас, товарищ Сталин,- ответил Дикий.

- Как не меня? Вы же играете Сталина!

Отвечать надо было точно, и любая ошибка в такой ситуации могла быть непростительной. Алексей Денисович действительно играл на сцене Малого театра Сталина, вкладывая в этот образ весь свой могучий талант, все обаяние своей яркой личности. Конечно, это был идеальный образ, таким по представлению артиста должен был быть руководитель страны. Поэтому Дикий продолжал настаивать на своем.

- Я играю не вас, товарищ Сталин, я играю представление народа о вожде!

Видимо, такой ответ удовлетворил. Возникла пауза. Сталин подошел к знаменитому окошечку, открыл - там стоял поднос, на нем бутылка коньяка и бутылка "хванчкары". Посмотрел на Дикого, налил фужер коньяку и маленькую, коньячную рюмку "хванчкары", подошел к актеру, протянул рюмку вина, себе взял фужер коньяка и сказал:

- Давайте выпьем.

Дикий подумал даже: нет ли здесь какой азиатской каверзы, и все это может печально кончиться.

Сталин выпил, не торопясь закусил и сказал:

- Ну вот, товарищ Дикий, а теперь мы можем говорить на равных.

"САДКО". А. Н. ВЕРТИНСКИЙ

Меняются эпохи, идеологии, и время отбирает лучшее, необходимое для жизни страны, нации, культуры.

В Венеции, на международном коммерческом кинофестивале русский фильм "Садко" занимает первое место и получает премию "Серебряный лев" - высшую премию того года, оставив позади американский фильм "Кровавый плащ", картину о казни Иисуса Христа. И это было событие, которое по тем временам выходило за рамки искусства и приобретало политический и коммерческий характер,- 50-е годы, эпоха расцвета "холодной войны".