– Ну, призывные комиссии правы, куда с твоим позвоночником. Ты ведь перегрузку не выдержишь, зачем тебя калечить?

– Да при чем тут мой позвоночник! У нас же больше половины мужиков не вернулись, понимаете?

– Я знаю, Ник. Я смотрел статистику. Да, Окс почему-то пострадал сильнее всех… судьба.

– Ни черта вы, док, не знаете! Вы б видели баб, которые криком кричат, потому что сынишки подрастут – когда еще, а в шахту лезть надо сегодня! Вы еще увидите… фермы стоят, док, шахты валятся, в этот год почти половина так и не посеялись. Жрать они что будут? Я пришел к шефу этому, Бэрду, и говорю: надо писать отчет, требовать правительственных субсидий, а он мне в ответ только вздыхает. Никто нам, говорит, никаких денег не даст, надо выползать как получится. Как получится, док? Как?

Андрей промолчал. Он знал, что Маркелас, наверное, прав, но в то же время понимал и еще кое-что: слава богу, что на Оксдэм не навесили продовольственную программу. Чиновников крупных метрополий совершенно не волнует, сколько рабочих рук потеряла та или иная планета, у них есть план госзаказа, и его надо выполнять. А то, что на Оксдэме дерьмовые почвы и он еле научился обеспечивать самого себя – так кого это волнует? Конфедерация только что вылезла из войны, потери кошмарные, причем это везде, и сейчас нужно в первую очередь восстанавливать экономику, а не платить кому-то какие-то субсидии.

– Я слышал, что у тебя возник конфликт? – осторожно поинтересовался он.

– Басюк, сучий сын, – фыркнул Маркелас. – Есть у меня странные ощущения, док, но то не сейчас.

– Какие – странные?

– А вот такие – странные, и все тут. Вы сами увидите, как покрутитесь в долинах. Вы мне лучше вот что скажите – вы работать-то готовы или как? Что мне людям сказать, когда спрашивать будут?

– Я готов работать всегда, Ник, и ты это прекрасно знаешь. Ты обиделся? Но почему?

– Да бог с вами, док… это вы меня простите. Вы… вы еще на войне, наверное, а я тут, и никуда отсюда не девался. Простите, поеду. А люди, кстати, ждут вас… да.

– Обожди, Ник, – Андрей остановил шерифа уже возле самой машины. – А доктор Коннор… он что?

– Коннор? – Маркелас скривился, пожал плечами и молча нырнул за руль. – Счастливо, док.

Огоновский проводил его долгим взглядом, дождался, когда зеленая корма вездехода растает среди холмов и поплелся к себе.

С Авроры он привез двоих медсестер: старшую, Бренду, которая имела самые лучшие рекомендации, ему фактически навязали в Центре здравоохранения развивающихся миров. Бренда всю жизнь прослужила в разных респектабельных клиниках, была безусловно компетентна, и так же безусловно неприспособлена для Оксдэма. Андрей был уверен, что если она тут и задержится, то только на характере – этого добра Бренде было не занимать. Младшая, милое существо по имени Лалли, прошла всю войну операционной сестричкой и честно заслужила свои лейтенантские погоны вместе с Рыцарским Крестом. Едва Андрей узрел в Центре грустную, немного неуклюжую из-за своего совсем не девичьего роста сестру с «Рыцарем» на жакете, как ему стало ясно: это то, что надо. Лалли вызывала у него откровенно отцовские чувства, и сразу же по прибытии он дал себе слово сосватать ей сыночка кого-нибудь из местных аристократов. Очаровательный гренадер в юбке, плюс еще и госслужащий, плюс украшенный одной из высших боевых наград – да от такого компота любой навозный лендлорд растает, как снег на экваторе.

С сестрами все было вроде как ясно. Вот с остальным было хуже. Андрей органически не мог существовать без шумной толпы, населяющей его дом – молоденьких девочек, чьих-то детей, которые остались на «пару деньков», и зависли на месяц, без всей той атмосферы бедлама, которая сопровождала его в прежние годы на Оксдэме. Он привык спускаться к обеду в плотном домашнем камзоле, с неизменным, древним стетоскопом на шее, с напускной строгостью оглядывать свое многочисленное «семейство», хлопать по заднице кого-нибудь из девчонок, делать традиционный, совершенно театральный выговор кухарке и, хитро щурясь, садиться с краю стола. Наверное, именно ради этого он и летел в этот не самый лучший из миров.

Вспомнив былые годы, Андрей горько вздохнул и пошел наверх, к себе в кабинет, заваленный нераспакованными еще книгами и коробками с кучей военных реликвий.

– Лалли! – гаркнул он, поднимаясь по лестнице, – Принеси мне кофе и булочку!

Старик генерал, владевший домом, имел, по всей видимости, огромную библиотеку, но после его смерти дом некоторое время стоял без всякого присмотра, и книги перешли в собственность всяких обормотов, шлявшихся по окрестностям. Андрей был рад уже тому, что в большущем кабинете уцелели камин и темные, под самый потолок, книжные шкафы. Свой ковер он расстелил на полу в первый же день, прежде, чем занести остальные вещи. За ковром последовал письменный стол и новенькое, приятно скрипящее кресло, от которого пахло дорогими ботинками.

Дождавшись, когда Лалли принесет на подносе кофейник и булочки, Андрей принялся вскрывать книги. Библиотека у него была большая, с медициной соседствовала классическая беллетристика самых разных эпох, начиная еще с XIX-го века, многие издания были старинными, попадались даже раритеты имперского времени, напечатанные на бессмертном пластике и переплетенные в специально обработанную кожу, которой не страшны столетия – то была собственность его семьи, прошедшая через множество парсек и сражений. Прихлебывая кофе, Огоновский располагал книги на чуть поскрипывающих деревянных полках. Шкафы были местной работы, солидные, никакой химии, только дерево и лак, да небьющийся пластик в тяжелых дверцах. Он долго, с наслаждением перебирал тома, подбирая их сперва по тематике, а потом – по цвету корешков. К тому моменту, когда большинство книг заняли свои места на полках, кофейник был пуст, а пепельница, наоборот, полна. Андрей устало сел в кресло, глянул за окно – уже начало темнеть, и вдруг услышал, как внизу приглушенно заблеял звонок.

Тихо, словно стесняясь, щелкнула входная дверь. Огоновский навострил уши: ему показалось, что он слышит слабый, очень усталый голос молодой женщины. И – резкий, сухой ответ Бренды:

– Доктор не может принимать в такое время. Существует распорядок… приходите завтра.

– Старая сука, – прошипел Андрей, вскакивая. – Бренда! – заорал он, открыв дверь кабинета. – Не смейте выпроваживать посетителей!

В гостиной стояла худенькая, совсем еще юная девушка в потертом плаще, под которым виднелись большие болотные сапоги. Увидев спускающегося по лестнице Андрея, она подняла на него измученные, полные безнадежности глаза:

– Доктор… мой братик, он, кажется, умирает. Мать послала меня за вами, но я так долго шла…

– Бренда, принесите ей рому, – приказал Андрей. – Что с вашим парнем?

– Он весь синий, доктор, почти не дышет. Губы распухли, глаза тоже… мама давала ему травы, но ничего не помогает.

– На болотах был?

– Да откуда ж нам знать, доктор? Он ведь целыми днями бегает, где ему вздумается. Ему всего одиннадцать, как за ним таким уследишь?

– Выпейте рому, он вас успокоит. Бренда, выездной кейс. Лалли! Одеваться!

– Вы собираетесь ехать к больному на ночь гладя? – широко распахнула глаза сестра. – Но где же такое видано?

– Здесь вам не Аврора, – прошипел Андрей, – на этой планете нельзя отказывать больному только из-за того, что у вас приступ мигрени. Советую вам это запомнить – раз и навсегда. Иначе нам с вами не сработаться.

Через две минуты он, затянутый в кожаный комбинезон пилота атмосферных машин, уже заводил свой джип. На заднем диване расположилась совершенно невозмутимая Лалли со здоровенным белым чемоданом, в котором было все необходимое для акта воскрешения на месте.

– Как вас зовут? – спросил он девушку.

– Анита, доктор. Скажите, это лихорадка, доктор? Мама очень боится, что Юрген подхватил на болотах лихорадку…

– Я не могу ставить диагноз на расстоянии, Анита. Мне нужно видеть больного. Губы, говорите, распухли? Но он говорит, а? Крыша у него не поехала?