- Я "сеял", Они взошли.., - и уже спал, положив голову Йу на колени. Счастье расцветало в ней незабудками, она тихо перебирала его спутанные волосы, напевая детскую песенку, уверенная теперь, что утро застанет их в дороге.

x x x

Дороги, машины, города. Поезда, вокзалы, общежития. Телеги, пароходы и даже самолеты... Вдвоем они стремились найти ту точку пересечения меридианов и параллелей, где бы они могли осесть, "посеяться", взойти всходами, начав, наконец, расти вверх в стремлении отыскать в небесах свои корни... Или, взглянув вниз, отыскать в своих корнях небеса.

Станция, такси, незнакомый городок. Улицы, дом, темный подъезд. Лестница, дверь и, наконец, маленькая, уютная комната. Они переглянулись, их взгляды слились в волнистый голубой поток, искрящийся золотыми прожилками. Сколько лет они вместе? Года ни при чем. Как давно это было: Феб, поселок, кучка индивидуальностей, случайно уцелевших тут и там. Ничто не случайно... Мир снова жив, наполнен существами. Жизнь неслась вперед; с быстротой курьерского поезда мелькали станции назначения: Рождение, Юность, Старость и...; Рождение, Юность, Старость и... Был ли Саах единственным, который понимал, что этот порядок можно, более того, необходимо было изменить?.. Пора было на время сложить крылья. Они поселились в этой комнате потому, что им здесь нравилось. Небеса и корни сливались здесь, неуловимо переходя друг в друга; спичка чиркнула, свеча была зажжена, вечность повернулась к ним еще одной, неизвестной, из своих бесчисленных граней, для кого-то являющихся путеводителями к самому себе и собственной цели, а для кого-то просто новой возможностью самоуничтожения. О, человек, ты вечен... ты вечен... ты вечен

Глава 5. Портрет Матери.

"Никогда не уставайте

писать о новом."

Страшная, старая, сгорбленная, ужасно сгорбленная женщина глядела на него с кроткой улыбкой в темных непонятных глазах. Он был разочарован и озадачен. Неужели это она? А чего, в конце концов, он ожидал? Молний из пронзительных глаз, светящуюся плоть и властную осанку?.. Он держал фотографию в руке долго, потом положил ее в папку. Он впервые увидел Мать. Увидел на фотографии, увидел совсем не так, как он этого ожидал. Но это было началом тех открытий, какие он позже обнаружил в том, что звалось его существом. Это было первое заклеймение Лжи, представшей ему под первым из многочисленных покровов. Под покровом ложного величия, надутого могущества, грозного, властного бессилия, мечущего искусственные молнии из неискренних глаз. А Мать; Мать была простой и доброй. Она любила своих детей и воспитывала их. О ее монолитную "настоящность" разбивались все эти электрические оккультные трюки и магические штучки. Она возникла из глубин неведомых времен и пространств Матери, стремительно приблизилась к миру, среди звезд отыскала взглядом Солнце, устремилась к нему, взяла на руки Землю и стала лечить свое смертельно больное дитя. Это было уникально, как, впрочем, и все в Мироздании.

x x x

Стас всегда был рядом, и даже этот истерзанный глупостью мир, проникший в самую глубь наших тел, казалось бы, такой реальный, не мог заставить его погасить огонь своей радости. Он приходил, являлся, как домовой, садился, пил чай, изменял атмосферу в комнате просто своим присутствием, смотрел долгим взглядом в мелкие предметы обихода, сангвинично смеялся, много говорил и как будто все время чего-то боялся. Как будто постоянно делал усилие, чтобы удержаться на поверхности, на тонкой пленке внешней жизни.

- Ну да, - говорил он, - что бы ты делал, если бы пережил ощущение, будто тебе на голову упала бетонная плита?.. - Он что-то видел и даже был готов пожертвовать своей ограниченностью. Саах не отвечал на его вопросы.

Налицо был мировой хаос, росли цены, укорачивались юбки, цвела коммерция, не разглядевшая финальный приступ асфиксии под взрывом торговой активности. Впрочем, Ложь всегда выдает агонию за развитие. А Истина никогда не заботится о том, чтобы помешать нам принимать развитие за агонию. И когда бы увидели обратную сторону, сущность Лжи, что бы мы узрели? Ту же Истину? Которая многогранна?.. Она лепит нас, все объединяя, и ей безразлично, как мы сами относимся к этому. То в нас, что изменяется, не зависит от наших мнений об этом процессе. (Саах подошел к кассе и купил два билета туда и обратно). Даже если мы смертельно этого боимся, и даже если не можем обойтись без разделения на Истину и Ложь.

- "Попробуй-ка убежать от себя", - говорил Стас. Они ехали в поезде куда-то туда... Саах глядел в окно, переводил взгляд на Стаса, скользил взором по стенам, потолку, лицам людей и уходил в себя, оставив на лице след неутоленной жажды чистоты, той самой, заставившей воплотить мечты... Пусть пока и на бумаге. Когда очередной рассказ приходил и стучался внутрь, желая быть увековеченным на листах, Саах старался уйти от всего, мягко отступить от всех этих острых, угловатых предметов и людей, резких событий, шумных улиц; осторожно пробирался в глубину своих зрачков, обходя надоедливые мысли и желания, находил тихое местечко и писал, писал быстро, до мозолей на онемевших пальцах, едва поспевая за потоком вдохновения. Через несколько часов вещь была готова, он ее переписывал и прятал в папку. По ночам эта папка мягко светилась в темноте на полке, и шелест листьев за окном смешивался с шелестом неведомо кем переворачиваемых страниц... Эти рассказы читали не только люди - друзья Сааха.

Шар белого цвета. Закат. Горизонт, равнина. Свет. Уход. Навсегда. Беда. Холода. Саах играл словами, как мировыми силами; в такт дыханию Верховного Слова нарастало и опадало напряжение в груди его. "Ты, Саах, живешь в такт природе." - вспомнил вдруг он фразу Анн, давнишнюю, когда она еще училась в школе. В такт природе. Нда-а, если бы она понимала, в такт чему он живет. В такт природе... Это было бы слишком примитивно; и это ведь совсем просто, это может сделать любой, нужно лишь чуть напрячься, захотеть. Нет, то, что ритмизировало Сааха, не постигалось мыслью, не достигалось желанием. Это был страшный миг между взмыванием сознания в широту ослепительных потоков твердого неподвижного белого пламени и тут же следующим за этим воспарением ужасающим падением тела в бездну боли, острой, как стальные заусеницы, черной, такой же неподвижной, но невероятно депрессивной, тоскливой, "никакой"; фундаментальной, как корень мировой усталости. Но очень агрессивной, активно отрицающей; как другой полюс радости; в ней не было даже отчаяния, лишь земляной поток всеобщей опустошенности. И этот миг "между" и "между" был странным, непостижимым, чуждым источником совершенно необъяснимого, лишенного смысла, состояния. Это был даже не миг, ибо не отмерялся единицами времени. В сем состоянии тело пребывало вечной, неподвижной вспышкой всеобщего сознания. Но вспышкой, угасающей в мгновение... вечное мгновение. Это было воистину "то", как альтернатива, или... нет, вмещение "этого", в чем мы... не живем, нет, но постоянно, упоенно, глупо, тупо умираем.