Погиб капитан Шокун, лучший командир эскадрильи 34-го... Погоревали. Помянули. Исключили из списков части... Война уносила много одаренных молодых летчиков. Почти каждые два-три месяца в частях сектора летный состав обновлялся процентов на девяносто. Атмосфера под Москвой продолжала накаляться.
Как бы там ни было, а от капитана Шокуна действительно пришло письмо из прифронтового госпиталя. "Скоро поправлюсь, товарищ командир, - писал он, приеду в полк и все подробно доложу".
Примерно через месяц мне позвонил командир 34 иап:
- В часть прибыл капитан Шокун. Просит разрешения явиться к вам.
- Сейчас приеду сам, - отвечаю. В гибели Шокуна, тьфу ты, мнимой конечно гибели, я считал повинным и себя. А он - жив-живехонек!
Как радостна была встреча. Шокун все тот же - боевой, подтянутый, с этакими бесенятами в глазах. Вот только на левой руке осталось всего два пальца - большой и указательный. "
Воскресший из мертвых" капитан рассказал.
Лесной массив не подавал никаких признаков нахождения в нем неприятельских войск вообще, не то что механизированных. Ни одного дымка не поднималось над верхушками деревьев, хотя погода стояла довольно холодная. Может, и в самом деле лес пустой, - подумалось Шокуну. Но он отогнал эту соблазнительную мысль: донесения наземной разведки поступали ведь из разных мест. Нет, фрицы просто притаились. И капитан пошел па хитрость. Сделав вид, что разыскал в лесу что-то важное, он набрал высоту, перевел звено в крутое пикирование, приказал открыть сосредоточенный огонь по опушке леса. Противник ответил ураганной зенитной стрельбой. Один из снарядов разорвался за мотором истребителя комэска. Самолет сразу загорелся. Летчик потерял сознание...
Очнулся Шокун в крестьянских санях, весь залитый кровью. Рядом сидел немецкий автоматчик.
Потом его бросили в холодный барак к военнопленным. Ночью пленный санитар наспех сделал ему перевязку. Он же забрал документы для уничтожения. Петлиц на гимнастерке у Шокуна не оказалось. Утром гитлеровцы, прибывшие для допроса, не могли определить его воинское звание. Сам же он сказался рядовым летчиком, призванным из Гражданского воздушного флота. Видя тяжелое состояние нового пленного (у него девятнадцать ран), фашисты оставили его в покое.
Сколько дней и ночей провалялся капитан с гноящимися ранами, без всякой медицинской помощи, он не знал.
Только с каждым днем все яснее слышал гул приближающейся артиллерийской канонады. А однажды в барак ворвались разъяренные фашисты. Они объявили - все должны немедленно выходить на улицу. Затем в барак вбежали автоматчики и стали расстреливать тяжелораненых, ослабевших от истощения. Немецкий солдат пустил несколько коротких автоматных очередей в угол, где притаился Шокун. Смерть и на этот раз пощадила капитана.
Вскоре послышалось русское победное "ура" и в барак вбежали советские автоматчики...
- Есть кто живой? - спросил один из них.
Капитан Шокун в ответ только еле слышно простонал.
- Потом госпиталь. Теперь вот в части, - закончил свою страшную исповедь комэска. Чувствовалось, недоговаривает человек чего-то. Я поймал его тревожный взгляд, и он, склоня голову, произнес: - Почему же мне выразили недоверие? Ведь меня не допускают к летной работе, хотят демобилизовать, товарищ полковник. Да разве я виноват, что меня не расстреляли фашисты?
По суровому лицу этого мужественного, волевого человека потекли слезы. Я, как мог, попытался успокоить капитана, обещая помочь...
- Вот только где тебя пристроить, - я взглядом указал на его искалеченную руку, - она не позволит летать.
- Нет! - горячо возразил летчик. - Позволит. Вот попробуйте. - И он сжал кольцом два пальца левой руки.
Разжать их оказалось не так-то просто. Он их целыми днями упражнял.
Шокун не потерял и летной квалификации. Я сам проверил его технику пилотирования на двухместном истребителе УТИ-4.
Полковник Климов хорошо знал Шокуна. Он согласился с моим предложением, посоветовав повысить капитана в занимаемой должности. На следующий день я отдал приказ о назначении Шокуна заместителем командира 34 иап по летной части. На такое своеволие кое-где посмотрели косо. Но мы с командиром авиакорпуса настояли на своем. Шокун прошел всю войну. После нее, будучи полковником, командовал истребительным авиаполком...
Однако я здорово отвлекся.
Начало 1942 года, а вернее решительное наступление Красной Армии, принесло Москве серьезное облегчение. Враг был отброшен из Подмосковья на значительное расстояние. Начали постепенно возвращаться из эвакуации некоторые правительственные учреждения. Все реже слышался выворачивавший душу пронзительный вой сирен воздушной тревоги. Фашистское командование окончательно отказалось от массированных бомбовых ударов по Москве. Но одиночные бомбардировщики врага то тут, то там норовили прорваться к нашей столице. О расформировании 6-го авиакорпуса ПВО еще не могло быть и речи. Непосредственной, так сказать, чисто истребительской работы у нас стало заметно меньше. Зато неуклонно возрастало число и разнообразие боевых задач "по совместительству".
Почему-то полковник Климов чаще всего поручал выполнение этих задач мне. Товарищи даже шутили: "Стефановский? Кто это? А, да это же замкомкора по военным делам..."
- Вот черти, непосредственная противовоздушная оборона перестала для них уже быть военным делом, - смеялся Иван Дмитриевич, услышав от кого-то, что его заместители в шутку распределили свои обязанности - кто по внешним сношениям, кто по внутренним делам, а кто по хозяйственным вопросам.
И верно, давая нам, начальникам секторов, те или иные поручения, Климов обычно придерживался определенной системы: меня, к примеру, неизменно посылал организовать боевые операции в помощь наземным войскам.
Так было и на этот раз. Поступил приказ: непрерывным патрулированием прикрыть с воздуха кавалерийскую группу генерал-полковника Белова, продвижению которой мешает авиация противника. Район действий - квадраты такие-то, карта... и так далее, как во всяком приказе. Ставя задачу, Иван Дмитриевич в заключение сказал:
- Знаешь, "мессера" там гоняются буквально за каждым всадником. Так что, Михалыч, гляди в оба.
Мне выделили сводную авиадивизию: два полка на "яках" и один на И-16, часть из которых имела пушечное вооружение. Местом базирования стал только что освобожденный аэродром в Калуге.
Ну и аэродромчик это был!.. Саперы успели разминировать только взлетно-посадочную полосу. Ширина ее - сто метров. Чуть отойдешь в сторону на фанерной дощечке красуется лаконичное: "Заминировано!"
Расставили самолеты по обочинам полосы. Один летчик, шустрый такой, вихрастый паренек лет двадцати, не мог не побалясничать:
- Умненько организовано. Идеальнейшие условия для отработки расчета на посадку. И главное - до предела упрощенная система оценок. Ни тебе три с плюсом, ни четыре с минусом. Всего два балла: или в столовку, или в гроб. Не правда ли, товарищ полковник?
Ну что ему ответить, балагуру? Не будешь же доказывать: война, мол, трудности. Это и так все знают. Хохочу вместе со всеми и дополняю остряка:
- Первая со ста граммами, вторая - без оркестра.
И опять хохочут. Удивительный народ - наши летчики: как ни трудно, а вот дай позубоскалить.
Патрулировать в указанном районе решил звеньями. Каждое очередное звено взлетает через тридцать минут - по графику, спущенному в полки.
Уже ушли в воздух по три звена из первой и второй эскадрилий полка И-16. А обратно пока никто не вернулся. Командир полка тревожится. Да и я волнуюсь: если продолжать так же выпускать звенья, то к вечеру не останется ни одной машины. Как в прорву посылаю. Что же делать? Пока больше не посылать? Но ведь в таком случае приказ останется невыполненным.
Командиры полков ждут решения. Понимают они - очень трудно мне сейчас: связи с вышестоящим командованием нет.
- Будем вылетать по графику! - приказал, и как-то легче стало. Когда примешь решение - всегда так. Между двумя стульями долго не усидишь.
