- Вот. Пожалуйста, можешь посмотреть.

На правой ладони лежал маленький блокнот - белые листочки в кожаном переплете. Я взял его. Хватило одного взгляда. Там были какие-то записи на немецком языке - их я, конечно, не разобрал, но понял, что означали схемы и цифры: "3-35 х Ю - 4-20 х 8 - 30 шагов - 6-25 х 15 - 40 шагов - 7-15 х 15" и так далее.

Две страницы были исписаны сверху донизу.

Я помню, что даже тогда в моей взбаламученной душе еще оставалось место чувству изумления - меня поразили память и наблюдательность Теодора. Ведь у него не было возможности записывать, пока мы с ним бродили по форту; занести сведения об орудиях и укреплениях в блокнот он мог, только когда остался один на втором ярусе, в помещении моей батареи.

Минула целая вечность, прежде чем я наконец оторвал взгляд от блокнота. "Наверное, примерно то же самое испытывает человек, прочитавший свой смертный приговор", - подумал я тогда. Я знал, что Теодор смотрит на меня, но не мог взглянуть на него в ответ.

Потом прозвучал его голос:

- Bien? {Ну? (фр.)} - Он всегда так смешно говорил это слово:

"Bien?" - как нетерпеливый ребенок, веселый и злой одновременно.

- Bon Dieu {Боже (фр.)}, Теодор! - выдавил я - почти всхлипнул. Ты... предатель!

Тут Теодор расправил плечи.

- Я не предатель,- с гордостью произнес он. - Я офицер германской армии.

- Ты шпион! - гневно выкрикнул я. - Ты пришел сюда, ты предал меня, родного брата... По крайней мере, ты пытался это сделать, но тебе не удалось!

Теодор приблизился и положил руку мне на плечо.

- Верно, не удалось, - сказал он. Его голос чуть заметно дрожал. - Но послушай, Жозеф, если кто-то из нас предатель, так это ты. Нет! Подожди, дай мне договорить! Я не обвиняю тебя, но и ты не имеешь права называть меня предателем. Ведь мы оба родились в Германской империи, разве мы не подданные императора Вильгельма? Разве не обязаны мы хранить ему верность? Ты вступил во французскую армию только потому, что судьба привела тебя в Париж, - тебе просто не оставалось выбора. Если бы ты оказался в Берлине, ты стал бы солдатом германской армии, иного не дано. Послушай меня, Жозеф. Я офицер, капитан. Едем со мной в Страсбург, и я добьюсь, чтобы тебя сделали лейтенантом. Едем, неужели тебе нравится служить здесь канониром?

Я думаю, месье, что, если бы не эти слова, все было бы по-другому. Но я разозлился оттого, что он посчитал, будто я могу стать предателем.

- Теодор, - сказал я, глядя ему в глаза. - Я поклялся защищать свою страну, а ты - враг Франции. Ты пришел сюда шпионить и попытался использовать меня. Я ничем не обязан германскому императору. Я здесь для того, чтобы исполнять свой долг.

Тогда он наконец понял и отшатнулся, переменившись в лице.

- Жозеф... - начал он и осекся.

И снова мы долго стояли, молча глядя друг другу в глаза.

Не знаю, что со мной творилось, месье, но в моем сердце не было места для жалости или братской любви.

Был дух войны, я думаю, и злость на Теодора за то, что он хотел меня одурачить. День за днем мы только и слышали: "Франция, Франция, Франция", и в конце концов все в форте посходили с ума. И да простит меня Бог, я даже гордился, что нашел в себе достаточно мужества для того, чтобы сделать то, что задумал.

- Месье, - сказал я брату: я был театрален, я назвал его "месье", - я солдат Франции и должен выполнить свой долг. По вашему собственному признанию, вы - шпион германского правительства. Надеюсь, вы поймете, почему я не стану арестовывать вас самолично. Я запру вас в этом помещении и доложу о вашем присутствии дежурному офицеру.

И я уже собрался выйти в коридор, как вдруг заметил, что Теодор улыбается - той самой улыбкой прежних времен. Он заговорил - спокойно, без намека на страх или упрек в голосе:

- Жозеф, я тоже солдат и буду последним, кто осудит тебя за то, что ты выполняешь свой долг. Но ты прекрасно понимаешь, что это означает для меня смерть, а ведь, помимо прочего, я - Бонно, твой брат. Вот блокнот, возьми его и отпусти меня. Других записей у меня нет.

Я никогда не забуду улыбку, с которой он произносил эти слова, месье. Она поразила меня в самое сердце. Я отошел от двери, воскликнув:

- Теодор, брат мой! - и раскинул руки, готовый заключить его в объятия.

Но в этот самый момент наших ушей достиг хор голосов, эхом отдававшийся по всему форту. Сотня глоток выводили знакомую мелодию. Это пели мои товарищи, дружно шагавшие на обед в казарму:

Allons enfants de la patrie,

Le jour de gloire est arrive!

Contre nous de la tiranie,

L'etandard sanglant est leve

L'etandard sanglant est leve.

Entendez-vous dans ces campagnes

Mugir ces feroces soldats?

Ils viennent jusque dans nos bras

Egorger nos fils, nos compagnes...

{Вперед, сыны отчизны милой!

Мгновенье славы настает.

К нам тирания черной силой С кровавым знаменем идет.

Вы слышите, уже в равнинах Солдаты злобные ревут.

Они и к нам, и к нам придут, Чтоб задушить детей невинных...

Первые куплеты "Марсельезы", слова Руже де Лиля; перевод П. Антокольского}

Мы стояли молча, волна пения набирала силу, а затем пошла на спад. Мне казалось, что мое сердце вот-вот взорвется, руки тряслись. Когда последние отзвуки затихли вдали, я резко повернулся - не сказав ни слова, даже не взглянув на него, месье, - выскочил из помещения, запер за собой дверь, оставив родного брата пленником, и побежал к дежурному офицеру.

Больше я Теодора не видел... То есть нет, видел...

Только я остановился у командного пункта, как дверь открылась - на пороге стоял капитан Жанвур. Я отступил на шаг и отдал честь.

- Что случилось, Бонно? - приветливо спросил он.

И тут, месье, я понял, что не могу выдавить ни звука. "Мой брат заперт в помещении 3-й батареи. Он германский шпион". Эти слова застыли у меня на языке.

Я замялся, чувствуя, как под внимательным взглядом капитана к моим щекам приливает кровь.

- Ничего, ваше благородие, - запинаясь, пробормотал я.

- Ничего? А что ж ты тогда пришел?

- Спросить, ваше благородие... можно ли моему брату пообедать в общей столовой?

- Ну конечно! И вовсе не обязательно было об этом спрашивать.

Капитан бросил на меня подозрительный взгляд и направился к офицерским квартирам. Когда он скрылся из виду, я вздохнул с облегчением, и слезы благодарности навернулись мне на глаза. В следующую минуту я обругал себя проклятым дураком.

Знаете что, месье, эта война превратила нас в безумцев. Мы все теперь не такие, как раньше. Люди в форте ведут себя как свиньи, хуже того - как дикие звери, и дерут глотки по ночам, выкрикивая лозунги, а офицеры улыбаются и говорят, что это все боевой дух.

Я побрел к казармам, в общую столовую, размышляя, что же мне делать. Усевшись за стол, я принялся вместе со всеми за еду. Шанэн спросил, где мой брат, но я ничего не ответил. Они все так шумели, что не заметили моего молчания.

Потом я вышел во двор, раскурил трубку и слонялся вокруг бараков долго, может быть, полчаса. Никак не мог решить, что же мне делать. И вдруг я подумал о матери - как это я не вспомнил о ней до сих пор! В следующую секунду я развернулся и бросился бежать через плац, мимо казарм к центральному траверсу. Перебравшись через него, я взлетел на второй ярус. Мои пальцы дрожали, я никак не мог попасть ключом в замок. Наконец я толкнул дверь, споткнулся на пороге и ввалился в помещение своей батареи.

Месье, там никого не было! Теодор исчез. Я не верил своим глазам.

Я позвал его по имени - сначала тихо, потом громче, но ответа не получил. Я ничего не понимал. Он же не мог уйти через дверь - она была заперта, а ключ лежал у меня в кармане.

Оставался единственный путь для бегства: вылезти через бойницу на смотровую площадку и по узкому карнизу, уходящему вправо и влево, добраться до помещения соседней батареи, а потом уже спуститься вниз. Но я знал, что на этом ярусе все двери обычно держат запертыми, значит, он никак не мог улизнуть.