– Конечно. Я выросла в семье, где сознание расовой чистоты стояло очень высоко. Мой отец участвовал в организации национал-социалистской рабочей партии в 1933 году. Председатель партии, Свен-Улоф Линдхольм, был частым гостем в нашем доме. Мой отец был врачом и офицером запаса. Я и сейчас помню, как мать взяла меня на марш женской национал-социалистской организации «Кристина-воительница» на Эстермальме[6].

Я кричала «Хайль Гитлер», когда мне было десять лет. Родители прекрасно видели, что происходит в стране. Импорт евреев, застой, моральное разложение. И угроза коммунизма. И сейчас ничего не изменилось. Страну изнутри разъедает неконтролируемая эмиграция. Меня тошнит от одной мысли, что на шведской земле строятся мечети. Швеция – загнивающее общество, и никому нет до этого дела.

Ее затрясло. Стефан, оторопев, смотрел на нее и не понимал, откуда взялась такая ненависть.

– Не слишком симпатичная точка зрения, – сказал Джузеппе.

– Я не отрекусь ни от одного своего слова. Швеция, как держава, сегодня уже вряд ли существует. Что, кроме ненависти, можно испытывать к тем, кто в этом виноват?

– То есть Герберт Молин переехал сюда не случайно?

– Конечно нет. В эти мерзкие времена мы, люди, верные юношеским идеалам, должны поддерживать друг друга.

– Вы хотите сказать, какая-то организация существует и сегодня?

– Нет. Но мы знаем, кто наши настоящие друзья.

– И держите это в секрете?

Она презрительно хмыкнула:

– В наше время патриотизм чуть ли не наказуем. Если мы хотим, чтобы нас оставили в покое, мы вынуждены скрывать наши взгляды.

Джузеппе повернулся на стуле и задал следующий вопрос:

– Но ведь кто-то нашел Молина и убил его?

– Но при чем тут его патриотические взгляды?

– Вы же сами сказали. Вы вынуждены таить ваши безумные идеи.

– Наверняка его убили не за это. Наверняка есть другие причины.

– Какие, например?

– Настолько хорошо я его не знала.

– Но сами-то думали, наверное?

– Разумеется. Ничего не могу ни понять, ни предположить.

– А в последнее время? Что-то случалось? Не вел ли он себя как-то необычно?

– Он вел себя как всегда. Раз в неделю я его навещала.

– Он не говорил, что чем-то обеспокоен?

– Ни слова.

Джузеппе замолчал. Стефан решил, что Эльза говорит правду – она действительно не заметила никаких перемен в поведении Молина.

– А что случилось с Авраамом Андерссоном? – спросила она.

– Его застрелили. Такое впечатление, что даже не застрелили, а расстреляли. Он тоже принадлежал к вашей группе, которая группой не является?

– Нет. Герберт иногда беседовал с ним, но они никогда не говорили о политике. Герберт был очень осторожен. У него было мало настоящих друзей.

– А кто мог убить Авраама Андерссона?

– Я не была с ним знакома.

– Кто был Молину ближе всех?

– Думаю, я. И дети. По крайней мере дочь. С сыном отношения порваны.

– Кто их порвал?

– Не знаю.

– А еще кто-то был? Вы никогда не слышали о некоем Веттерстеде из Кальмара?

Она ответила не сразу. Джузеппе и Стефан быстро переглянулись. Она была совершенно очевидно удивлена, откуда им известно это имя.

– Он упоминал иногда это имя. Герберт родился и вырос в Кальмаре. Веттерстед – родственник бывшего министра юстиции, того самого, которого тоже убили несколько лет назад. Мне кажется, он художник-портретист. Но я не уверена.

Джузеппе записал в блокнот ее показания.

– И ничего больше?

– Нет. Герберт был не из тех, кто любит поговорить. Люди ведь разные, не так ли?

Джузеппе поглядел на Стефана.

– У меня еще один вопрос. Когда вы бывали у Молина, чем вы развлекались?

– Не поняла вопроса.

– Вопрос заключается в следующем – вы с ним танцевали?

В третий раз за время разговора на ее лице ясно читалось удивление.

– Да, – сказала она. – Танцевали.

– Танго?

– Не только танго. Но часто именно танго. Старые танцы тоже почти исчезли. Те, которые нужно уметь танцевать, где требуется элегантность и мастерство. Как танцуют сейчас? Как обезьяны!

– Вам наверняка известно, что у Герберта Молина была специальная кукла для танцев?

– Он был страстный танцор. Танцевал замечательно и старался не терять формы, а для этого надо практиковаться. Для чего и нужна была кукла. В молодости, мне кажется, он мечтал быть танцором. Но когда позвала труба, он пошел выполнять свой долг.

Стефан подумал, что даже язык у нее высокопарен и старомоден. Словно она заклинала время вернуться вспять – в тридцатые – сороковые годы.

– Могу предположить, что не многие знали об этой его страсти.

– У него почти не было друзей. Сколько раз надо это повторить?

Джузеппе потеребил нос, обдумывая, что еще спросить.

– А когда он увлекся танцами?

– Думаю, во время войны. Или перед самым ее началом – он же был тогда очень молод.

– Почему вы так думаете?

– Он как-то рассказывал.

– И что он рассказал?

– Только то, что я уже говорила. Ничего больше. Война была тяжелым испытанием. Но иногда он получал увольнительные. Немецкое командование очень заботилось о своих солдатах. Когда была возможность, их отпускали отдохнуть и оплачивали отдых.

– Он часто говорил о войне?

– Нет. Не часто. Но мой отец говорил о войне постоянно. Как-то они одновременно получили увольнительную и поехали в Берлин. Отец рассказывал, что Герберт ходил на танцы каждый вечер. По-моему, каждый раз, когда Герберт получал отпуск, он прямо с фронта ехал в Берлин – и танцевал.

Джузеппе долго молчал.

– Можете сообщить нам еще что-то, что могло бы помочь следствию?

– Нет. Но я очень хочу, чтобы вы поймали убийцу. Понятно, что строгого наказания он не получит – в Швеции защищают преступников, а не их жертвы. Наверняка станет известно, что Герберт сохранил верность своим идеалам. Осудят не преступника, а его, хотя его уже нет в живых. Но я все равно хочу, чтобы убийцу нашли. Я хочу знать, кто мог это сделать.

– Сейчас у нас больше нет вопросов. Но мы еще увидимся.

– Меня в чем-нибудь подозревают?

– Нет.

– Тогда я хочу узнать, откуда вам стало известно про мундир.

– В другой раз, – сказал Джузеппе и поднялся.

Она проводила их до прихожей.

– Должен сказать, что ваши взгляды на грани… на грани экстремизма, – сказал Джузеппе, выйдя на крыльцо.

– Швецию уже не спасти, – ответила она. – В молодости я еще встречала полицейских с твердыми политическими убеждениями. Они разделяли наши идеалы. Теперь таких нет.

Она закрыла дверь. Джузеппе хотелось быстрей уйти.

– Жуткая тетка, – сказал он у калитки. – Мне все время хотелось залепить ей оплеуху.

– Боюсь, таких гораздо больше, чем мы думаем, – сказал Стефан.

Они шли в гостиницу молча.

Джузеппе вдруг остановился:

– Что она сказала? О Герберте Молине?

– Что он всегда был нацистом.

– А еще?

Стефан недоуменно покачал головой.

– Она сказала буквально следующее, – продолжил Джузеппе, – Герберт Молин до самой смерти придерживался этих диких взглядов. Я дневник его только проглядел, но ты его прочитал. Можно задать себе такой вопрос – чем именно он занимался в Германии? Или такой: не было ли тогда людей, которые искренне желали его смерти?

– Сомнительно, – сказал Стефан. – Война кончилась пятьдесят четыре года тому назад. Это очень долгий срок для мести.

Джузеппе не разделял такой уверенности.

– Может быть, – сказал он только. – Все может быть.

И они продолжили путь. У здания суда настала очередь Стефана остановиться.

– А что, если попробовать все перевернуть? Мы думаем, что все началось с Молина, потому что его убили первым. Поэтому мы отталкиваемся от Молина. А что, если все наоборот? И нам надо вместо этого сосредоточиться на Аврааме Андерссоне?

– Не «нам», – сказал Джузеппе. – Мне. Я не отметаю эту версию. Но это маловероятно. У Авраама Андерссона были совершенно другие причины для переезда в Херьедален. И он ни от кого не прятался. Из того, что мы успели о нем узнать, вытекает, что он был очень общительным человеком, дружил с соседями, если их там можно так называть. Совершенно иной тип личности.