Дом Бьорна оказался одноэтажным. Картинка в прихожей изображала цыганку с обнаженной грудью, в гостиной – рыбака. Были также охотничьи трофеи. Рога лося. Стефан насчитал четырнадцать отростков и никак не мог сообразить, много это или мало. На столе стоял термос и укрытое полотенцем блюдо с булочками. Вигрен поставил еще одну чашку и пригласил Стефана сесть.

– Разговаривать не обязательно, – неожиданно сказал он. – Вполне можно пить кофе молча, даже с незнакомыми.

Они пили кофе, каждый взял по коричной булочке. Часы на стене пробили четверть какого-то. Стефан мысленно поинтересовался, как люди общались раньше, до того, как в этой стране появился кофе.

– Как я понимаю, вы пенсионер, – сказал Стефан и тут же осудил себя за идиотскую реплику.

– Я тридцать лет проработал в лесу, – сказал Бьорн Вигрен. – Иногда самому не верится. Лесорубы были сущими рабами у компаний. Мне кажется, нынче люди просто не понимают, каким счастьем стало появление бензопил. А у меня начались боли в спине, и я уволился. Последние годы работал в дорожном управлении. Был ли там от меня прок, не уверен. В основном я стоял у станка и точил коньки школьникам. Хотя одну полезную вещь я сделал, пока там работал, – выучил английский. Сидел по вечерам, обложившись книгами и кассетами. Часто хотелось бросить все к черту, но я дал себе слово. А потом ушел на пенсию. Ровно через два дня после этого умерла моя жена. Я проснулся утром, а она уже холодная. Семнадцать лет тому назад. Мне же восемьдесят два стукнуло, в августе.

Стефан широко раскрыл глаза. Было трудно поверить, что Бьорну Вигрену уже за восемьдесят.

– Я не вру, – сказал Вигрен, очевидно уловив его недоверие. – Мне восемьдесят два года, и здоровье такое, что вполне могу рассчитывать прожить до девяноста и больше. Если только это кому-нибудь нужно.

– А у меня рак, – сказал Стефан. – Я даже не знаю, доживу ли до сорока.

У него просто вырвались эти слова. Вигрен удивленно поднял брови:

– Не так уж обычно, что кто-то сообщает совершенно незнакомому человеку, что у него рак.

– Я сам не знаю, почему я это сказал.

Бьорн подвинул ему блюдо с булками.

– Сказал, потому что тебе надо было это сказать. Если хочешь рассказать еще, я слушаю.

– Лучше не надо.

– Не надо – значит, не надо. Хочешь говорить – хорошо, не хочешь – тоже хорошо.

Стефан вдруг сообразил, как перевести разговор на Эльзу Берггрен.

– А если покупать дом в ваших краях, вроде того, что у соседки, во сколько это обойдется?

– У Эльзы? Здесь дома дешевые. Я иногда читаю объявления. Только не в газетах, в Интернете. Я подумал, что грош мне цена, если я не овладею этой штукой. Дело идет не так быстро, но времени у меня хватает. У меня дочка в Евле, она работает в управлении коммуной – она привезла компьютер и показала, как с ним обращаться. Я сейчас переписываюсь с одним – ему девяносто шесть лет. Его зовут Джим, он из Канады. Тоже работал лесорубом. Чего только нет в этом компьютере! Мы сейчас пытаемся создать страницу, где бывшие лесорубы могли бы поболтать друг с другом. А у тебя какие любимые сайты?

– Я об этом ничего не знаю. У меня и компьютера-то нет.

Его собеседник огорчился:

– Компьютер ты должен купить. Особенно если болен. Миллионы людей больны раком, я видел сам. Я один раз сделал запрос по раку скелета, а это, наверное, самый худший, – и было двести пятьдесят тысяч попаданий.

Он осекся:

– Не буду говорить о раке. Мы же договорились.

– Не важно. К тому же у меня рак не скелета. Пока, во всяком случае, насколько мне известно.

– А я этого и не думал.

Стефан вернулся к вопросу о ценах:

– Так сколько же стоит такой дом, как у Эльзы?

– Двести-триста тысяч, не больше. Но я не думаю, что она собирается продавать свой дом.

– А она живет одна?

– Она, по-моему, никогда не была замужем. Иногда она малость нос задирает. После смерти жены мне как-то пришло в голову, что мы могли бы объединиться. Но она не захотела.

– А сколько ей лет?

– Семьдесят три, я думаю.

То есть примерно ровесница Герберта Молина, подумал Стефан.

– И она всегда здесь жила?

– Когда мы строились, ее дом уже стоял. Это был конец пятидесятых. Думаю, она живет здесь больше сорока лет.

– А кем она работала?

– Говорит, до переезда сюда была учительницей. Но я не очень в это верю.

– Почему?

– Кто уходит на пенсию в тридцать лет? Она же здорова, с ней все в порядке.

– Но она же на что-то живет?

– Получила наследство от родителей. Тогда и переехала. Во всяком случае, она так говорит.

Стефан обдумывал услышанное.

– То есть она родилась не здесь? Приезжая?

– По-моему, из Сконе. Эслёв? Это вроде бы там, на юге, где Швеция кончается.

– Точно, – подтвердил Стефан. – А почему она приехала именно сюда? Родственники?

Бьорн Вигрен посмотрел на него и засмеялся:

– Ты разговариваешь, как полицейский. Можно подумать, что ты меня допрашиваешь.

– Я не менее любопытен, чем все. Зачем переезжать сюда из Сконе, если не выходишь замуж, к примеру? Или если она, к примеру, не нашла тут работу, о которой всю жизнь мечтала? – сказал Стефан и тут же подумал, что делает ошибку. Надо было сказать, кто он есть.

– Мне тоже было интересно. И жена удивлялась. Но не станешь же выспрашивать. Эльза, в сущности, добрая. Всегда готова помочь. Когда жена работала, а дети были маленькими, она не раз помогала за ними присмотреть. Но что ее сюда принесло – понятия не имею. Не знаю ничего и об ее родственниках.

Он внезапно замолчал. Стефан ждал. Он догадывался, что продолжение следует.

– Конечно, все это довольно странно, – сказал он после долгой паузы. – Мы с ней в соседях сорок лет, целое поколение, а я даже не знаю, почему ей пришло в голову купить дом здесь, в Ульвчелле. Но есть вещи и постраннее.

– Например?

– За все эти годы я ни разу не переступил порог ее дома. И моя жена тоже, пока жива была. И дети. Я даже не могу сказать, бывал ли кто-то вообще у нее дома. Вот это действительно странно.

Стефан наклонил голову. Что-то в жизни Эльзы Берггрен напоминало ему Герберта Молина. Оба приехали издалека, оба вели одинокую, нелюдимую жизнь. Непонятно только – если Молин от чего-то или кого-то прятался, касается ли это также и Эльзы Берггрен? Дом для него покупала она. А почему? Как они познакомились? Что у них общего?

Следующий вопрос был совершенно естественным.

– Так к ней никто никогда не заходит?

– Никогда.

– Довольно необычно.

– Да просто странно. Никто из нас никогда не видел, чтобы кто-то заходил к ней в дом. Или выходил.

Стефан решил закругляться. Он посмотрел на часы.

– Надо идти, – сказал он. – Спасибо за кофе.

Они поднялись и вышли из кухни. В гостиной Стефан показал на рога:

– Это я подстрелил, когда был в охотничьей команде. Мы соревновались с Лильхердалем.

– Большой был лось?

Бьорн Вигрен захохотал:

– Самый большой из всех, что я повидал. Иначе он бы не висел на стене. Когда я умру, рога выбросят на свалку. Детям они не нужны.

Бьорн проводил его.

– К вечеру может пойти снег, – сказал он, вновь поглядев на небо.

Потом он посмотрел на Стефана.

– Не знаю, почему ты расспрашивал меня об Эльзе. Да я ничего и не говорил. Но может быть, зайдешь как-нибудь. Посидим в кухне, и ты мне расскажешь.

Стефан кивнул. Все верно – Бьорна Вигрена не следовало недооценивать.

– Удачи тебе с твоим раком, – сказал тот на прощанье. – Я имею в виду – желаю выздороветь.

Стефан шел назад той же дорогой. Машины в гараже Эльзы Берггрен по-прежнему не было – он был пуст. Он искоса посмотрел на окно – шторы не шевелились. С моста он снова поглядел на воду. Страх перед болезнью то отступал, то снова накатывал. Он не мог надолго отвлечься от того, что его ждет. Это его нынешнее занятие – сбор по крохам сведений об убийстве Герберта Молина – имело, как оказалось, очень ограниченный терапевтический эффект.