- Пробросались.

Иван Ильич вспомнил, как челюскинцы кидали в костер для дыма нераспакованные новые полушубки, которые невозможно было вывезти. И вспомнил, как непросто увидеть с воздуха дым, который мешается с дымкой. И как непросто найти стойбище оленеводов по кострам.

- Неужели полетим? - поинтересовался стюард.

Иван Ильич оставил этот вопрос без внимания.

Он вышел и, казалось, к чему-то прислушивался. Тишина стояла удивительная, но воздух начинал как бы густеть и наполняться неслышными вибрациями, которые отдавались внутри.

Иван Ильич пошел вокруг самолета, убрал из-под колес колодки.

Появился второй пилот.

- Командира и механика не нашел! - крикнул он. - Все по разным палаткам. Ничего, услышат, как запускаемся, сами прибегут!

- Так, так, - согласился Иван Ильич и спросил штурмана: - Погоду уточнил?

- Естественно, - отозвался тот.

- Начинай предполетную подготовку.

- Вы попробуйте движки запустить после долгой стоянки, - буркнул под нос штурман.

Иван Ильич стал прислушиваться. Если б все происходящее было на материке, то можно было бы сказать, что приближается электричка. Но здесь электричек нет. Зазмеилась поземка, затрепетали красные флажки, привязанные к заглушкам. Слева от самолета что-то треснуло - будто уронили огромный пустой ящик ребром, - и заснеженное поле стало медленно рваться как промокашка.

- Заглушки долой! - крикнул Иван Ильич. - В кабину!

Техники, не вполне осознающие, что происходит, но напуганные, засуетились, забегали, заглушки полетели в раскрытую дверцу грузовой кабины.

Раздались треск и звук как бы битого стекла. Это пока необъяснимое явление придало техсоставу дополнительную резвость.

Трещина начала медленно увеличиваться, над открытой водой поднялся туман, мешаясь с поземкой.

Вдруг разводье стало сужаться, и четырехметровые льдины полезли одна на другую, сверкая гранями, раздался треск. Льдины поднялись почти на попа и вертикально рухнули в воду.

- От винта! - крикнул Иван Ильич по старой памяти и, затаскивая стремянку, поправился: - От двигателей! Запуск ТГ и первого!

- Уходим, - сказал он, влетая в пилотскую кабину. - Все по местам. Запуск ТГ.

Радист принялся включать АЗСы (автоматы защиты сети).

- Есть запуск ТГ! - ответил он.

Махоткин, потягиваясь и позевывая, занял левое кресло и по привычке пристегнулся. Выставил атмосферное давление аэродрома на барометрических приборах и включил работающие автономно авиагоризонты - основной и запасной.

Он не хотел напускать в кабину холод и показывал сквозь закрытую форточку пальцы по номеру запускаемого двигателя.

Второй пилот глядел как завороженный на стариков, взявших в свои руки инициативу. Их, казалось, не очень смущал вал торошения, который двигался к полосе: для этих льдов самолет - что маленькое насекомое.

Махоткин осмотрел приборы, назначение некоторых знал только теоретически, но то, что необходимо для взлета, мало изменилось с каменного века авиации.

После длительной стоянки двигатели зависали, давали заброс температуры, Иван Ильич время от времени позволял себе запрещенные приемы - щелкал кранами остановов.

- Не сумеем ли уйти на новую полосу? - спросил он.

- Нет, - отозвался Махоткин. - Все осмотрел. Пути нет.

- Уйдем в конец этой полосы, - сказал Иван Ильич. - Все-таки я проверю работу двигателей и систем и... Бери, Вася, общее руководство. КВС, считай, убит - выронил знамя.

- Что ж, - согласился Махоткин и, повернувшись к радисту, сказал: Читай молитву!

- Есть читать молитву! - почему-то весело отозвался тот и принялся читать карту предполетных обязательных проверок.

Ему отвечали: есть! согласовано! выставлено! проверено! норма!

Иван Ильич занял место бортмеханика на подвесном кресле, надел гарнитур и поправил лорингофон.

- Экипаж, выруливаем! - сказал Махоткин и снял машину со стояночного тормоза.

Проехал несколько метров вперед и стал разворачивать машину по малому радиусу. И порулил в конец полосы, подальше от вала торошения.

После того как Махоткин принял на себя командование, Иван Ильич стал обращаться к нему на "вы".

- Вы, командир, рулите, а я послушаю, как гремит нога.

Через минуту он вернулся и снова занял свое место.

- Ни черта не пойму. Моторы гудят, снаружи ревет.

Махоткин запросил разрешение на руление, хотя уже рулил вовсю.

- Руление разрешаю, - отозвался РП (руководитель полетов) прокуренным голосом.

Махоткин рулил неспеша, время от времени подтормаживал педалями; кабина при этом плавно уходила вперед, и самолет, как сказали бы моряки, подвергался килевой качке.

Махоткин прошел полосу до конца, развернулся и поставил машину на стояночный тормоз. Он испытывал давно забытое чувство маленького мальчика, который со своего велосипеда пересел на соседский и обнаружил, что соседский и выше, и удобнее, и даже послушнее в управлении. Старики переглянулись. И вдруг Махоткин слегка улыбнулся и подмигнул.

- Вас понял, - отозвался Иван Ильич.

Махоткин нажал кнопку переговорного устройства и дал команду:

- Стюарду и двум слесарям немедленно покинуть борт через задний люк! Немедленно!

И стал внимательно глядеть через переднее остекление вперед, в сторону предполагаемого взлета.

- Покинули борт, - доложил Иван Ильич. - Задний люк закрыт, лампочки горят.

Махоткин перекрестился.

- Трещина прошла вдоль полосы, - сказал Иван Ильич. - И вправо взять нельзя: торосы; влево некуда. Взлет по дуге. Дай ногу.

- Приготовиться к взлету, - сказал Махоткин. - Второй пилот - только на приборы. Крестинин, диктуйте скорость!

- Есть! - отозвался Иван Ильич.

- Экипаж, взлетаем!

- Скорость пятьдесят, семьдесят, сто, сто сорок, двести, - диктовал Иван Ильич - всех вдавило в кресла, неровности полосы перестали угадываться, - двести пятьдесят, рубеж, триста...

"Рубеж пройден - и дальше хоть издохни, а взлетай!" - мелькнуло в сознании.

Иван Ильич диктовал скорость, чувствуя внутренне, что творится безумие, которое так же объективно и непоправимо, как вал торошения, ломающий полосу. И безумие это - нарушение всех правил и инструкций, которые пишутся в авиации красным. Но в минуту сию ни о чем думать нельзя, главная его доблесть - выполнять свои обязанности, несмотря ни на что, служить дополнительными руками командиру, от которого зависели и техника, и жизни.

У самой воды Махоткин подорвал машину (кажется, на малой скорости) и дал команду:

- Убрать шасси!

- Есть убрать шасси! - отозвался Иван Ильич и нажал тумблер.

И только после того, когда загудели моторы и щелкнули замки, до него дошло, что делать этого не следовало. Но шасси соскочили с замков, и делать что-либо теперь было поздно. Однако ноги встали на замки убранного положения, створки с легким хлопком закрылись, загорелись лампочки.

- Шасси убраны, - доложил он. - Красные лампочки горят!

- Очень хорошо.

- Доверните на полградуса вправо, - уточнил курс штурман.

- Есть!

- Ой-ёй-ёй! Что же это мы, Ваня, с тобой наделали! - укоризненно покачал головой Махоткин. С его лица ручьями катил пот.

Иван Ильич подал ему платок и предупредил:

- Не свежий.

Махоткин пренебрег предупреждением и, сняв гарнитур, вытер лоб, нос, потом брови.

- Какой пример мы показываем молодежи! - продолжал Махоткин "мучиться" угрызениями совести. - Ведь мы давно списаны по здоровью. Как нам не стыдно!

- Да, нарушение... это... Взлетел не хреново, но подорвал на малой скорости.

- Врешь, Ваня. Нормально я подорвал, да и некуда было дальше разгоняться.

- Товарищ командир! - испуганно заговорил радист, придя наконец в себя. - Ваши слова идут в эфир!

- Да? Ой, как плохо! Что же мы, Ваня, будем делать с тобой? Мы наговорили на четырнадцать лет! Не дают поговорить.

Махоткин снял гарнитур, повесил на штурвал и сказал второму пилоту: