В храме полумрак, блуждают, колеблются блики и тени по низкому сводчатому потолку. Много притихших и покорных людей в очереди к мощам. Изможденные горем и болезнями лица. Молодой человек приподнимает подбородок, тянет над толпой бледное лицо. Треск свечи иногда. Радик стоял в отдалении, рядом с большой темной иконой, до него доносились молитва священника и девичьи голоса, и он проговаривал вслед за ними: “О блаженная мати Матроно, душею на небеси пред Престолом Божиим предстоящи, телом же на земли почивающи, и данною ти свыше благодатию различные чудеса источающи. Призри ныне милостивным твоим оком на ны, грешныя, в скорбех, болезнех и греховных искушениях дни свои иждивающия, утеши ны, отчаянныя, исцели недуги наши лютыя…”
— Боже, спаси меня! — вдруг заорал он на весь храм и рухнул на колени. — Боже, услышь меня! Боже, помоги…
Охранник под руку, крепко и уважительно вывел его из храма.
— Извините, извините, — бормотал Радик.
— Бесы! Бесы! Это бесы приплюснули его, — слышал Радик чьи-то голоса.
Очнулся за воротами. Было тепло, а его трясло от холода. Ему казалось, что сейчас зима, что-то белое перед глазами, шелестели белые листья. В руке так и остались розы.
— Ну вот, началось, — с тревогой глядя на него, сказала Лена-кассир, когда Радик вернулся с перекура. — Вера приехала злая, искала тебя. Та старуха, видать, кипеж подняла. До Куснировича дошло!
— Лена, — Радик легонько сжал ее плечо. — Всякий раз хочу сказать тебе и забываю, ты такая мягкая, женственная такая, когда же ты создашь семью, а то прямо так и тянет приласкать тебя, приголубить.
— Приласкай, — сказала она, потупив глаза и совершая по кассовому столу ненужные пассы руками. — Можно и приголубить, я не против в общем-то.
Радика все еще изумляла открывающаяся ему прелесть и простота земного устройства.
— Ты же знаешь, Лена, у меня семья… не хочу унижать тебя обманом.
Лена промолчала.
Радик спустился на минус третий этаж, постучал к Вере. Она сидела за компьютером. На столе фотография сына. На стене большое фото, где она голова к голове с главным манекенщиком Вернера Балдессарини. На мониторе программа трейд хаус.
— Радик, весь Пал Зилери в пыли, а твои на столе сидят верхом! Не, ну нормально, а?
— Ненормально, разберемся, извините.
— А я смотрю, молодцы вы вчера! Че продали-то?
— Это Эдуард Мусаев оплатил Барберовский индпошив. И Джабраилов купил две куртки “Скъятти”. Но дело не в этом, Вы же знаете, Вера Сергеевна, я благодарен вам всегда, вы меня из всех выделили, помогли морально и материально.
— Ой, ладно, Радик… А вот че-та Балдессарини у нас завис.
По-девичьи склонившаяся голова. Волосы, словно прокатанные сквозь янтарные валики, гладко и плоско опускаются на плечи. Медленно поднимаются и опускаются ресницы. Карие, влажные и будто на что-то обидевшиеся глаза. Странно, что эта женщина занималась бесконечной торговой чепухой.
— Порой думаю, какой херней заниматься приходится… Так, Радик, я же что-то другое хотела. Вот, не в службу, а в дружбу, поменяй, как всегда, — она протянула Радику пухлый пакет. — Надеюсь, ты никуда не пропадешь? — она с улыбкой задержала пакет в руке.
Радик усмехнулся.
— Сколько там, Вера Сергеевна?
— Семь тысяч.
Ее муж, занимавшийся строительным бизнесом, видимо, решил потихоньку избавляться от долларов, и Радик раз в месяц менял какую-то сумму на рубли.
Он прошел почти весь Новый Арбат. Суммы покупки его устраивали, но когда обращался в окошко, то оказывалось, что льготный курс только от десяти тысяч долларов. Перешел на Старый Арбат, там курс был еще ниже. Так Радик дошел до метро. Выкурил сигарету, щурясь под нежными лучами вечернего солнца. Спустился в метро и, как был в своем форменном костюме “Корнелиани”, поехал домой. Планы его изменились.
Здоровый мужик так безобразно широко расставил свои колени, что остальные люди сидели почти боком. Он пьяно хрустел пластиковой бутылью и расплескивал пиво. Потом пьяно осмотрелся и уже специально прыснул пивом. Радика разозлило, что он посмотрел и на него тоже и не увидел в нем никакой опасности для себя.
— Мужчина, извините, Вы не могли бы ноги собрать? — вежливо склонился к его уху Радик. — А то людям неудобно, посмотрите.
— Ты че прижимаесся, бля? — икнул мужик и будто бы нечаянно прыснул пивом на галстук “Матабиш”. — Пидор, что ли?!
Кто-то засмеялся.
— Что ж, извините, — Радик поправил галстук, подвис на поручне, изловчился и что есть силы ткнул пяткой меж широко и доверчиво расставленных ног.
Мужик ойкнул, зыркнул на Радика с дикой обидой, нагнулся и очень сильно напоролся на жесткое колено, обтянутое тканью “Корнелиани” со скруткой нити 150*S. Он свалился на пол, закрывая лицо, как бы прося больше не трогать его. На спинке сиденья, где он только что сидел, было написано черным маркером: Я — ЛОХ.
Резко похолодало, небо над деревьями иссиня-темное, и вороны на его фоне казались алюминиевыми. Радик с огорчением думал, какой же он был зачуханный, зашоренный и так далее, что сейчас так сильно рад открывшейся свободе, проявлениям своей воли и понятиям о чести — я был чмошник и не знал этого. Как Лорка за меня замуж вышла и Германа родила?
Закурил, и позвонила Вера.
— Алло, ты где?
— Курю, Вера Сергеевна.
— Деньги поменял?
— Нет еще, не успел.
— Ну ладно, я уже уехала, завтра заберу… завтра выходные. Короче, поменяешь, убери к себе в сейф, я в понедельник заберу… Окэ?
— Окэ.
— Спасибо тебе, Радик, пока.
И тебе спасибо, Вера. Радик купил букет роз, бутылку виски, поймал такси и доехал прямо до подъезда. Со скамьи на детской площадке вскочил Маманя, потом его друзья, замахали ладонями.
— О-о, привет, Радик!
— Радик, привет.
— Привет…
Спокойные, теплые тени окон лежали на полу. Лорка прижала палец к губам.
— Ты чего так рано? — прошептала она.
— Что у меня здесь? — шепнул Радик, хлопнув по нагрудному карману.
Лорка напряженно, испуганно посмотрела на него и дернула головой: что?
— Море! — Радик вынул конверт и высыпал содержимое на Лорку.
— Ео-о-о, Радик, блин, ты что… ео-о-о…
— Это Слава, Лор, Слава дал, он выиграл бешеные бабки в “Метелице” и, грит, отдам десятку тому знакомому, кого первым увижу… а тут я курю возле “Весны”. Я вижу в этом какую-то высшую справедливость, Лор… он, правда, семерку дал, три тысячи оставил на пропой, меня тоже звал, я отказался.
Тихо скрипнув, открылась дверь спальни, сонный Герман недовольно смотрел на них через щель.
— Море, Герман! Море! — обнял его Радик. — Сейчас одеваемся и едем за покупками, а завтра с утра улетаем в Египет.
— Радик, у меня паспорт на старую фамилию оформлен, облом!
— Блин… улетаем в Симферополь.
— Можно, я линзы себе куплю, Радик?
— Нужно!
Радик сидел с краю, в иллюминаторе сквозь далекий туман уже кренилась и криво вытягивалась береговая линия. Ровно и жестко гудел пол под ногами.
“Кабрирование. Крен, — беспристрастно отмечал Радик. — Тангаж-угол зашкаливает… Что с самолетом?”
Вдруг страшный крик с хвоста. Потом нечеловечески мощно тряхнуло, и такой крен с уходом в пикирование, что ноги Радика взболтнули в воздухе и дернулась резкость в глазах. Сердце оборвалось, и все тело онемело. Их затягивало, закручивало в воронку.
— Господи, спаси и сохрани! — все же успел крикнуть Радик и подумать со смертельной тоской. — Не хочу!
Как лежал, так и встал, в ногах еще растворялся алюминиевый пол, утягивался под одеяло, тот крик стоял в ушах, и ныли напрягшиеся мышцы.
— Радик, ты мои очки не видел? — хрипло спросила Лорка. — Вроде под подушку клала.
Радику уже снился однажды такой сон, и через три дня “Боинг” индийских авиалиний упал в океан.
Лорка собирала чемоданы. Герман неуклюже помогал ей и радовался совместному труду.
Радик обзвонил знакомых — нет, больших авиакатастроф над морем не было. Дождался одиннадцати часов и набрал номер Василия Гольяненко.