Три одинаково прекрасных девушки стояли у подоконника, одна спешно снимала жгут с руки.
— Девчонки, а вы кто? — пьяно усмехнулся я.
— А мы устрицы! — хором, отрепетированно ответили они.
— Ясно, — сказал я. Хотя было не ясно.
Они, наверное, принимали меня за богатого молодого ловеласа. Девушки неловко замерли, будто ожидая от меня чего-то, а я замешкался, и они усмехнулись с превосходством и смущенным нетерпением обслуживающего персонала. Я насмешливо покачал головой, ушел и слегка заблудился на затемненной огромной веранде. С пьяной усмешкой наткнулся на что-то, опрокинул плетеные стол и стул, загремела тяжелая пепельница, и в этой темноте я вдруг вспомнил, что одна из тех девушек была участницей проекта “Дом-2”. “Девушка, а ведь мы с вами встречались? — надо было спросить мне. — А, да, я вас видел по телевизору!” — мне надо было удивиться и захихикать, и автограф попросить на грудь. Это точно была она. Мне стало теплее и радостнее, будто встретил родственницу. Я даже не удивился. Чуть пошловато, конечно, что мы здесь, а так — ничего удивительного…
Ночь была ослепительно черной, тропической. В глубине этого стадиона на ярко освещенной сцене какая-то женщина пела под караоке песни Патрисии Каас. Где-то сбоку от себя в ослепительно сияющем пузыре я слышал разговор двух теток.
— Да ты че? Это — too much!
— Ну. Я снова прошу: Принесите, пожалуйста, нам Куантро. А он говорит: Нет!
— Да-да, знаю, эти французские официанты такие злоебучие!
— Я снова думаю, может, не понял: Пожалуйста, Ку-ан-тро! А он: Извините, у нас его нет. Да как же, еб твою мать, нет, когда он у вас на барной стойке на самом виду стоит! Мордой ткнуть, что ли?
— Да ты че?
— А он такой поднял свой пальчик и говорит, мол, а-а и противно так по-французски произносит: Кю-ант-хе! Ну не мудак?!
— Это toomuch-ово! Они там все националисты!
— Ну, Аркашка его потом проучил, ты ж его знаешь. Он этому официанту говорит: если хотите, чтоб нью рашки оставляли большие чаевые, то вы им на их мерси отвечайте по-русски, мол — мерси-отсоси. И француз такой на полном серьезе повторяет: мерси-отсоси, мерси-отсоси. Мы там кипятком уссывались.
— Да-а, зато здесь, смотри, Патриска-киска старается как за нефтедоллары.
— А видно, что уже старая девка-то.
— А они же не ухаживают за собой. Даже подмышки не бреют.
Я пошел к сцене, спотыкаясь и падая в какие-то буераки. И живьем увидел свою тайную армейскую страсть, свой магический знак — настоящую французскую Патрисию Каас. И она, словно дождавшись меня, начала свою “Мадемуазель поет блюз”.
— Витя, слазь оттуда. Хватит быковать, дай послушать! — закричали с плетеных кресел в первых рядах.
— Вы че, по радио ее не слышали?!
И я увидел на другом конце сцены толстого лысого мужика в льняном костюме, он кривлялся и пьяно подпевал.
Смотрел на Патрисию Каас и не видел ее лица, словно ослепленный. Мне так хотелось встретить какого-нибудь однокурсника и сказать ему: “Прикинь, да, и я тоже здесь!”
Меня разыскал охранник Славы. “Слава вам звонит-звонит. Почему трубку не берете?”
Из кромешной, мельтешащей всполохами тьмы нырнули в яркий салон. Там кроме Славы сидел еще один мужчина.
— Привет, Радик. Ну, как тебе?
— А это что действительно Патрисия Каас?
— А-а, да, я забыл тебе сказать. Ребята скинулись.
— Я так благодарен тебе, Слава. Ведь она была мой кумир.
— Познакомьтесь, это Толик, мы его сейчас отвезем, заодно ты мои самолетики увидишь.
— Самолетик, — усмехнулся Толя.
Слава толкнул его в колено.
— Радик, извините… а вы чем занимаетесь? — спросил он.
— Магазинами занимаюсь.
— А-а, и что, сколько выходит? Говорят, розница выгодно?
— Двадцать тысяч плюс проценты, — немного преувеличил я.
— Ого, долларов или евро?
Слава засмеялся, и я вслед за ним.
— А рассказать вам анекдот из реальной торговой жизни! — разошелся я.
Они смеялись и кивали.
— Приходит к нам Зюганов, спрашивает недорогие рубашки. Его ведут в “Босс”, там самые дешевые, от трех тысяч.
“Сколько-сколько?! — охреневает он. — Как же вы так можете ребята, в то время как вся страна… Вот, смотрите, моя рубашка стоит пятьсот рублей!”
Показывает свою рубашку и открывает вот так полу пиджака, а на пиджаке, ну, вот здесь, внутри, хорошо узнаваемый бренд — “Китон” — костюмы от ста пятидесяти тысяч рублей.
— Да ты што-о, серьезно так и было? — удивился Слава.
— Спонсоры подарили, — уверенно сказал Толя.
С превосходством и презрением смотрел я на стремительные ночные виды за окном, плевать я на вас хотел, плевать я хотел на вас всех, тупые, доверчивые и ленивые животные, так вам и надо, рабы, на что вы надеетесь. Мне теперь все-все стало ясно про нашу страну, про наш народ и глобальный замысел и про место, которое ему там отводится. Слава смотрел на меня и улыбался.
— Слава, — икнув, сказал я. — Вам надо сменить обувь. Эти туфли носят только с джинсами или кожаными брюками. Я вам подберу классические туфли.
— Хорошо, хорошо,— улыбнулся он и потрепал меня по волосам.
Мы приехали. Ревел двигатель вертолета.
— Ну, пока.
— Пока, — Толик, пригнувшись, как в кино про шпионов, побежал к нему.
Кругом я различал силуэты самолетов. Мы подъехали к трапу. Это был Aerion, крейсерская скорость до 1,15 Маха в районах, где не допускается возникновение ударной волны. Салон был полуосвещен. Серо-бежевая кожа, как у Люфтганзы, и коричневое дерево.
— Давай выпьем, поиграем в скрэббл, — голос Славы.
— Что это такое?
— Ты знаешь, я тебе покажу. Игра типа крестословицы.
Играли со Славой, я жутко тормозил. Он подсказывал. Его отвлекали и злили телефонные звонки.
— Вот, смотри, опять Тигран звонит, такой мальчик из Израиля. Чего они от меня хотят? Правда, у него грудь волосатая. Олег звонил… Чего они все звонят? А на... мне все это нужно… Меня еще с Денисом познакомили, представляешь, он в школе милиции преподает. А, на... мне это все нужно?
Я рассматривал машину, считающуюся самым быстрым бизнес-джетом в мире. Он грыз семечки. Как какой-нибудь деревенский пьяный гармонист.
— Убери их от меня, — попросил он.
Потом что-то сделал на столе, я увидел киношную, пошлую кокаиновую сцену, только одним из главных героев теперь был я. Залихватски я втянул все ноздрями. Слава смеялся и массировал мою шею. Я летел на шаткой фанерке. “Папа, что же вы делаете?” — мелькнул в голове оторопелый Лоркин вопрос, и я как бы увидел ее перекошенные очки.
Было утро. Я абсолютно голый лежал в самолете, на кожаном диване. Долетался! Не думал я, что испытаю что-то в первый раз, и вот — видел Патрисию Каас, нюхал кокаин, и, да-а…
— Вот, блин! Восемьдесят шесть! — услышал я знакомый голос. — Думал, сброшу полкило, и, наоборот, поправился!
Зашел голый Слава, в руках столик, который ставится на кровать поверх тела. Я едва не застонал.
— Извини, я не стал одеваться, чтобы не смущать тебя, — приторно нежно сказал он. — Чтоб быть на равных.
— А-а…
Он поставил столик поверх моих бедер. Я непроизвольно дернул коленом, и все пролилось.
Солнце ослепительно сияло в иллюминатор. Он лежал рядом. Пластинка закончилась, игла шипела и хрустела с граммофонным звуком. Я хотел снять ее.
— Не надо, — остановил Слава. — Я обожаю этот звук.
— Да, приятно, — согласился я. — Как будто ты живешь в старом кинофильме.
— Гера, который тебя отвезет, снимет деньги с карточки и даст тебе, не отказывайся, — сказал он. — Должен же кто-то помогать молодому ученому. У тебя семья, ребенок. Я, кстати, приготовил ему подарок, напомни.
— Слава, тебе надо зубы сделать, — у меня получилось это с такой мягкой, ватной интонацией, что сам удивился. — Даже удивительно, как ты их запустил? Человек с такими капиталами!
— Просто у меня животный ужас перед стоматологом. Как, наверное, у всех Тельцов, — он произнес это так по-детски, что я повернулся на бок и внимательно посмотрел на него. — А потом, не такие уж и большие капиталы… я аферист, вот и все.