— А если я вам женские туфли тридцать восьмого размера натяну, далеко вы убежите? Так же и эта “буханка”.

— Намек понял, не дурак.

— А форсировать можно по-любому, — Коля уважительно повернулся к Димке, словно к старшему коллеге для консилиума. — Были б деньги и желание. Лично видел “уазик” с двигателем от бэтээра, сидит под капотом как родной.

Димка многозначительно согласился.

— Торг уместен? — спросил Коля.

— Ладно, — мужчина сник и заискивающе посмотрел на Димку. — Ушатали.

Но Коля не успокаивался.

— ГАИ отозвало одобрение транспортного средства на “буханки”, теперь по закону владельцы не смогут их эксплуатировать и проходить ТО.

— Извините, мужики, мы ваще не в курсах…

В итоге за полторы тысячи долларов купили крепчайший советский микроавтобус на ходу. Димка трясся на пассажирском сиденье, и его распирали разнообразнейшие чувства. Коля тоже молчал. Оба с задумчиво-сияющими лицами смотрели на дорогу, на краснеющий горизонт, подрезанный дрожащей полосой марева.

— Спасибо, друг, — растроганно сказал Дима. — Колеса нужны… я отплачу с урожая.

— А! Зачем тубику башли, как думаешь? — засмеялся Коля. — Считай мой вклад в твой колхоз, друг!

Купили продуктов, пластиковой посуды. По настоянию Коли взяли два ящика “Шайтаночки” — Башспирт.

— Может, еще один? — прикидывал Коля.

— Куда к черту, Коль?!

— Вот увидишь, мало будет. А стоит копейки.

Взяли еще один ящик, бог любит троицу. Купили Васянке кока-колу и китайского робота-трансформера. Димка заметил на полке “Мартини” и задумался. Коля посмотрел на него с удивлением.

— Дайте еще “Мартини”, — попросил Дима. — Две бутылки.

— Три! — сказал Коля.

— Ну, так сколько, мужчина?

— Три!

Лом отскакивал от земли, как от прессованной резины, и сердце холодело при мысли, сколько еще придется тыкать в нее. Но когда отколупали сантиметров десять, копать стало очень легко, почти как летом. В комнатах Димкиной памяти все звучал эхом голос бабы Кати, и казалось, она дает советы мужикам, как лучше копать и какого размера должна быть ее могила. Помогал копать Амантай, молодой армянин Овик и Валера, парень лет сорока трех, — раньше он считался б пожилым мужиком, а сейчас был молодой алкаш, начитанный и любящий спорить, еще один представитель треснутого поколения. Рядом и за оградой кладбища в предчувствии выпивки околачивались местные мужики.

Гроб несли на полотенцах. Когда уставали, опускали его на табуретки, менялись. Из домов выползали бабки, подходили тетки, мужики и молодые ребята. Димка и представить себе не мог, что в деревне, оказывается, так много людей.

Бабки все были в стареньких советских пальто, угрюмо синих, зеленых, бордовых. Головы покрыты пуховыми козьими платками. На ногах валенки, тряпичные сапоги с молнией и на резиновой подошве. За последнюю четверть века этими людьми не было куплено ни одной обновки, разве что отложено с пенсии для покупки могильного белья. Димка всматривался в их лица, древесно иссохшие, сморщенные, с глазами, в которых, казалось, не было никаких чувств, кроме терпения.

Хлебные мякиши индевели на морозе, леденела колбаса. Водка лилась тягуче, точно прозрачное масло. Порой казалось, что некоторые выпивали лишь для того, чтобы закусить, попробовать “московской” колбасы. Пили все, пили по кругу, повторяли по нескольку раз, как будто решили все разом напиться и умереть, не уходя с кладбища.

Смеркалось. На земле было мрачно, и только высоко в сером небе розовели дымные облака. По краю степи тянулся заиндевелый гребешок леса. Димка с тоской озирал округу и сглатывал холодок голодной слюны. Глаза слезились и слабли от скупых и пресных красок. Долгая зима печалит, утомляют бесконечные снега. Отступать ему было некуда, только надеяться, что эта суровая и своенравная земля все же примет его, поддержит, ответит заботам и чаяниям.

Ровно через неделю умерла попиха баба Саня. Когда почувствовала, что смерть пришла к ней, — легла на пол, вытянулась, сложила руки на груди — и умерла, как святая в скиту.

Колхоз “Россия”

Димке с Колей пора уже было съезжать. Долго они не думали, Димка этот вопрос решил для себя еще в Москве. Они сбили замок с двери правления колхоза, перевезли туда свои вещи. Пусто и гулко. Пахло советской конторой — картонной пылью, застарелыми шторами, пустыми графинами, дыроколами, счетами, деньгами, требовательностью к человеку и официозом — сложный организационно-партийный парфюм ушедшей эпохи. Васянка подметал, но больше пылил, пока Димка не попросил его смачивать веник. Коля с Овиком застеклили окна. Они удивительно легко сошлись с этим красивым, худеньким армянином, походили друг на друга даже стилем своих нарядов. Коля звал его Вовиком.

— Вовик-джан, включи армянское радио, что-то скучно.

Овик начинал смешно хрустеть, пищать, словно ловил волну, а потом выдавал что-нибудь смешное, пустое и незапоминающееся.

— Найти бы здесь сокровища несметные или дверь потайную, — все надеялся Коля. — Увидите дверь, позовите, ладно… Позовете? Не закрысите?

— Позовем, е мае! — раздраженно отозвался Васянка.

Димка отковырял ломом во дворе глиняные глыбы, отогрел их кипятком, замесил раствор и поправил печь голландку, заново выложил и вывел на крышу разрушившуюся трубу. Выбрали самую теплую комнату и перенесли туда два еще вполне приличных кожаных дивана. Коля отремонтировал проводку, вставил лампочки, отыскал срезанные телефонные шнуры.

— Съезжу в Соль-Илецк, куплю телефоны, модем и выйду в интернет, — рассуждал Коля. — Зря, что ли, ноутбук сюда пер?

— Может, не надо?

— А ты что думаешь, Вовик-джан?

— Надо, Федя, надо.

— И я так думаю. Имеется грандиозный замысел, товарищ председатель.

Димка нашел в чуланчике большую плексигласовую вывеску КОЛХОЗ “РОССИЯ”, сделанную, видимо, во времена перестройки. Вытащили ее на крыльцо и прибили.

— Надо еще флаг повесить, — Коля радостно смотрел на флагшток. — Я видел в сейфе несколько российских!

На трехцветном ярком полотнище болтался длинный язычок made in china.

— Да, не наш, не совецкий.

— Ничего, привыкнем.

Привязали и, подсмеиваясь над собой, подняли флаг. А когда он хлопнул на ветру, расправился и затрепетал, испугались, словно совершили что-то непоправимое.

У конторы стали собираться люди. Курили, кряхтели и, дождавшись Диму или Колю, едко и завистливо усмехались.

— Фрики удивлены, я вижу, — фриками Коля называл деревенских людей за их чудную манеру одеваться.

Димка долго не мог заснуть, неприятно сосало под ложечкой, казалось, он задумал что-то вычурное и глупое: московский дурачок, придумавший себе временную забаву. Димка словно бы ждал, вот-вот придут солидные мужики: председатели, парторги, бригадиры и удивятся их наглому, безответственному самоуправству. Он представлял, как сейчас в деревне обмусоливают их вызывающее поведение. Когда-то, в коммунальной комнатушке, воображение рисовало ему в красках, что это событие станет всеобщим праздником для деревни, вдохнет в людей веру в будущее, снова объединит их. В реальности все обернулось еще большей тоской и безысходностью, просто махновщиной какой-то. Если бы здесь была Ивгешка, он ничего бы не боялся. Воображение рисовало ее образ со свечкой в руке, и теперь он уже не мог заснуть от радости, от расходившегося сердца.

— Ивгешка, помолись там за успех нашего дела…

Утренний свет красиво освещал комнату сквозь большие арочные стекла. Меж рам зависли в паутине старые осенние листья. Коля сидел на своем диване, свесив голые ступни, и величаво, торжественно смотрел на Димку.

— Доброе утро, Коль. Что с тобой?

Коля встал, натянул свои “казаки” и в трусах прошелся по комнате. Он задыхался от волнения, замирал и прикладывал ладонь к груди.

— Дима! — присел он на диван.

— Ну что, Коль?

— Только тебе одному расскажу, а ты никому! — глаза его радостно сияли. — Мне сегодня сделали операцию.