— Охренели совсем, поезд остановят!

— Прекратите истерику! — процедил Димка.

— Спасибо! — ответила она. — Я вас тоже очень люблю!

Самое странное, что подростки не остановились и уже почти нагоняли Кольку. Димка тоже заметил нож у вырвавшегося вперед парня.

— Порежут, козлы! — Димка тянул-тянул руку и, ухватив рукав косухи, что было сил рванул на себя — Колька, высоко закидывая ноги, ввалился в тамбур уже почти на самом краю перрона, и упал вместе с мальчиком на Димку, растопырившего руки и ноги.

У Кольки посинело лицо.

— Подыхаю, что ли, е мае?! — хрипел он.

— Отпусти, е мае! — дергался мальчик.

— Ну и че теперь с вами делать? — начала соображать и раздражаться проводница. — Че они за тобой гнались?

— Они деньги отобрать хотели, тетенька! — губы мальчика растянулись и задрожали. — Этот е мае мне сто баксов дал.

— е мае! — охнул Колька.

— Ты сирота, что ль?

— С матерью жил. Она меня на органы хотела сдать.

— В органы?

— Почку мою продать хотела! — мальчик тер глаза кулаками. — Пьющая.

Проводница смотрела выпукло и молчала.

— Да ты, тетя, не расстраивайся, все будет хорошо, только живот чаще втягивай — так грудь больше кажется.

Она фыркнула и замахнулась флажком.

В купе обступили мальчишку, точно боялись, что на него еще кто-нибудь нападет. Коля чувствовал неловкость, как это бывает, когда совершишь что-то спонтанное, по велению лучших чувств.

— Сдадим в милицию на ближайшей станции и все, — он словно бы спрашивал разрешения у Димки.

— Сдадим.

— Только не ментам, пацаны... Разойдемся краями.

— Как тебя зовут?

— Даня Мурый.

— Мурый, это фамилия?

— Мурый — это кликуха, е мае! — мальчику нравилось передразнивать Колю. — Она означает — хитрый.

— То-то и оно. Хорошо, что у нас в купе никого нет.

— А ты что не учишься? — удивился Коля.

— А на мне твоя учеба?

— А эсэмэски писать?

Они вопросительно уставились друг на друга.

— Ты, дядя, не расстраивайся, — сказал мальчик. — Все будет хорошо. Но если честно, от тебя уже трупом пахнет.

— Устами младенца…

— Может, чаю выпьем? — предложил Димка.

— Мне бы пивка, — закрыл глаза Коля. — А лучше водки.

— И мне, — поддержал его мальчик.

— Сидите, я кипятка принесу.

Выпили чаю и немного перекусили.

— Если видите, что нищий деньги в руки не берет, не давайте, — напускал на себя важности мальчик.

— Почему?

— Профессионал денег в руки никогда не возьмет, только во что-то, — он зевнул.

— Надо же, не обращал внимания, — удивлялся Коля.

— Хорошо дают “чеченцам”. Хорошо дают, если попросить: Братья и Сестры…

Мальчик начал клевать носом, Коля уложил его, накрыл.

— А если я усну, шмонать меня не надо-о… — тихо пропел он.

Некоторое время вздыхали и молчали, чтоб дать мальчишке заснуть.

— Отец меня часто в свое АТП брал, — зашептал Коля. — Они пили водку, а делали вид, будто пьют воду, чтоб я матери не рассказал, — лицо его вдохновенно светилось. — Морщатся и хвалят, типа, ой какая вкусная вода, налей-ка еще, я что-то не напился. А отец потом на остановке падал.

— Ребята! — крикнула кондукторша, сдвигая дверь.

— Тише, ты! — вскинулся Колька.

— Рязань! — прошептала она.

Он укрыл Даню одеялом, подоткнул. Вышли в коридор.

— Пусть поспит, высадим потом.

— Ребята, ему нужен детский билет, сейчас такие правила. Я не могу. А если начальник поезда пойдет? Нет!

— Пойдемте, поговорим, пожалуйста.

Коля и женщина ушли в купе проводников, а Димка спустился на перрон размяться.

— Пиво, горячие пирожки. Пиво, горячие пирожки… Картошечки не желаете… Сигареты, сигареты…

Минут через пять появился Колька и попросил закурить.

— Ты же не курил? — удивился Димка.

— А-а, одну можно, — он блаженно щурился на солнце.

Докурили, но Колька переминался с ноги на ногу, не собираясь уходить.

— Ребята, пива не хотите?

— Слушай, Дим, тут вот какое дело! — он кашлянул в платок, посмотрел, нет ли крови, и свернул его. — Я вот что-то подумал, может, нам этого пацана с собой взять, а?

— А почему бы не взять-то, Коль? — испуганно согласился Димка.

— Пива возьмите, ребята? Пива никто не желает? Пиво, орешки, сушеные крабы…

— Я вот думаю, какие документы нужны на опекунство.

— А он останется? Он видишь какой независимый.

— Я ему PSP подарю с играми.

— Пошли, уши отваливаются.

— Пиво, холодное пиво… Сигареты…

Купе было пустое и какое-то оскорбленное — вещи перевернуты, сумки вскрыты. У Кольки пропал PSP и пятьсот долларов, у Димки — только швейцарский нож.

— е мае!

— Действительно, Мурый, — удивился Димка и автоматически прохлопал нагрудные и внутренние карманы со всем своим капиталом.

— Дурак он, маленький!

В купе зашел глухонемой, стал предлагать прессу и детские игрушки.

Коля лег и отвернулся лицом к стене. Приходила проводница.

— Заявлять будете? — спросила она.

Дима пожал плечами и покачал головой. Женщина положила на стол доллары, которые Колька отдал ей за мальчика.

Ночь. Димка вышел в коридор. Монгольский, усмехающийся лик луны за окном темнеет от пролетающих дымом облаков и снова светлеет. В тамбуре лязгают обледенелые сцепки, дымятся и вспарывают пространство. Вспыхнул, кувыркнулся и канул во тьму полустанок. На вокзалах пусто, горят окна, кресты рам лежат на цементном снегу, и разбегаются в ночи одинокие российские люди. У Димки тревожно сжималась душа. Вычеркнул себя из Москвы, едет в такую дыру, из которой нормальные люди не знают, как вырваться, везет с собой больного, по сути умирающего человека.

— Что же будет? — выдыхал он вместе с сигаретным дымом. — Что?

Снова с грозной томностью клубились и вращались на одном месте оренбургские газовые огни. Отрывались и таяли в небе косынки плазмы. Стремительно блестели рельсы на снегу. Там и сям виднелись фиолетовые фонарики, будто светящие внутрь самих себя. Нарастал свет большого города, появились железные ящички на тараканьих ножках, трубы каких-то коммуникаций, и поплыл над ними такелаж железнодорожного узла. Вагон отчаянно скрипел и ерзал. Надменные вокзальные динамики объявили о прибытии поезда.

В здании оренбургского вокзала вповалку спали беженцы — мужчины, женщины, старики, дети — приходилось осторожно переступать через головы и баулы.

Блеклыми штрихами стыла над площадью луна. Дымились светящиеся трубки реклам. Димка вдохнул и сжал ладонью нос — больно, будто его бритвой срезали, и он хлюпает кровавыми дырочками.

— Градусов сорок пять, Коль, не меньше, — словно извинялся Димка.

Тот молчал.

— Такое раз в десять лет бывает, повезло нам с тобой.

Коля молчал и втягивал голову в плечи.

— Не то плохо, что здесь люди хреново живут, — продолжал Димка. — А то хорошо, что здесь хоть кто-то живет и что-то еще делает в такие морозы.

— Вот что, Митяй! — Коля резко встал. — Ты меня извини, а я назад, в Москву, хватит приключений, е мае!

Ноздри его дымились.

— Да все нормально, Коль, пройдет этот депресняк! Сейчас в машину сядем, согреемся.

— То этот пацан, дурак, то ты со своими морозами, аж зубы ломит, и в носу хрустит!

— Приедем к бабе Кате, она нам баньку стопит. Хорош! Хоть на деревню мою посмотри, а там поступай, как хочешь.

— Здесь лето вообще бывает?

— Такое же, только с плюсом.

— Я тока щас понял, чего ты меня тащишь — тебе слесарь-механик нужен!

Дима не отвечал, чтоб не поругаться. Сразу найти машину не удалось. Никто не хотел ехать в те края, ругали дорогу, занесенный буранами грейдер и даже волков. На заднем стекле “Фольксвагена” — наклейка: “Хочу домой, в Германию!” Димка поглядывал на Колю и растерянно усмехался. Уже светало, когда к ним подошел толстый мужик.

— Дяденьки, а вам далеко за Соль-Илецк надо?