В разваливающемся домике главного инженера полумрак, отодвинут стул, а на столе, застеленном “Крокодилом”, раскрытый посередине бортовой журнал. В мусорке бутыль херши-колы.
Солнце склонялось к барханам, легли тени, холодно посерел песок. Димку провожал вороний грай и тоскливый скрип болтающейся на ветру железки.
Все вернулось к началу странного круга. Дом культуры стал церковью, и на крыше вновь появились снесенные в двадцатые годы маковка с крестом и звонница. А за деревней, на мощном уступе, пред которым даже река робела и покорно изгибалась, осела “Кармелита” — белая вилла наркобарона Табани. Это, наверное, было самое красивое и видное место во всей деревне. Вилла была возведена на фундаменте детского туберкулезного диспансера.
Димка смотрел на это все, и у него холодела душа и немели руки, он растерянно пожимал плечами, все его существо тяготила тоска и апатия, — он словно бы устал за все поколения сразу, чья трудная и долгая деятельность вдруг оказалась бесполезной и бессмысленной. Он стоял на последней границе — со стороны Казахстана на плодородные и окультуренные когда-то земли неумолимо наступали барханы. Некоторые дома на окраине уже по окна были засыпаны песком, заметно укоротилась ржавая водонапорная башня возле казенной бани. Пески наступали и на кладбища — курились православные кресты и мусульманские мазары.
Лесомелиорация
Это случилось к исходу первой недели. Димка проснулся ночью и поднял голову в сонном и обиженном недоумении — за полированным бабушкиным столом в свете подвешенного к гвоздю фонарика сидел он сам и что-то быстро писал, прерывался и некоторое время задумчиво смотрел сквозь самого себя, нахохлившегося на кровати. Это не могло быть сном, потому что он обошел сам себя, заглянул в тетрадь и вдруг разом почувствовал свое тело, затекшую ногу и натруженную жесткость авторучки в своих пальцах. Он писал открытое послание губернатору Оренбургской области о жизненно важной необходимости рассмотрения в самое ближайшее время вопроса по созданию в деревнях Илецкой линии экспериментальных лесомелиоративных станций с целью насаждения пород-лесообразователей (хвойные группы пород), которые идеально примутся на супесчаных почвах и будут служить ветроломом и естественной преградой барханам, наступающим со стороны Казахстана под воздействием южной розы ветров. Прилагалась подробная схема размещения комплекса противоэрозионных мероприятий по границе сел Новоилецк, Линевка, Чилик, Трудовое, Изобильное, Ветлянка. Димка подумал и надписал сверху: “В связи с положениями послания Президента Российской Федерации о модернизации и инновациях в производстве”. Это все Димка дополнил коротеньким обращением к редакции районной газеты “Илецкая линия” и подписался — Федор Волкомуров, аспирант кафедры почвоведения и агрохимии МСХА имени К.А.Тимирязева, внук Хасанова Садыка Фатхутдиновича, Ченгирлау. Запечатав толстый конверт, в счастливом сиянии вдохновения пошел курить. Где-то в соседнем дворе тихо звякала цепью собака, и длинно вздыхала большой грудью корова.
Хмель горький
А через полторы недели на Димку навалилась страшная усталость. Здесь, в деревне, не было каменных ладоней мегаполиса, его высоких стен, глубоких тоннелей, и человек в степи стоял на мировом сквозняке. Димка чувствовал и слышал, как в невидимых трубах атмосферного пространства струятся и гудят воздушные течения. Кости ныли, мышцы ломило, кожа чесалась и шелушилась. Зудящие кулаки словно бы увеличились в два раза. Это началась акклиматизация — одно пространство его отпустило, а другое еще не приняло. Теперь Димка просыпался к двенадцати дня и лежал до часа. Не помогали ни крепкий кофе, ни чефир, хотелось вытянуться, замереть и шевелить только пальцами. Пару раз приходил Васянка и звал его копать червей, умолял пойти на рыбалку, но сил не было даже встать.
Он выходил во двор по крайним надобностям и к автолавке за продуктами. Его поражало, что деревенские люди, живущие на мощной земле, платят деньги за порошковое молоко и фабричный хлеб. Рассматривал пошлую бабушку на упаковке “Домика в деревне” и недоуменно пожимал плечами. Кто так посмеялся над ними? Казалось, на опустевшей дойке ревут от обиды уничтоженные колхозные коровы.
Ночью же, наоборот, не мог успокоить расходившегося сердца. Изнывал. Прятался в пахучую, томную черноту бани и ожесточенно тыкал кулаком в лобок, точно сладким ножиком распаляя себя. Душное, бархатно-женское заполняло тьму, и он украдкой, с легкой брезгливостью пользовался фрагментами обнаженного тела Татьяны, вздернутыми грудками купальщиц с казахской стороны, а потом вскрикивал и падал на полок, обессиленный, израненный.
Однажды в полдень, перекуривая на своем любимом месте под яблоней, Димка услышал какой-то необычный шум. В переулке кричали дети — черненькие мальчик и девочка, мал мала меньше. Они крепко держались друг за друга, а неподалеку, боком к ним застыла шерстистая громада бугая. Даже смотреть на него было тяжко. Пыль на загривке и площадке меж рогами спрессовалась в землю, и чудилось, что там росла трава. Когда он встряхивал ушами и беззлобно покачивал тяжелым полумесяцем рогов, огромную башку заносило, а дети начинали отчаянно вопить, как сдвоенный терменвокс от приближения ладони. Горестная и смешная картина. Старый бык-производитель, и откуда он только взялся в этих худосочных местах? Он склонил к детям рог и капризно топнул короткой ногой. Димка схватил черенок и уже набрал в грудь воздуха, чтобы рявкнуть, как вдруг из переулка выскочила девушка и на секунду замерла с недоуменно-строгим выражением на лице.
— А! А! — пряча детей за спину, она выгнулась перед ним. — Пошел, пошел сукаблять! — орала она, одновременно проверяя руками детей за спиной.
И бугай попятился назад, клоня голову, метя подгрудком песок. Но Димка, преодолевая какие-то преграды под ногами, уже скакал к ним, потому что понял, вся эта громада сдала назад для атаки. Почти не останавливаясь, пнул его, и было такое чувство, что ударил железобетонную плиту. Подобрал оброненный черенок и хряснул по хребту — деревяшка с треском разлетелась. Бугай крутнул пьяным полумесяцем глаза, склонил в его сторону рог и, копнув песок копытом, резко скакнул вперед. Димке повезло, что он пришелся ровно меж рогов и бык ударил его только лбом. Где-то в подсознании уже отметил нечеловеческую мощь удара, а в груди хрякнули звуки слабого тела. На коленях, на карачках, потом на полусогнутых Димка уносил себя из-под него и вдруг увидел все это уже сверху, с крыши дедовского сарая. Черная чубатая голова, черная выя. Ударом рога он сшиб кусок самана и сорвал дверь с верхней петли. Девушка, пряча детей, выглядывала из переулка, успокаивала их и, высоко обнажая ногу, вытирала подолом халатика их лица.
Вдруг бугай стал отдуваться и обиженно сопеть. Словно из-под земли нарастало рычание седого Барсика, загривок его раздувался львиной мощью, кожа морды дрожала, обнажая желтые клыки.
— Пошел, Барсик, пошел отсюда, дурак!
Услышав голос хозяина, он словно бы взорвался от лая. Бык попятился и резко махнул рогом, но Барсик изогнулся, отскочил и снова насел. Бык попятился и с настырно-тупым выражением снова ткнул рогом в землю. Барсик отскочил. Бык обиженно косил на Барсика, наседавшего с разных сторон. Потом прибежала на помощь кавказская овчарка Амантая. Бык повернул к реке и покорно засеменил на коротких ножках. Собаки гнали его с гордо поднятыми хвостами. Димка увидел, как девушка подхватила девочку на руки, а мальчик держался за край ее халата, так они и пошли домой.
Оказалось, Димка переломил об спину быка не черенок, а крепчайший длинный брусок, который приготовил для турника.
— Ка-кие подтягивания, на хер?! — засмеялся он сам себе.
Покурил. Перед глазами снова и снова всплывали бык и девушка, испуганная грация ее фигуры, птичьи движения рук, закрывающих детей, локон, красиво упавший на глаза, вспыхивал в ушах приятный тембр ее крика. Дима шел домой, ощущение радостной победы и какого-то нового счастья распирало его. Он растерянно замер перед калиткой, и не сразу сообразил совершить простое движение — снять крючок.
