В Православии Богочеловеческий Образ Христов — единственная категория, в которой совершается все развитие личности и общества. Все, что совершается по человеку, не является православным; православно лишь то, что совершается по Богочеловеку. Богочеловек есть цель человека; богочеловечество есть цель человека; богочеловечество есть цель человечества. Через личное подвижническое восприятие и переживание богочеловеческих добродетелей лежит путь от человека к Богочеловеку, от человечества к богочеловечеству. Только молитва и любовное приближение ко Христу делает человека способным здесь, на земле, жить богочеловеческой жизнью, любить богочеловеческой любовью, страдать богочеловеческими страданиями. Путь Православия противоположен пути католическому, европейскому. Православие идет из центра в периферию, от духа к телу; католицизм идет из периферии в центр, от тела к духу. Православие проповедует Образ Христа, вечно живой богочеловеческий Образ как мерило человека и человечества, поэтому никогда не соблазняется ни о человека, ни о человечество, поэтому все, что православно, имеет в себе Образ Богочеловека, а не человека. Овладеть человечеством любыми средствами — цель католицизма; овладеть человечеством исключительно богочеловеческими средствами — цель Православия. Достоевский знает эту тайну Православия, в ней видит единственный путь к решению горьких социальных проблем, поэтому ее исповедует неустрашимо, по–апостольски. Неправославный путь — в гордом овладении всеми, православный путь — в смиренном служении всем. Настоящую сущность Православия составляет «всеслужение человечеству, к чему оно и предназначено» [538]. Все другие народы, в большей или меньшей степени, живут для себя и в себе. «…А мы начнем теперь, — говорит Достоевский, — когда пришло время, именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения. И это вовсе не позорно, напротив, в этом величие наше, потому что всё это ведет к окончательному единению человечества. Кто хочет быть выше всех в Царствии Божием — стань всем слугой. Вот как я понимаю русское предназначение в его идеале» [539]. «Станем слугами, чтобы быть старшинами» [540], — говорит князь Мышкин, который воистину как слуга смиренно служит всем и каждому. Православный идеал — идеал «восточный, то есть идеал совершенно духовного единения людей» [541], и к нему прийти можно путями чисто православными, богочеловеческими. Такое единение людей, единение духовное на принципах Христовых и есть «в действительности нечто особое и неслыханное», нечто новое для Европы, которая занята политическим единением «во имя лишь торгашества, личных выгод и вечных и всё тех же обоготворенных пороков», проталкиваемых «под видом официального христианства» [542]. Православие — хранитель Пресветлого Образа Христа и всех Его богочеловеческих способов решения всех проблем — и есть то «новое слово», которое Россия во главе православного Всеславянства имеет сказать миру. Это новое слово, когда выскажется, «…будет настоящее воздвижение Христовой истины, сохраняющейся на Востоке, настоящее новое воздвижение Креста Христова и окончательное слово Православия, во главе которого давно уже стоит Россия. Это будет именно соблазн для всех сильных мира сего и торжествовавших в мире доселе, всегда смотревших на все подобные «ожидания» с презрением и насмешкою и даже не понимающих, что можно серьезно верить в братство людей, во всепримирение народов, в союз, основанный на началах всеслужения человечеству, и, наконец, на самое обновление людей на истинных началах Христовых» [543].
Для Достоевского формула русской и славянской будущности вот какова: Православие и «православное дело». А что же это такое — Православие и что такое «православное дело»? «…Это вовсе не какая‑нибудь лишь обрядная церковность, а с другой стороны, вовсе не какой‑нибудь fanatisme religieux (как уже и начинают выражаться об этом всеобщем теперешнем движении русском в Европе), а что это именно есть прогресс человеческий и всеочеловечение человеческое, так именно понимаемое русским народом, ведущим всё от Христа, воплощающим всё будущее свое во Христе и во Христовой истине и не могущим и представить себя без Христа» [544]. «Величайшее из величайших назначений, уже сознанных Русскими в своем будущем, есть назначение общечеловеческое, есть общеслужение человечеству, — не России только, не общеславянству только, но всечеловечеству» [545].
Такую великую всечеловеческую роль Достоевский отводит русскому народу не потому, что это русский народ, а потому, что это православный народ, потому что он православный Образ Христа хранит свято и благолепно. Д ля него главное — не народ, а Церковь; если же народ, то лишь через Церковь и в Церкви. Церковь является душой и совестью, и красотой народа; она должна управлять душой и совестью народа с помощью «чудесного и чудотворного Образа Христова». Для Достоевского Православная Церковь является тем «общественным словом», которое русский народ должен сказать, потому она — последний, окончательный и незаменимый идеал. «Если мы захотим одним словом выразить социальный идеал Достоевского, то это не будет слово — народ, но будет — Церковь» [546], — справедливо отмечает близкий друг Достоевского, В. Соловьев, философ.
Достоевский никогда не закрывает глаза на гpeхи, порочность и варварство русского народа. Он не преувеличивает положительные черты, затушевывая отрицательные, а как великий и прозорливый различатель духов точно выделяет их и отделяет одни от других. Он особенно подчеркивает, что русский человек из простонародья под корой наносного варварства сохранил красоту своего духовного образа, сохранил ее, имея в качестве идеала таких святых, как Сергий Радонежский, Феодосий Печерский, Тихон Задонский и другие, которые спасали его, которые пронзали и заполняли его душу непреходящим простодушием и добротой, искренностью и широтой, и все это в самом привлекательном гармоничном соединении [547]. Кроме того, в народной душе глубоко укоренено и горячее чувство личной всегреховности, которое вырастает в непрерывный подвиг покаяния и в христоустремленное созидание себя по образу Христа [548]. Все, о чем народ страстно воздыхает, — всю истину, правду и спасение, — он находит в Православии, а потому ничего иного ему и не нужно [549].
Против таких идей Достоевского протестовала по–западнически сформированная и настроенная русская интеллигенция. Этот протест особенно сильно проявился у Градовского, подвергшего критике знаменитую «Пушкинскую речь» Достоевского. Достоевский ему ответил своим исповеданием веры, личным «profession de foi», в последней тетради своего «Дневника». Об этом он пишет в одном из своих писем: «Решил написать еще одну главу для «Дневника» в форме моего profession de foi для Градовского. Я всю душу свою вложил в эту статью; он разросся в два листа» [550].
Это исповедание веры Достоевского имеет определяющее значение для оценки его понимания Европы и России. Поэтому мы подробнее остановимся на нем. Во–первых, Градовский утверждает, что «…всякий русский человек, пожелавший сделаться просвещенным, непременно получит это просвещение из западноевропейского источника, за полнейшим отсутствием источников русских» [551]. «Позвольте же спросить, — говорит Достоевский, — что вы под ним разумеете: науки Запада, полезные знания, ремесла или просвещение духовное? Первое, то есть науки и ремесла, действительно не должны нас миновать, и уходить нам от них действительно некуда, да и незачем. Согласен тоже вполне, что неоткуда и получить их, кроме как из западноевропейских источников, за что хвала Европе и благодарность наша ей вечная. Но ведь под просвещением я разумею (думаю, что и никто не может разуметь иначе) — то, что буквально уже выражается в самом слове «просвещение», то есть свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум и указывающий ему дорогу жизни. Если так, то позвольте вам заметить, что такое просвещение нам нечего черпать из западноевропейских источников за полнейшим присутствием (а не отсутствием) источников русских» [552].
