— Прямо зашибись, как интересно, — поежился я, — зато я теперь знаю, что такое «предложение, от которого невозможно отказаться».

Гарсия хохотнул.

Не все так просто с возвращением в мир живых. Тот, кто уже умер, не может вернуться назад. Легально не может. Поэтому сначала Ныряльщик ищет донора — живого человека, в тело которого можно на время «подселиться», подвинув душу и сознание хозяина. Не всякий человек подходит для того, чтобы стать донором, не всякая душа согласна пустить к себе непрошенного постояльца. Иногда чужое сознание столь ошеломлено вторжением, что сдает все позиции без боя. Тогда ты на время становишься тем, в кого вселился. А иногда бывает и так, что, сидя в чьем-то теле, и рукой-ногой-то двинуть не можешь без санкции хозяина, можешь лишь смотреть и слушать. Или контроль над телом получаешь только тогда, когда хозяин спит… Трудно это все. Живая душа всегда сильней мертвой: у нее есть железная сцепка с реальностью — живое тело, разъединить с которым душу может только смерть тела, а у тебя, мертвеца — лишь тонкая и зыбкая нить твоих воспоминаний, желаний и страстей. Поэтому обычно рано или поздно случается так, что живой хозяин берет «гостя» за эктоплазменную шкирку и выкидывает из своей оболочки. Тогда ты просыпаешься в холодном киселе Горьких полей, смотришь на хищные тени Рубил, мелькающие в отдалении, рвешь липкую паутину, опутавшую руки и ноги, и даешь побыстрее деру на свою твердую, ставшую уже привычным домом, ничейную землю, пока тебя не поймала серебристая змея с человеческим лицом и острым лезвием вместо хвоста, и не отсекла навсегда и от мира живых, и от мира призраков.

Это если все хорошо складывается.

Но может сложиться и плохо. Говорят, хуже всего — если умрёт тело, в котором ты гостишь. Тогда останешься там, в мире живых. Без тела, понятное дело. Там таких, между прочим, достаточно болтается. Но если в скучном, сером и лишенном радостей мире неупокоенных мертвых ты сохраняешь если не память, то хотя бы способность ясно мыслить и осознавать окружающее, то в ярком и радостном мире живых бестелестная душа очень скоро теряет рассудок. Год, два в лучшем случае — и тебя уже нет, вместо сознания — комок эктоплазмы, сумасшедший зверь, способный лишь ненавидеть живых и совершать простые механические действия. В основном, жрать, конечно. А что — жрать не только живые умеют. Мертвым тоже, чтобы в кому не впасть, подпитывать себя энергией необходимо. Не сосиски на кухне тырить, конечно… энергию, эмоции от беспечно-эмоциональных живых.

Вроде, еще несладко нарваться на изгоняльщика бесов. В мое-то время это уже не очень распространено, но ужасов от старших товарищей понаслушался. Такого неудачника сразу к Цитадели уносит, и зачастую в не очень целом виде. Я всего одного пережившего настоящий экзорцизм знаю, да и то… не хотел бы я так выжить.

А еще говорят — там опасно оставаться надолго даже если сидишь в чьем-то теле. Чем дольше в мире живых — тем больше забываешь о том, какому миру ты принадлежишь на самом деле, сливаешься с хозяином тела. Потом умираешь во второй раз, и уже тут, в посмертье, тебя отсекает от хозяина Рубила, потом хозяин уходит к золотым полям, а ты превращаешься в безмозглый комок эктоплазмы, нарезающий бессмысленные круги вокруг спицы Цитадели. Это если тебя не поймают и сапоги из тебя не сделают, конечно.

— Пришли, — сказал Гарсия.

В земле была дыра. Или нора. Размером подходящая кролику средней упитанности. Гарсия наклонился к ней и прокричал в черное жерло:

— Лешом, ты дома?

Воздух над дырой задрожал, как будто туда плеснули кипятка, потом из пара сконденсировалась человеческая фигура.

— Захар прислал, — сказал Гарсия.

Лешом совершенно человеческим жестом почесал в затылке и ответил:

— В дом не пойдем, не прибрано у меня там. Вот, тут пригорочек, располагайтесь. Я сейчас. Он вас обоих…. хм… ангажировал?

— Его, — Гарсия кивнул на меня хвостом капли.

— Ясно, — Лешом растворился в воздухе и втянулся в свою нору.

Мы уселись на землю и стали смотреть, как медленно танцуют у Цитадели шары света.

— Хочешь туда? — спросил я Гарсию.

— Когда-нибудь, — ответил он неожиданно серьезно, — не сейчас. Все-таки отсюда худо-бедно, но можно сгонять к живым, а оттуда — уже всё, привет.

— Когда-то мне казалось, что с того света вообще не возвращаются, — усмехнулся я, -

— Смешно, — сказал Гарсия, — ты сочинил?

— Понятия не имею, — признался я.

Из норы вылез Лешом и принес с собой серый лохматый шарик.

— Я больше не ныряю, — сказал он, кашлянув, — слишком много всего накопилось. Так отяжелел, что в последний раз чуть под Рубилу не угодил. И ладно бы мое было — а то ведь все больше про Захара воспоминания. Он-то себе возможность нырнуть на ту сторону предпочитает оставить, вот и пристроил меня вместо себя. Умно, да? Бери вот эту вещь. Смелее, не кусается.

Шарик был холодным и колючим. Торчащая во все стороны шерсть на ощупь была жесткой, как проволока.

— Что это? — поинтересовался я, разглядывая предмет.

— Это я придумал. Я тоже не лыком шит. Это когда-то было библиотекарем, у него память профессиональная. Память я оставил, остальное утилизировал, так что Рубилам до него никакого дела теперь нет. Он не дух, он вещь. Но помнит все, что ему расскажешь. Жаль только, из своего собственного сознания, — Лешом постучал себе по лбу, — все равно стереть ничего нельзя. Но ты послушай, пригодится в походе. Отзывается на команды «слушай» и «говори». Не бойся, тут только самое важное… нырять не помешает.

— Просто сказать слова и все?

— Необходимое условие, которое Захар поставил, быть при этом одному. Пока кто-то поблизости, Библиотекарь говорить не будет.

— А чего Захар-то хочет? — не выдержал Гарсия, все это время молча слушавший, только переливавшийся разноцветными пятнами.

— Захар хочет, чтобы твой друг нашел то, из-за чего он тут прохлаждается… и сделал так, чтобы этот якорь никто кроме него самого никогда не смог уничтожить.

— Хренасе, — высказалась зеленая капля, — а дворец с пилястрами он не хочет?

— Если твой друг выполнит условия, у Захара со временем будет и дворец с пилястрами, и прочее.

— Его друга зовут Джек, — хмуро сказал я, — Лешом… скажи, какой я по счету?

Лешом пожал плечами.

— Я только о четверых знаю… включая меня. Можешь считать, что пятый. Только других искать бесполезно.

А то я сомневался.

Мы с Гарсией топали рядом и молчали. Точнее, топал я, а он плыл. Когда впереди показался мой кривой плетень из травы, отмечающий родные стены, Гарсия остановился и спросил:

— Тебе это… помощь нужна?

Я, честно говоря, удивился и даже расстрогался. Ныряльщики — тихие торчки, они не любят компании и ныряют поодиночке.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я, — но не стоит. Справлюсь.

— Ну… смотри, — капля помрачнела и стала темно-зеленой, — думаешь, за тебя беспокоюсь? Меня волнует то, что шестым могу стать я.

— Оставлю тебе Библиотекаря. В наследство, — пообещал я, — а теперь давай, шуруй отсюда, дай мне с… прибором поговорить по душам.

Гарсия хмыкнул неопределенно, на боках у него выросло два отростка, похожих на руки в зеленых рукавицах. Капля показала два больших пальца и отправилась восвояси, медленно плывя над сухой землей. Руки махнули мне на прощание и слились с телом.

Я поставил Библиотекаря на землю, сел перед ним и скомандовал: «говори».