– Грю вам, это Варька, – услышал Максим восторженный шепот, – ишь распрыгалась…

– Тише, тише! – зашикали на него друзья, во все глаза разглядывая женщин.

Либо подействовали разговоры ребят, либо щедро усыпанное звездами небо, пряная лунная ночь и душистый лес… А может, была виновата свежесть реки, но Максим другими, уже не детскими глазами, несколько смущаясь и краснея, смотрел на резвящихся молодок. Увидел он и Варьку – статную молодицу с цветущей грудью кормящей матери. Зябко пожимая плечами и виляя крутыми бедрами, она выходила из воды, постепенно открывая взору всю себя. Дыхание у Максима перехватило. Он даже удивился, почему раньше не волновала его женская красота. «Словно русалки из сказки», – думал он, любуясь девичьими фигурами.

Замерзнув, одна за другой выходили женщины на берег. Отжимая волосы и расчесывая их, поворачивались к Максиму то боком, то спиною, то грудью – словно дразнили его своей красотой.

Кто-то из ребят или случайно, или нарочно, чтоб испугать девок, затрещал ветвями кустарника.

Под крики и женский визг Максим с пацанами, приминая пятками росистую траву, помчались прочь от реки.

Довольные увиденным, все снова расселись у костра. Как раз поспела уха.

– Здоровско, да? – толкнул Максима локтем в бок Кешка.

– Что именно? – обжигаясь ухой, прикинулся тот.

Похлебав ушицы, некоторые из ребят пошли спать в просторный шалаш, выложенный из веток, но большинство осталось у костра. Кешка, подбросив в огонь хвороста и сощурившись от попавшего в глаза дыма, икнул и блаженно погладил полное брюхо. Максим лег на живот и задумчиво глядел на пожирающий ветки огонь. Какое-то беспокойство закрадывалось в его душу… Слышно было, как жевали траву, фыркали и вздыхали лошади. Вооружившись ветками, ребятня азартно отгоняла комаров. Порыв ветра пошевелил кроны деревьев. В лесу застонало и заухало. Громко всплеснула вода.

– Водяной шалит! – с опаской произнес один из мальчишек.

Все, стараясь скрыть страх, повертели головами по сторонам и придвинулись ближе к огню. Даже собаки, поскуливая, жались к людям, или так показалось Максиму. В чаще леса он увидел горящие глаза. Указал Кешке в ту сторону, но тот дрожащим голосом ответил, что ничего там нет.

Максим огляделся по сторонам – горящих глаз не было видно, но показалось, что кто-то ходит вокруг. Двумя руками он подтянул к себе собаку. Неожиданно кругом затрещало, собаки, вскочив, зарычали, Кешка заорал благим матом…

Максим вскочил и, дрожа всем телом, приготовился встретить нечистую силу: «Негоже дворянину ведьм бояться», – подумал он.

Тут они и набросились на ребят… стали ожигать их крапивой, почему-то Максима не трогая. Один из парней в ужасе свалился в костер, но ведьмы быстро его вытащили.

Кешка ловко полез на дерево, громко вопя и отлягиваясь от стройной маленькой ведьмочки с накрытой пучком травы головой. Один мальчишка, икая и вытаращив глаза, сидел и мелко крестился.

– Что, получили? – ухмыльнулась ведьма, скинув с головы копешку из травы. – Будете знать, как подглядывать, – засмеялась она, убегая.

Максим тяжело плюхнулся рядом с крестившимся парнем. Неподалеку от него, тяжело дыша, улегся слезший с дерева Кешка. Из леса стали возвращаться смущенные ребята.

– Ну и ну!.. – смеялись они, приходя в себя. – Вот это отомстили.

В эту ночь, конечно, никто так и не уснул.

«Июль – красота цвета и середка лета», – приговаривала старая, но бодрая еще нянька Максима.

Нянька Лукерья подняла и поставила на ноги не только Максима, но и его мать и поэтому пользовалась в доме непререкаемым авторитетом. Домашние дела, заготовки на зиму, соленья, варенья – всем заведовала она. Лечила простуды, заговаривала чирьи, все знала и умела старая мамка. «Июль-сладкоежка щедр на душистые ягоды», – жевала она тонкие бескровные губы и раздвигала клюкой кустарник.

Поутру с лукошками пошли в лес. «Столько присказок никто не знает», – думал Максим, с уважением поглядывая на бодро ковыляющую по лесной траве старушку. В зелени травы густо синели колокольчики, и Максим, балуясь, сшибал их палкой. Тяжело нагибаясь, нянька рвала и складывала в корзину золотистый зверобой, череду и чистотел. Показывала барчуку ягоды лесной малины. – Чего, дитятко, мимо идешь? – ласково спрашивала она. – Набивай полный рот. Интересно ему ходить с нянькой Лукерьей.

В другой день шли по грибы – собирали разноцветные сыроежки, а в небольшом хвойном лесочке набрали полное лукошко желтых лисичек. Любил свою няньку барчук.

Гусарский полк, в котором командовал эскадроном ротмистр Аким Рубанов, рескриптом императора Александра готовился к отправке в Австрию для участия в военной кампании.

Кутежи шли беспробудные, эскадрон полностью был небоеспособен. До обеда спали. Днем собирались у кого-нибудь из офицеров на квартире. Пили шампанское, постепенно приходя в себя, делились впечатлениями о предыдущей ночи. По мере выправления здоровья начинали хвастаться выпитым и количеством соблазненных дам… Вечером шли либо в ресторацию, либо на бал, либо в театр. Впрочем балы летом стали редки – весь высший свет разъехался по своим поместьям.

Жизнь на какое-то время обернулась к Рубанову черной своей полосой. Во-первых, в кои-то веки решил выхлопотать отпуск, но вышла промашка в связи с начинающимися боевыми действиями. Во-вторых, за дуэль с преображенцем Мишкой Васильевым, ловеласом, бретером и пьяницей, чуть было не разжаловали.

«Но теперь всё позади, – думал он, – а впереди благословенная война, стычки с неприятелем, взятые города, награды, бочки мадеры и немецкие фрау, а может, французские мадемуазельки… словом –Жизнь!»

Ротмистр, несмотря на свои сорок лет, не потерял еще вкуса к жизни и, словно юный корнет, старался взять от нее как можно больше. Он легко относился к изменам своих любовниц, легко изменял сам, в карты ему чаще везло, чем не везло – на жизнь с шампанским хватало. Жене с сыном денег из жалованья не отправлял, но и с поместья не брал ни копейки. Словом, с офицерской точки зрения, служба пролетала так, как ей и было положено…

Правда, не всегда ладил с начальством – отцы-командиры считали его задиристым и колючим, но друзьями и женщинами был любим и любил их сам. Поэтому судьба не наложила на его лицо глубоких морщин – следов забот и раздумий, лишь чуть посеребрила виски, что придавало суровому облику гусара тонкую пикантность и некий шарм.

Невысокого роста, стройный и подтянутый, в расшитом золотыми шнурами доломане1, на левом плече ментик2 с высоким, обшитым мехом воротником, на голове кивер, к левому боку пристегнута сабля… – ну кто из женщин мог устоять супротив молодца-гусара?

Однако отправка все отменялась. Лето прошло в постоянных кутежах и дуэлях. К осени несколько офицеров были разжалованы в рядовые, кое-кто отправлен в отставку. Гарнизонная гауптвахта никогда не пустовала. Гусары были там даже не гостями, а завсегдатаями.

Наконец осенью прошел слух – выступаем в поход… Гусары удвоили свое старание, конечно, не в службе, а в отношении вина и женщин.

Аким Рубанов опять крупно повздорил с уланским полковником. До дуэли дело, однако, не дошло, но офицерская гауптвахта распахнула и ему свои объятия.

В октябре эскадрон Акима Рубанова покинул сырой Петербург и расположился в одном из австрийских сел. Переход прошел успешно и весело. Страдали в основном не от неприятеля, а с похмелья.

В герцогстве Австрийском тогда молодой еще корнет Рубанов успел побывать, попил в свое время здешнее вино, потискал местных фрау, поэтому сейчас его нисколько не трогал сельский ландшафт или жители: не интересовали их аккуратные фруктовые сады и красные черепичные крыши домов. Все это он уже видел и пережил. Встретив знакомцев в соседнем полку, распалил всех на игру, быстро, словно враг уже наступал, раздвинули бостонные столы и составили партии. Несколько ночей напролет офицеры сидели напротив друг друга, не выпуская из рук карты и время от времени отхлебывая из стакана мадеру. Игра у ротмистра шла, и ташка3 его с императорским вензелем была плотно набита империалами. Словом, скучать не приходилось.