«Per pietá, ben mio, perdona all’error d’un amante»[14], — пела она.

Голос несся в сыром сумеречном воздухе, взмывая над блоком 14 «Быстро-надежно», над блоком 16 «Клеи и адгезивы Крода», над блоком 20 «Стройматериалы и строительные герметики Ленсила» (блоки 17–19 сдаются в аренду).

«О Dio, — взывала дама Кири, — О Dio» [15].

Пению внимала и огибающая ангар дорожка, и низкорослые торчащие там-сям деревца, и грязный мелкий ручеек, петляющий в бетонном водосбросе и стекающий к ухабистому нижнему пустырю, где стояла убогая лошадка, уставившаяся на две бочки и столб.

Ощутив прилив сил благодаря голосу исполнительницы, не побоявшейся в свое время приехать с другого конца Земли, мистер Рэнсом вскарабкался по водосточной трубе и больно уперся коленками о карниз. Уцепившись одной рукой за трубу, другой он стал толкать окно внутрь и, выиграв дюйма два, засунул голову в щель как можно глубже, едва не съехав при этом с карниза.

— Поосторожнее, — забеспокоилась миссис Рэнсом.

Тут мистер Рэнсом громко закричал:

— Ау! Ау?

Моцарт смолк. Где-то в стороне проехал автобус.

В наступившей тишине мистер Рэнсом завопил вновь, на этот раз чуть ли не радостно:

— Ау!

И сразу началось светопреставление. Залились лаем собаки, взвыла сирена, а ослепленные мистер и миссис Рэнсом оказались в световой ловушке: полдюжины софитов взяли на прицел их скорчившиеся тела. Оцепенев, мистер Рэнсом мертвой хваткой впился в окошко уборной, а миссис Рэнсом застыла на месте, прильнув как можно теснее к стене и шаря одной рукой по карнизу в надежде нащупать колено мистера Рэнсома (не выходя по возможности за пределы скромности), чье присутствие хотела ощутить.

И вдруг вся суматоха стихла так же внезапно, как поднялась: огни потухли, сирена отключилась, лай сменился редким ворчанием. Трясясь на карнизе, мистер Рэнсом услышал звук раздвигающихся дверей и неторопливые шаги в переднем дворике.

— Прошу прощения, ребята, — произнес мужской голос. — Грабители. Такое дело, приходится принимать меры, чтоб обнаружить и запугать их.

Миссис Рэнсом вглядывалась во тьму, но все еще ослепленная софитами, ничего не могла разглядеть. Мистер Рэнсом съехал по водосточной трубе и стал рядом с ней; она взяла его за руку.

— Сюда, чуваки и чувихи. В эту сторону.

Мистер и миссис Рэнсом перешагнули через клочок травы и ступили на бетон, где на фоне открытых дверей стоял молодой человек.

Ошеломленные, они проследовали за ним в ангар: на свету супруги являли собой жалкое зрелище. Миссис Рэнсом хромала: у нее сломался каблук, на чулках поехали стрелки; у мистера Рэнсома зияла дыра на колене, к туфлям прилипло собачье дерьмо, а на лбу, в том месте, где он прижимался лицом к оконной раме, протянулась длинная грязная полоса.

Молодой человек улыбнулся и протянул руку:

— Морис. Розмари. Привет! Я Мартин.

У него было приятное открытое лицо, и, несмотря на небольшую бородку — а, по убеждению мистера Рэнсома, обладатели их все как один смахивали на отравителей, — для кладовщика он в любом случае был одет невероятно элегантно. Правда, его головной убор был из тех, какие прежде носили только американские игроки в гольф, но теперь такие носили все; в заднюю выемку был продет схваченный резинкой хвостик, и, как у всех молодых в последнее время, подол рубашки сзади был выпростан наружу. Особый же шик, на взгляд миссис Рэнсом, ему придавал элегантный темно-вишневый кардиган, очень напоминавший вязаный жакет, который она купила мистеру Рэнсому на прошлогодней распродаже у «Симпсонов» на Пиккадилли. На шее у Мартина висел свободно повязанный желтый шелковый шарф с лошадиными головами. Миссис Рэнсом когда-то выбрала точно такой же мистеру Рэнсому, но муж надел его всего раз, так как счел, что выглядит в нем простецки. В этом же молодом человеке не было ничего простецкого, вид у него был стильный, и ей подумалось, что, если когда-нибудь они получат свои вещи назад, она откопает в шкафу тот шарф и заставит мужа сделать еще одну попытку.

— Следуйте à moi [16], — сказал молодой человек и вывел их в холодный коридор с голым полом.

— Мне так приятно видеть вас наконец, — сказал он, оглянувшись, — хотя, учитывая обстоятельства, я чувствую, что мы уже давно знакомы.

— Какие такие обстоятельства? — спросил мистер Рэнсом.

— Еще немножко терпения, — успокоил его Мартин.

Мистер и миссис Рэнсом ожидали в темноте, пока молодой человек возился с замком.

— Я сейчас немного проясню обстановку, — пошутил он, и комнату залило светом.

— Входите, — сказал он и засмеялся.

Усталые, грязные, полуослепшие от яркого света, мистер и миссис Рэнсом сделали шаг вперед и… очутились в собственной квартире.

Все было точно так, как в тот вечер, когда они пошли в оперу. Ковер, софа, стулья с высокими спинками; точь-в-точь их кофейный столик, фанерованный ореховым шпоном, с резными бочками и витыми ножками, со свежим номером «Граммофона» на столешнице. Не было забыто и вышивание миссис Рэнсом — оно лежало на краю дивана, куда она положила его без четверти шесть, перед тем как пошла переодеваться в тот поистине незабываемый вечер. Здесь на кофейном столике стоял стакан, из которого мистер Рэнсом выпил капельку чего-то, что должно было придать ему сил во время первого действия «Cosi» и край которого (миссис Рэнсом провела по нему пальцем) все еще оставался липким.

Стоявшие на каминной полке старинные дорожные часы, которые подарили мистеру Рэнсому на двадцатипятилетие службы у «Селви, Рэнсома, Стила и К°», пробили шесть, но миссис Рэнсом не поняла, были ли это тогдашние шесть или сегодняшние. Лампы горели как в тот вечер.

— Я знаю, нельзя попусту жечь электричество, — имел обыкновение говорить мистер Рэнсом, — но свет может отпугнуть случайного вора.

На столике в коридоре лежала вечерняя газета: мистер Рэнсом оставил ее для миссис Рэнсом — обычно она читала газету за кофе утром следующего дня.

Если не считать картонной тарелки с остатками недоеденного холодного карри, которую Мартин аккуратно задвинул ногой под диван, пробормотав «Прошу прощения», всё, каждая мелочь, были на своем месте; казалось, Рэнсомы вернулись к себе, в свою квартиру в Нэсби-мэншнз, на Сент-Джонз-Вуд, а не попали в ангар, в промзону на окраине черт знает чего.

От дурного предчувствия, с которым миссис Рэнсом выезжала днем, не осталось и следа; она ощущала одну только радость; счастливая, она бродила по комнате, улыбалась и издавала «ахи!» и «охи!», беря в руки то одну, то другую милую сердцу вещицу, порою протягивая ее мужу, чтобы и он мог ею полюбоваться. Мистер Рэнсом, со своей стороны, также был растроган, особенно когда увидел свой старый сиди-плеер, старый верный сиди-плеер, как он был склонен думать о нем сейчас, далеко не чудо света — что верно, то верно, — а почтенный старичок, но все равно преданный и старомодный; да, приятно было видеть его снова, и мистер Рэнсом даже дал послушать миссис Рэнсом обрывочек «Cosi».

Наблюдая за этим «воссоединением семьи» с улыбкой чуть ли не горделивой, Мартин спросил:

— Всё в порядке? Я старался сохранить всё как было.

— О да, — отозвалась миссис Рэнсом, — идеально.

— Поразительно, — вырвалось у ее мужа.

Миссис Рэнсом кое-что припомнила:

— Я оставила жаркое в духовке.

— Да, — сказал Мартин. — Я съел его с удовольствием.

— Оно не пересохло?

— Самую малость, — заверил ее Мартин, провожая Рэнсомов в спальню. — Наверное, надо было поставить на тройку.

Миссис Рэнсом, кивая в знак согласия, заметила на туалетном столике обрывок бумажного полотенца (ей вспомнилось, что у них тогда кончились «Клинекс»), которым она промокала помаду — снимала излишек с губ — три месяца тому назад.

— Кухня, — объявил Мартин, как будто они могли не найти туда дорогу: кухня была точно там, где ей и следовало быть, только керамическая форма для жаркого, теперь пустая и вымытая, стояла на сушилке.