— Конечно, знаю, — говорю я. — Это в Бенсонхерсте. Садись на экспресс, который идет вдоль Четвертой авеню, сойдешь у Пятьдесят девятой улицы, там пересадка на местный, приморский, сойдешь на углу Восемнадцатой авеню и Шестьдесят третьей улицы, а оттуда пройти четыре квартала — и все.

— Ну и врешь, — ввязался какой-то умник, тоже мне незнакомый. — Сам не знаешь, что говоришь.

Вон какой умник сыскался!

А потом обращается он к тому верзиле.

— Ты, — говорит, — его не слушай, я тебе все объясню. У Тридцать третьей, — говорит, — пересядешь на Вест-эндскую линию. Сойдешь на углу Нью-утрехтской улицы и Шестнадцатой авеню. Оттуда пешком два квартала вперед и четыре в сторону, и как раз туда и попадешь.

Видали, какой умник сыскался!

— Разве? — говорю я ему. — Ты-то откуда знаешь? — Очень меня разозлило, что он таким умником себя выставляет. — Ты, — говорю, — давно ли тут живешь?

— Всю жизнь, — говорит. — Я, — говорит, — родился в Уильямсбурге. Я тебе про этот город такого могу порассказать, о чем ты в жизни не слышал.

— Разве? — говорю.

— Вот тебе и разве.

— Ну, — говорю, — значит, ты такого можешь порассказать, о чем не только я, а и никто не слышал. Небось сам все и выдумываешь из головы по вечерам, перед тем как спать ложиться, вон как другие кукол из бумаги вырезают.

— Разве? — говорит. — А ты, наверно, очень умный?

— Да не знаю, — говорю. — За статую Линкольна меня птички пока не принимают. Но на то, чтобы вруна распознать, у меня ума хватит.

— Разве? — говорит. — Ты, значит, умный? Смотри, как бы тебе кто-нибудь вскорости не дал по морде. Будешь тогда знать, как умничать.

Ну, тут показался мой поезд, а то бы я ему залепил как следует за такие слова. Но как я увидел, что поезд подходит, я ему только одно сказал:

— Ладно, образина ты этакая. Жаль, некогда мне позаняться с тобой. Ну, да не все пропало, я еще тебя, бог даст, увижу, когда тебя на кладбище поволокут.

А потом повернулся к тому верзиле — он так и стоял все время рядом — и говорю.

— Поехали, — говорю, — со мной.

Сели мы в поезд, я его и спрашиваю:

— А в Бенсонхерсте тебе куда нужно? Кого ты там разыскиваешь? — Я, понимаешь, так рассудил, что если он мне скажет адрес, я, может, сумею помочь ему.

— А я, — говорит, — никого не разыскиваю. Я там никого и не знаю.

— Так зачем же ты туда едешь?

— Просто, — говорит, — хочу посмотреть, как там и что. Мне название понравилось: Бенсонхерст. Вот я и решил, что съезжу и погляжу на него.

— Ты что болтаешь? — говорю. — Ты что, дурачить меня вздумал? — Я, понимаешь, решил, что он со мной шутки шутит.

— Да нет, — отвечает, — я тебе правду говорю. Я люблю смотреть всякие места, у которых названия красивые. Я, — говорит, — люблю всякие новые места смотреть.

— А как ты узнал, что есть такое место, раз ты там никогда не бывал?

— А у меня, — говорит, — есть план.

— План?!

— Ну да. У меня есть план, и на нем все названия написаны. Я его обязательно с собой беру, когда сюда приезжаю.

И надо же! Лезет в карман, и, вот честное мое слово, оказывается — не врал, у него и вправду есть план, да большущий, весь город на нем обозначен, и все районы — Канарси, Восточный Нью-Йорк, Флетбуш, и Бенсонхерст, и Южный Бруклин, и Высоты, и Бэй-Ридж, и Гринпойнт — ну, весь как есть треклятый город у него на этом плане.

— И ты уже где-нибудь тут бывал? — спрашиваю.

— А как же, — говорит, — почти везде бывал. Вот вчера вечером посмотрел Красный Мыс.

— О господи! — говорю. — Красный Мыс! Что ты там делал?

— А ничего особенного. Ходил, глядел. Раза два зашел пропустить стаканчик, а больше просто так ходил.

— Просто так ходил?

— Ну да, смотрел, что там и как.

— Куда же ты ходил?

— Да я точно не знаю, как это называется, но на плане найти могу. Сперва шел каким-то полем, там ни одного дома не было, но вдали увидел — стоят освещенные пароходы, под погрузкой. Я и пошел через это поле к пароходам.

— Правильно, — говорю. — Я знаю, где ты был. Ты был у затона Эри.

— Ага, — говорит, — наверно. Там у них большие краны работали, погрузку производили. А еще в сухих доках стояли суда, тоже освещенные, я и пошел к ним через поле.

— А потом что делал?

— Да ничего особенного. Поглядел — и назад, опять через поле, а потом раза два заходил пропустить стаканчик.

— И ничего там при тебе не случилось? — спрашиваю.

— Да нет, — говорит, — Ничего особенного. В одном месте, куда я заходил, пьяные затеяли драку, но их тут же выставили, а один хотел вернуться, так бармен достал из-под стойки биту для бейсбола, он и ушел.

— О господи! — говорю. — Красный Мыс!

— Ну да, — говорит. — Вот там я и был.

— Так больше туда не ходи, — говорю. — Держись оттуда подальше.

— Почему? Чем не хорошее место?

— Место хорошее, когда от него подальше держишься. Такое хорошее, что от него чем дальше, тем лучше.

— Почему? Что там плохого?

— О господи! Ну разве такому болвану втолкуешь? Ему говори не говори, один черт, все равно не поймет, я и сказал:

— Да нет, ничего. Просто ты мог там заблудиться.

— Заблудиться? — говорит. — Нет, и никогда не заблужусь. У меня же есть план.

План! Это на Красном-то Мысу! О господи!

Потом стал он мне задавать всякие дурацкие вопросы: какую площадь занимает Бруклин, да хорошо ли я в нем разбираюсь, да сколько нужно времени, чтобы его узнать.

— Послушай! — говорю я ему. — Брось ты об этом думать. Бруклин ты все равно никогда не будешь знать, хоть сто лет его изучай. Я, — говорю, — прожил здесь всю жизнь, так и то про него не все знаю, а ты туда же, хочешь узнать город, а даже не живешь в нем.

— Это верно, — говорит, — но у меня есть план, с ним легче разбираться.

— Никакой план, — говорю, — тебе не поможет узнать Бруклин. И не надейся.

И вдруг он меня спрашивает:

— Ты плавать умеешь?

Ну уж тут, понимаешь, мне стало ясно, что парень-то того, не в своем уме. Оно, конечно, заложил он здорово, но дело не в том — мне, главное, не понравилось, что глаза у него какие-то сумасшедшие.

— Ты плавать, — говорит, — умеешь?

— Конечно, — говорю. — А ты?

— Нет. Разве что самую малость. А как следует не научился.

— Да это нетрудно, — говорю. — Только бояться не надо. Я, знаешь, как научился? Меня старший брат столкнул с мола в воду, прямо в одежде, мне тогда восемь лет было. «Поплывешь, — говорит, — обязательно поплывешь, коли не утонешь». И что ж ты думаешь — поплыл! Когда очень нужно, все получается. Главное — бояться не надо. А уж раз выучился, — говорю, — никогда не разучишься. Это уж на всю жизнь остается.

— И хорошо ты плаваешь?

— Как рыба. В воде я просто рыба. Мы с ребятами прямо с мола купались.

— Что бы ты сделал, если б увидел, что человек тонет? — спрашивает меня этот верзила.

— Что сделал бы? Бросился в воду да вытащил, — говорю, — вот бы что я сделал.

— Ты когда-нибудь видел, как тонут?

— Конечно, — говорю. — Два раза. На Кони-Айленде. Зашли далеко в море, а плавать не умеют. До них и добраться не успели, так оба и утонули.

— А что бывает с человеком, если он здесь утонет?

— Где здесь?

— Здесь, в Бруклине.

— Не пойму я, что ты говоришь. В жизни не слышал, чтобы кто-нибудь утонул в Бруклине, разве что в бассейне. В Бруклине нельзя утонуть. Тонуть надо где-нибудь еще, в океане, где есть вода.

— В океане, — говорит он, а сам поглядывает на свой план. — В океане.

О господи! Я уже давно смекнул, что он псих, такие у него глаза сумасшедшие, когда посмотрит на тебя. Что он еще, думаю, выкинет? Ну, тут поезд остановился, я и слез, хоть и не доехал до своей остановки. Решил подождать следующего поезда.

— До свиданья, — говорю, — приятель. Не унывай.

— В океане, — говорит он, а сам все смотрит на свой план. — В океане…

О господи! Сколько раз я с тех пор этого парня вспоминал, все думал — что с ним сталось в Бенсонхерсте. Надо же — едет туда, потому что название понравилось! Совсем один ночью бродит по Красному Мысу и глядит на свой план! Сколько раз я видел, как люди тонут здесь, в Бруклине? Много ли надо времени, чтобы изучить Бруклин, если у человека есть хороший план?