И все же он знал, знал, что это, как и многое другое, - лишь развлечение (во всяком случае сейчас). Он - политик в душе, и приверженность свободе в нем столь же сильна, сколь и жажда обладания телом Хельги, но зародилась эта приверженность гораздо раньше. А жертвы - не средство самоутверждения, они лишь неизбежный итог преданности делу. Ему еще встретятся хельги, великое множество хельг, они будут всегда. Но будет ли другая возможность приложить руку к делу освобождения из-под ярма престарелых душегубов?

Спотыкаясь, Кван брел по бесконечным коридорам (тут они были пошире и лучше освещены) и понимал, что он пьян, что заблудился, а возможно, и попал в нешуточный переплет. Если он не найдет дорогу обратно, если завтра в восемь утра не скрючится над своей мойкой, случится самое худшее, что только может случиться: он привлечет к себе внимание. У судовых офицеров появятся основания проверить его бумаги, присмотреться к нему самому, выяснить, кто он такой, и призадуматься, а не выдать ли его престарелым душегубам. Или списать его на берег в какой-нибудь чертовой дыре и пинком выкинуть с корабля в кучу дерьма, почти такого же гадкого, как уже отведанное.

"На воздух", - сказал себе Кван. Если отыскать палубу, свежий воздух прочистит ему мозги, а уж тогда он найдет и прогулочную палубу, и свой трап. И плевать, что этот трап ведет в преисподнюю. Важно найти его и спуститься. Вот что важно.

Вскоре он уткнулся носом в переборку и дверь, которая вела на палубу. Но, как оказалось, Кван ошибся: свежий воздух не отрезвил его, а наоборот, опьянил еще сильнее. Кван провальсировал к поручням и, вцепившись в них, постоял несколько минут. Мир вертелся колесом, скручивался в крендель, и Кван принялся гадать, облюет он этот мир или нет.

Нет, все-таки не облюет. В конце концов он сумел выпрямиться, оглядеться и, как ему показалось, определить направление на корму. Кван двинулся туда, по-прежнему спотыкаясь на безлюдной палубе. Луна теперь стояла высоко, она была впереди и чуть левее, и тень за спиной Квана под острым углом пересекала палубный настил.

Он уже добрался до прогулочной палубы, которую обнаружил, лишь когда после долгого путешествия попал на круглую корму. Внизу тускло поблескивала в лунном свете родная овальная площадка, к которой вели ступени трапа. Они лоснились и, казалось, шевелились в ярком, но неверном сиянии луны.

Надо было перелезть через поручень и как-то закрепиться на мокрых стальных прутьях. Сперва поставить на них ноги, а потом ухватиться руками. После чего предстояло осуществить спуск. Но трап покачивался вместе с кораблем, кроме того, лунный свет обманчив, голова Квана набита ватином, а силы в руках и ногах не больше, чем в мягких игрушках. Но лезть надо, выбора нет.

И Кван полез. Глаза то и дело затуманивались, пальцы казались деревянными; Кван согнулся, чтобы протиснуться под поручнем, и в этот миг услышал немного испуганный голос, который произнес на чистейшем наречии мандаринов:

- Погодите-ка! Что это вы задумали?

Кван так струхнул, что едва не сверзился за борт, но все же сумел свалиться на другую сторону ограждения, рухнул на палубу, больно ушибив подвздошную кость, и распластался на спине. Он лежал и смотрел на низкорослого тощего лысого китайца, облаченного в униформу коридорного. Тот указал за борт и сердито спросил:

- Вы что, хотели спуститься? Это невозможно.

Кван удивился, услышав родной язык в таком месте и в такой час, но он был изрядно пьян, а посему ответил коротко и ясно:

- Я должен.

- Вы откуда, с камбуза? Сюда тайком пробрались? - стюард ухмыльнулся, давая Квану понять, что на такого озорника он не может сердиться всерьез. Ну вот, обратно вы уже не спуститесь. Не попадете ногой на прут, упадете за борт и утонете в море, а никто этого даже не заметит.

- Вы заметите, - возразил Кван, вооруженный пьяным трезвомыслием.

- Речь не обо мне, - голос стюарда снова зазвучал сердито. - Вы слишком значительный человек, чтобы взять да и кануть вот так запросто.

Кван был так потрясен, что вытаращил глаза и почти протрезвел.

- Вы меня знаете?

- Да, конечно. - Стюард нагнулся, ухватил Квана за предплечье и рывком поставил на ноги. При своем росте и сложении он был на удивление силен. Вам предстоит исполнить свое предназначение, - сказал он. - Идемте со мной.

- Куда?

- Более безопасный путь, - ответил маленький человечек, потом ввел Квана в какое-то помещение, спустился на один пролет по устланному ковром трапу, прошагал по коридору и приблизился к двери. - Учтите, вы можете воспользоваться ею только один раз, - предупредил он Квана. - Обычно она заперта.

- Спасибо, - проговорил Кван. - Спасибо.

Даже сквозь туман до него дошло, что человечек спас ему жизнь.

- Ладно, ладно, - коротышка махнул рукой, призывая его поскорее переступить порог. - Впредь будьте осторожнее, только и всего, - добавил он так ворчливо, что можно было подумать, будто он несет личную ответственность за Квана.

Шатающийся, но невредимый, Кван кое-как спустился по крутому трапу на камбуз, потом преодолел желтый коридор и добрался до своей каюты и койки.

А наутро сполна расплатился над мойкой за все увеселения дня минувшего.

12

Когда Пэми поднялась на борт самолета, ее охватило столь сильное возбуждение, что девушка закачалась на каблучках своих новеньких туфель и, будто тупое деревенское дитятко, улыбнулась стюардессе. Та ответила ей более профессиональной улыбкой, взяла у Пэми посадочный талон, изучила его, вернула и сказала:

- Вот по этому проходу. Четвертый отсек.

- Спасибо, - сипло выдавила Пэми. В горле застрял комок, и от избытка чувств она не могла толком выговорить ни слова. Но это не имело значения, поскольку стюардесса уже переключилась на следующего пассажира.

Пэми понимала, что каждому из них было отведено определенное место, но не могла уразуметь, каким образом люди отыскивают свои кресла. Крепко держа новенькую объемистую пластиковую сумку, она побрела по проходу мимо снующих туда-сюда людей, которые укладывали багаж и снимали пальто. В конце концов Пэми подошла к другой облаченной в униформу стюардессе и молча протянула ей посадочный талон.