Все это промелькнуло в долю мгновения, меня вынесло и ударило о песок. Я встал.
Юрий лежал справа, лицом вниз. Я оттащил его за прибой, там он встал сам.
С меня словно клочьями содрали кожу. Я со страхом ощупал себя и потом уже сдвинул маску.
Нас вынесло не на берег, не в бухту, а в расселину в скале. Посредине ее валялся железный буй, волны ударяли в него, и он звенел.
Я зашел по пояс в море и огляделся. По сторонам чернели отвесные скалы. Нам повезло, что нас выкинуло не на них, а в расселину.
Но мы были в западне!
Я вышел и со злостью пнул буй ногой. Он отрывисто звякнул — ржавый, помятый волнами буй.
Во все углы залетали брызги и ветер.
Мы понуро бродили на негнущихся ногах. От озноба мы не могли говорить, да и не о чем было.
Туман не давал увидеть, что у нас над головой. Во всяком случае стоило попробовать выбраться по скалам, и мы полезли: он — по левому, я — по правому краю расселины.
Скала была хрупкой, обламывалась целыми пластами. Я судорожно перебрасывался с пласта на пласт, не в силах унять дрожь во всем теле, рискуя сорваться. Потом мне попались лианы, и я полез по ним.
Шум моря постепенно стихал, слышней звенели цикады и пахла полынь.
Меня остановил гладкий уступ. Юрий влез по своему краю едва на метр выше меня. Пути наверх не было.
Я повернулся к морю.
Везде, где прорывался туман, виднелись рифы или острые камни. Одни рифы и камни. Я выругался…
Хотелось пить, но выбоины были пусты. Я выжал в рот ветку полыни и пристроился на уступе.
Вверху, за туманом, краснели листья. Жесткие, опадающие только весной листья здешних дубов. Сейчас они прочно держались на ветках, громко скрипя под налетающими ветрами.
В щелях доцветали незнакомые мне цветы. Один такой — голубая звездочка — рос надо мной. Я дотянулся и сорвал. Цветок затрепетал на ладони — легкий, с тонкими лепестками; непонятно, как он жил на этой разваливающейся скале.
Это и точно был удивительный край — Дальний Восток!
Почти еще нетронутый, свежий. Может быть, это от его красоты у меня временами болело здесь сердце?
Шумели осыпи, с грохотом скатывались камни. Весь этот берег был ненадежным, рушился.
Я опасался не камней, а звона цикад. Он усыплял, а заснув, я мог и сорваться.
Я спал уже, меня разбудил ударивший по плечу камень.
Смеркалось, пора было действовать. Я стряхнул с себя оцепенение.
Буй внизу гремел не умолкая: море затопляло расселину. Мы наверняка не сможем выстоять ночь в волнах, под падающими со скалы камнями, но и идти вдоль берега — безнадежное дело, даже если туман рассеется и выйдет луна.
Я вспомнил, что вчера луны не было. Наступило новолуние — этим и объяснялась сила волн. Где-то в космосе солнце и луна оказались на одной прямой, массы их сложились и притянули к себе океан. Он выгнулся и гигантской волной подступил к берегам. Был разгар новолунного прилива.
Так или иначе, на скале нам нечего было задерживаться.
Юрий высматривал что-то со своего уступа. Я окликнул его и стал спускаться.
Брызги долетали уже до середины скалы, и ноги скользили по ней. Я цеплялся за лианы и полынь, полз, сорвался и упал во входящую волну. Она донесла меня до угла расселины, ударила там о буй и оставила на запененном песке.
Волны врывались, подхватывая камни, буй и нас, сталкивали, крутили, били о скалу.
Мы разговаривали, взявшись за руки, лицом к лицу.
— Бухта там! — Он показал головой. — С километр… Дойдем?
— Дойдешь к черту!
В этих волнах мы не прошли бы и сотни шагов.
— Тогда — плывем?
Для этого мы должны были вырваться отсюда, в полной темноте отыскать ту бухту с моря и войти в нее через проход в рифах.
Тут все было невозможным!
Я колебался.
Здесь мы стояли все-таки на земле. Ее заливало, эту землю, она осыпала нас камнями, но она была землей, и на ней, недалеко от нас, звенели цикады и росли голубые цветы.
В океане нас ждал ледяной холод, высокие волны…
Я колебался.
После каждого удара волны сверху, высекая из скалы искры, падали камни. Упала и раскололась у наших ног сорвавшаяся глыба. Я встал на осколок, вглядываясь в рифы.
Прилив местами шел поверх них.
Я еще медлил, выбирая пологую волну…
Я не заметил, ударило ли меня о рифы, — сами волны казались каменными. Я плыл, избитый ими.
За бурунами я обернулся. Юрий плыл позади, и тогда я начал бояться, что в волнах попадутся и свяжут нас водоросли.
Водоросли не попадались. Мы отплывали от рифов, их заволакивало.
Юрий догнал меня, наши руки коснулись, он вскрикнул. Левая у него была повреждена.
Я решил, что все кончено, волны прижмут нас к рифам.
Но Юрий плыл, рука у него сгибалась, и выбора у нас все равно не было.
Я пропустил его вперед, чтобы он как-нибудь не отстал и не потерялся в темноте.
Буй был ясно слышен, мы плыли от него наискось к волнам.
В воде задрожали слабые огоньки. Море светилось своим обычным в эти месяцы ночным светом.
Я снял маску, и когда меня подняло на гребень, в последний раз осмотрелся. Не было никаких следов заката и ни единой звезды вверху. И тумана — тоже. Его заслонила темнота.
Волны тускло светились сквозь нее, ярко вспыхивали над нашими головами и гасли, отдаляясь. Не успевала погаснуть одна, как впереди загоралась другая.
Волны шли на нас неисчислимым войском, и мне вспомнилась эта строка из арабской сказки «…и погружался в море ночного боя».
Нам предстоял ночной бой с морем.
Я вылил из маски воду, плотно надел ее и с головой ушел в ночные огни.
Они разгорались, мы плыли словно в огромном пожаре. Мелькали искры, металось пламя, и сами мы были огнями среди огней.
Звон буя перестал доходить — буй или придавило рухнувшей скалой, или забило в подводную щель. И рифов мы не слышали. Беспорядочно шумели волны и ветер, но их шум давно был для нас мертвой тишиной.
Мы плыли вслепую, надо было проверить, не сносит ли нас к берегу.
Мне всегда немножко не по себе в глубине ночного моря. Я вытащил нож и тогда уже медленно пошел вниз.
На меня всплывал огненный шар. Я ударил его, он вспыхнул и разделился. Это была всего лишь пылающая медуза. Неприметная днем, ночью она загорается. Я напрасно разбил этот странствующий фонарь.
Я миновал мигающие половинки. Нож наткнулся на камень. Дно было близко.
Я всплыл, мы взяли круче к волнам.
Теперь волны падали на нас с вышины, давили, оглушали. Мы выбирались и попадали под новый удар.
Иногда какая-нибудь волна подкрадывалась со стороны и ударяла внезапно и зло. Но большинство шло в открытую, гремя и сверкая огнями.
После четвертой волны я подумал, что мы полностью исчерпали себя, но мы выдержали и седьмую и двенадцатую.
Несемся, вглядываемся в темноту над водой и в подводные огни.
Под водой нарастает мощный шум. Словно кричат тысячи голосов, целый мир.
Я успеваю подумать, что у рифов не может быть таких голосов, и тут же вижу перед собой яркое пламя. Оно проносится мимо.
И впереди снова рассеянные огни и эти голоса.
Кажется, заговорила вся Земля, все, что прежде молчало на ней, — камни, скалы, горы.
Странно, что я уже где-то слышал эти голоса, но они тогда были намного слабее, чуть пробивались. Слышал, но где?
В той бухте с чистым песком, из которой мы выплыли! Мы возвратились, рифы теперь позади, летим к ее чистому и мягкому песку!
Можно позволить приливу нести себя!
Не противиться больше! Не враждовать с океаном!
Огни замирают, мы парим в ровном сиянии.
Голоса вокруг сливаются в хоры, и хоры тоже сливаются…
Прилив сдавил Землю, и она зазвучала могуче, торжественно.
Над водой проступают утесы.
Сразу вдруг тухнет сияние.
И когда волны оставляют нас на песке — оглушенных, разбитых и светящихся, когда они откатываются, нас тянет пойти за ними. К огням, к могучим голосам, к океану.
